Его жена, стоявшая рядом, привлекла мое внимание своим несуразным и невыразительным нарядом. Ну почему, скажите, многие считают унылую скуку непременным атрибутом респектабельности, а стремление к красоте и изяществу — признаком легкомыслия? Впрочем, я любезно приветствовала ее, выразила восхищение чистотой и порядком в городе и не преминула отметить его удачное расположение среди зеленых лесов и гор, защищающих от ветров.
Я не упомянула одного — что когда-то всем этим владели Птолемеи. Поросшие лесом склоны принадлежали нам так же, как морское побережье, пески пустыни и долина Нила. Когда я увидела их, во мне пробудилось желание вернуть моей стране как можно больше утраченных владений. Цезарь отдал Кипр Арсиное. Может быть, Антоний…
Женщина что-то проговорила в ответ тихим, застенчивым голосом. Я пыталась прислушаться к ее словам, но они были столь же невыразительны, как и ее лицо. Серая мышка, да и только.
Спускаясь в пиршественный зал, гости думали о том, чтобы не оступиться на пружинящем ковре. Поэтому глаза они подняли лишь у самого входа — и снова замерли в изумлении.
В сиянии светильников их взорам предстали новые ложа — еще более прекрасные, чем в прошлый раз, — а также мраморные столики с золотыми ножками и рубинами по ободу столешниц. Красные розы, алая обивка стен, рубины и малиновые покрывала на ложах — от этого смешения оттенков сам воздух мерцал красным сиянием.
Мы с Антонием заняли свои места, и я подала знак к началу пира. Кушанья не представляли собой ничего необычного — да и как иначе? Корабельная кухня не в силах соперничать с дворцовой, да и продуктов с собой много не привезешь. Пришлось использовать местные — например, пурпурных моллюсков, павлинов и почки. Но копченых уток, гусей и нильских окуней я доставила из Египта, а также стебли папируса, поджаренные и позолоченные. У нас их (конечно, без позолоты) ел лишь простой народ, но для римлян и жителей Тарса они стали диковиной. Еще я привезла множество амфор с лучшим вином. Я знала, что сегодня вечером они опустеют. На обратном пути в Египет корабль станет легче.
Музыканты — тоже в красном — играли негромко, чтобы музыка не мешала вести беседу. Вино постепенно развязывало языки, и скоро разговорились все.
— Ты экстравагантна и расточительна, — заметил Антоний.
Его взгляд перебегал с одной диковины на другую.
— Не сказала бы, — возразила я. — По-моему, это скромный пир. Роскошный обошелся бы раз в десять больше.
— Конечно, если пригласить вдесятеро больше гостей.
— Ну, количество гостей еще не делает пиршество роскошным. Я могу удесятерить его стоимость прямо сейчас, с теми же гостями и тем же меню. — У меня появилась идея, которую стоило осуществить. — Давай побьемся об заклад: если мне это удастся, ты приедешь в Александрию.
Ответ последовал лишь после долгого размышления.
— Согласен. Но при одном условии — тот же состав гостей, те же блюда и никаких дорогих подарков присутствующим. Идет?
— Да.
Я позвала слугу и приказала принести мне чашу не с вином, а с уксусом.
— Вроде бы не самый дорогой напиток, — съязвил Антоний.
Я оставила его слова без внимания, а когда уксус принесли, громко возгласила:
— Дорогие гости, мы с благородным Антонием заключили пари. Я утверждаю, что способна сейчас же довести расходы на этот пир до миллиона сестерциев. Он считает, что столы, накрытые на тридцать шесть гостей, никак не могут обойтись в такую сумму. Так вот…
Я подняла чашу с уксусом. Антоний, не отрывая от меня взгляда, подался вперед. Медленно, демонстративно я вынула из уха жемчужную серьгу и уронила в чашу. Она с плеском погрузилась на дно.
Я покрутила прозрачный сосуд, чтобы все видели, как жемчужина перекатывается внутри.
— Итак, сейчас жемчуг растворится, и я осушу чашу с самым дорогим напитком в истории.
Я подняла сосуд обеими руками, мягко покачивая его.
Все стихло, взоры гостей обратились ко мне. Антоний выглядел потрясенным. Я продолжала покачивать чашу, пока не почувствовала, что пора. Тогда я поднесла ее к губам, закинула голову и залпом выпила. Все ахнули.
— Горько! — сказала я. — Уксус, даже облагороженный жемчужиной, все-таки не самый вкусный напиток. Но пить так пить — слуга, еще чашу!
Когда появилась вторая чаша, я стала вынимать из уха вторую сережку.
— Нет, не надо! — воскликнул Деллий. — Не стоит губить драгоценности. Хватит и одной!
Антоний, опомнившись, остановил мою руку.
— Ты выиграла, — спокойно сказал он. — Нет нужды повторять то же самое.
Я вернула чашу слуге.
— Ты… ты неописуема! — промолвил Антоний. — Мало сказать «экстравагантность» или «расточительность». У меня просто нет слов!
Я взглянула на него и поняла, что выиграла нечто большее, чем это пари.
Слуги выносили угощения, а мне казалось, что облик пиршественного зала и царящая в нем атмосфера буквально пропитаны эротикой. Видимо, волнение от нашего пари переросло в чувственное возбуждение. Тело Антония, его загорелые мускулистые руки, державшие чашу, — все это кружило мне голову. Словно проглоченная мною жемчужина превратила напиток в любовное зелье такой силы, что трудно было дождаться окончания пира. Будь моя воля, я увлекла бы Антония в каюту прямо сейчас.
Наконец пришло время перейти к заключительной части представления. После того как гости расправились с последней переменой блюд, я встала, обвела жестом убранство зала и объявила:
— Это ваше. Ложа, посуда, столовые приборы — все.
Поскольку утварь была еще более изысканной и дорогой, чем в прошлый раз, они остолбенели.
— О доставке, как и раньше, не беспокойтесь — об этом позаботятся мои слуги. Кроме того, я желаю подарить вам еще и по скакуну. Мои эфиопские факельщики, — я указала на темнокожих юношей, один за другим заходивших в зал, — будут сопровождать вас, ведя в поводу лошадей.
Теперь пир действительно закончился. Осталось сделать лишь один эффектный жест. Взяв Антония за руку, я произнесла:
— Всего доброго, дорогие гости! Мы с благородным Антонием желаем вам спокойной ночи.
С этими словами я повернулась и, не отпуская его руки, пошла вместе с ним к своим личным покоям. Спутникам Антония не оставалось ничего другого, как подняться на палубу и сойти на берег. Они поняли, что Антоний за ними не последует. Где и как он проведет ночь, ни у кого сомнений не было.
В каюте я привалилась к двери и закрыла глаза. Все прошло удачно. Я хорошо сыграла свою роль, а ведь этого не предскажешь заранее.
Антоний стоял посередине комнаты и поглядывал вокруг с опаской, будто ожидал еще какого-то сюрприза. Вдруг змея выскользнет из-под кровати, или невидимые руки подадут чаши с вином, или начнет завывать призрачный хор.
— Мне весь вечер не терпелось сделать вот так. — Я обняла его.
— Тогда ты должна это убрать, — сказал он, наклонившись, чтобы снять с меня корону. — Все твои дорогие, но жесткие и холодные побрякушки. — Бережно расстегнув мое драгоценное ожерелье, Антоний положил его на столик. — И твои волосы. Пожалуйста, распусти их.
Я вынула гребни и стала расплетать косы; кожу на голове пощипывало от прилива крови. Ирас постаралась на славу, так что с прической пришлось повозиться. Когда мои волосы наконец свободно упали, Антоний прошелся по ним пальцами, как гребнем, и я ощутила слабость от нестерпимого желания.
— Теперь ты снова человек, — сказал Антоний.
Он прибавил к словам такой поцелуй, что мне стало ясно: весь вечер он чувствовал не меньшее возбуждение, чем ощущала я.
Наше вожделение было столь сильным, что мы немедленно слились воедино, пытаясь справиться с накалом страсти.
Потом, лежа рядом со мной в темноте, он сказал:
— Вижу, ты хочешь объявить о наших отношениях всему миру.
Слова прозвучали сбивчиво — Антоний еще не успел отдышаться.
— Да, — подтвердила я, положив голову ему на грудь, что, наверное, приглушило мой голос. — Скрывать их уже невозможно, да и желания прятаться у меня нет.
Он нежно поцеловал мою макушку.
— Значит, как говорится, «гори все огнем»?
— Не «все» — это мы горим. Огонь в нашей крови, его не потушить.
— Да, огонь, — пробормотал он, словно думал в тот момент о чем-то другом. — В Риме от него займется пожар, это точно. Там не любят ничего необычного. Мне и самому не понравилось, когда Октавиан явился туда, чтобы заявить о своих правах наследования.