Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Я задумала познакомить его с хозяйством и системой управления Египта. Я надеялась, что это внушит ему желание принять мое предложение. Он не задавал вопросов, однако, пока мы ехали на колеснице, смотрел на меня с недоумением.

— Ну, и зачем ты меня сюда привезла? — спросил Антоний, когда колесница остановилась перед большим складским зданием.

У входа нас поджидал Эпафродит со своими помощниками.

— Хочу кое-что тебе показать, — ответила я. — Это даст тебе почву для размышлений, чтобы принять решение относительно будущих действий. Надеюсь, обдуманное решение.

Мы вошли в подобное пещере помещение, где было заметно теплее, чем на продуваемых морскими ветрами улицах. Окна давали достаточно света, чтобы разглядеть все необходимое, включая изящную осанку и изысканность черт Эпафродита. Я по-прежнему считала его самым красивым мужчиной, какого мне доводилось видеть во плоти. Статуи не в счет, поскольку в них воплощено лишь желание скульптора.

Антоний нетерпеливо переминался. При виде громоздившихся амфор и мешков с шерстью он закатил глаза.

— Это мой самый доверенный казначей Эпафродит, — представила я. — У него есть и иудейское имя, но мне не велено его использовать.

Мне подумалось, что эта ремарка позволит разрядить обстановку.

Эпафродит поклонился.

— Большая честь для меня — видеть воочию одного из трех столпов мира, — промолвил он и поклонился снова.

— Получается тройной свод, — отметила я. — Но несущая опора только одна, остальные лишь вспомогательные. Ничто не покоится на трех столпах сразу.

Эпафродит поднял брови.

— Чтобы столп стоял несокрушимо, нужен еще и дренаж, а чтобы поддерживать его, требуется немалая сила. Добро пожаловать, благородный Антоний. Я давно мечтал с тобой увидеться. Надеюсь, тебе нравится наш город?

— Да, разумеется.

Далее несколько минут занял обмен любезностями.

Наконец я поняла, что с приветствиями пора вежливо покончить.

— Мне хотелось бы познакомить благородного Антония с финансовой системой Египта, — сказала я. — А еще пусть ему покажут наши богатства. Закрома с зерном, продовольственные склады, маслобойни, верфи, торговый флот, хранилища папируса, шерсти, соли, соды, пряностей. И книги, в которых ведется учет товаров.

Эпафродит смутился.

— Осмелюсь напомнить царице, что на знакомство со всем этим потребуется много дней. Располагает ли благороднейший Антоний свободным временем?

— Чтобы увидеть то, что необходимо, время у меня найдется, — заявил Антоний.

— И начнем мы с краткого рассказа о том, как организовано хозяйство страны, — вставила я.

— Очень хорошо. — Эпафродит прокашлялся. — Должен сказать, что несколько лет назад, принимая эту должность, я не представлял себе в полной мере всей грандиозности масштабов того, чем мне предстоит заняться. На первый взгляд суть нашей хозяйственной системы проста: вся земля и все ее плоды принадлежат царице. Частной собственности, по существу, нет — государство надзирает за всем.

Он помолчал, видимо дожидаясь реакции Антония, а когда таковой не последовало, продолжил:

— Так повелось в Египте испокон веку. Этот порядок существовал при фараонах, сохранился он и при Птолемеях. Конечно, царица не владеет ничем непосредственно, но все подпадает под ее юрисдикцию. Поток зерна почти так же могуч, как сам Нил, он стекается отовсюду в царское зернохранилище Александрии. Мы собираем и другие продукты: бобы, тыквы, лук, оливки, финики, фиги, миндаль. Одного только зерна в нашу казну поступает двадцать миллионов мер в год.

— Сколько? — Антоний решил, что ослышался.

— Двадцать миллионов мер ложатся ежегодно к ногам Клеопатры, — повторил Эпафродит. — Разумеется, я выражаюсь фигурально.

— О боги! — только и смог вымолвить Антоний.

Его можно было понять: Риму приходилось ввозить пшеницу, а в последнее время, в связи с морским разбоем, учиняемым пиратами Помпея, дело дошло до продовольственных бунтов.

— Двадцать миллионов мер… — Антоний покачал головой.

— Мы потом посетим зернохранилище, — пообещала я.

Мне хотелось, чтобы он увидел эту гору хлеба собственными глазами.

— Есть еще царская монополия на шерсть, — сказал Эпафродит. — Мы преуспели в разведении овец из Аравии и Милета. Овцы дают столько шерсти, что мы вывозим ее и в другие страны. Разумеется, прядильные и ткацкие мастерские работают под нашим контролем.

— Не помню, говорила ли я тебе, что у меня есть собственные мастерские по выделке ковров, — сказала я Антонию как бы между делом. — Знаешь, ковры с царской печатью пользуются большим спросом. Наверное, из-за истории с Цезарем, — у меня вырвался смешок, — в представлении людей я как-то связана с коврами. Раскупают мои ковры очень охотно.

— Дело приносит неплохой доход, — подтвердил Эпафродит. — Впрочем, прибыль направляется на помощь нуждающимся.

— Да, и в этом году я предполагаю направить часть средств в Каноп, — сказала я.

Мне казалось, что разумная помощь поможет сменить род занятий тем, кто из-за бедственного положения трудится на ниве порока.

— И масло, — подсказала я Эпафродиту.

— Ах да, масло. Это еще одна царская монополия: каждый год власти указывают крестьянам, сколько земли отвести под масличные культуры. Урожай сдают на казенные приемные пункты, отжим производят на казенных давильнях, конечный продукт поступает на казенные склады. Пойдем, это здесь, рядом.

Он жестом пригласил нас следовать за ним в соседний склад. Пройдя мимо множества стройных амфор с вином, мы оказались среди округлых сосудов с маслом. Ряды их, словно шеренги упитанных солдат, уходили вдаль.

— Это кунжутное масло высочайшего качества, — пояснил Эпафродит, указывая на тысячи сосудов. — А здесь отжим из кротона. Вот там льняное, дальше — из сафлора и колоцинта.

— И все твое? — выдохнул Антоний.

— Все мое, — сказала я. — Точнее, мне достается прибыль от его продажи. Самой мне столько не нужно даже на прокорм «неподражаемых».

— Мы продаем масло по твердым ценам купцам, сотрудничающим с казной, — пояснил Эпафродит, — а привозное облагаем половинным налогом.

— Кроме того, мы взимаем двухпроцентный портовый сбор, а если иноземное масло направляют вверх по Нилу, к пошлине добавляется еще двенадцать процентов. В результате привозное масло не может конкурировать с царским. Если его и покупают, то лишь очень богатые люди, и не на продажу, а для личных нужд, в весьма ограниченном количестве, — дополнила я.

— Похоже, ты все предусмотрела, — заметил Антоний.

— Не я, дорогой. Так сложилось веками. Как ты думаешь, Эпафродит, не показать ли нам Антонию склады папируса? Тоже царская монополия.

— Конечно, — улыбнулся Эпафродит. — Разве существует что-либо более египетское, чем папирус?

— Может быть, перед уходом мы покажем гостю еще кое-какие счетные книги? — предложила я. — Кстати, казне принадлежат самые большие стада скота и мастерские по выделке кож. А также четвертая часть улова рыбы и добычи меда.

Антоний снова покачал головой.

— А есть в Египте хоть что-нибудь, что не подвластно казне?

— Ну, по большому счету ничего. Мы держим на Ниле собственный грузовой флот, нам принадлежат рудники, карьеры и солеварни. Чтобы ловить рыбу, разводить пчел или варить пиво, необходимо получить разрешение. Шестая часть урожая виноградников идет в доход государству. Ввозить изысканные греческие вина не запрещается, но чтобы это не загубило местное виноделие, мы облагаем их пошлиной в треть стоимости.

— Однако при твоем дворе, — заметил Антоний, — греческие вина льются рекой.

— Конечно. А почему бы и нет? Получаемый доход мы используем и на то, чтобы себя побаловать. Зачем лишаться удовольствий?

— Это верно.

— Кстати, — промолвил Эпафродит, — за стеной находится винный склад. Там собраны лучшие наши вина из Дельты. Пойдем взглянем.

Мы прошли в соседнее хранилище.

— Конечно, — продолжил иудей, — вина с Лесбоса или Хиоса превосходят наши. Но и здешние — например, вот это — весьма недурны. Мареотийское белое отличается особой сладостью.

Мы шли вдоль длинных рядов амфор, и Антоний взирал на них как завороженный.

— Сорта вин легко различить по печатям на горлышках. Вот фениотийское: бледно-желтого цвета, густое, тягучее. Его хорошо пить, смешивая с чистой водой.