Я упала на него, заключив в объятия окровавленное тело. Кровь пачкала мою одежду, но меня это не волновало. Мне хотелось остаться с ним навсегда. Но в то же самое время я вдруг страстно пожелала, чтобы его унесли из этого гнусного места.

Паренек вернулся вместе с двумя товарищами и с крепкими носилками из парусины. Они нерешительно топтались на пороге, пока я не подозвала их. Тогда юноши приблизились, робея, как будто боялись, что убитый Цезарь оживет.

О, если бы он мог! Я бы отдала жизнь, чтобы он смог.

— Пора. Отнесите его домой. А… Кальпурнии сказали?

Мне придется столкнуться и с этим. Паренек кивнул.

— Ну, хорошо. Отнесите его к ней. Я пойду следом.

Они осторожно подняли его, положили на носилки, снова прикрыли его лицо, чтобы избавить по пути от взглядов зевак, и взвалили носилки на плечи. Одна его рука свисала вниз, и когда носильщики двинулись, стала раскачиваться в такт шагам.

Вид этой руки, беспомощной и бессильной, сразил меня настолько, что я едва не лишилась чувств. Будь там Хармиона, я оперлась бы о ее плечо, но сейчас помочь мне было некому, и я не могла позволить себе слабость. Тем более глядя на эту руку, уже неспособную себя защитить.

Ибо в тот миг я приняла решение отомстить за Цезаря, даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь. Любым способом, с чьей угодно помощью — но я отомщу.

Впереди меня покачивались носилки и болталась свисавшая с них рука.

«Я здесь, Цезарь. Я не оставлю твою смерть неотмщенной. Я не успокоюсь, пока убийц не постигнет кара. А то, что не сделаю я, завершит твой сын Цезарион».

Юноши понесли носилки вниз по ступенькам. На этих самых ступеньках Цезарь так громко смеялся недавно, когда Антоний принес колбаски.


Форум был наполнен бурлящими толпами. Царила такая неразбериха, что нам удалось пройти, не привлекая внимания, как будто мы невидимы. Люди не смотрели ни на меня — я шла пешком, без изукрашенного паланкина, — ни на скромные носилки, где кто-то лежал. Странно, какой слепой и тупой бывает толпа даже в самом возбужденном состоянии.

Наконец впереди показался дом Цезаря. Носильщики быстро внесли туда драгоценную ношу и заперли дверь на засов.

Нас встретил тот же самый просторный атриум с прудом посередине, где печально отражалось тусклое серое небо. Здесь Цезарь являл нам свое щедрое гостеприимство. Юноши опустили носилки, и тут из тени, поддерживаемая двумя слугами, выступила Кальпурния.

Ее лицо изменилось почти так же сильно, как у Цезаря, — одутловатое и опустошенное одновременно. Рыдая, останавливаясь на каждом шагу, едва волоча ноги, она приблизилась к носилкам. Я отвернулась и направилась в другой конец помещения, чтобы оставить ее наедине с мужем. До меня донесся громкий стон, бурные рыдания, а потом наступила мертвая тишина. Я обернулась и увидела, что она упала рядом с носилками. Простыня, прикрывавшая лицо Цезаря, была отдернута.

Я подошла к Кальпурнии. Я не знала, что делать, но ужасная потеря в каком-то смысле соединила нас. Я наклонилась и положила руки на ее трясущиеся плечи. Лицо Цезаря — мертвое лицо — было обращено к нам. Я не могла видеть его таким изменившимся и ужасающе неподвижным, а потому снова набросила на него простыню.

— Моя дорогая, — промолвила я. Кальпурния действительно была дорога мне в тот момент, потому что принадлежала ему. Теперь все, чего он когда-либо касался, что связано с ним, стало бесконечно дорого. — Я знаю, ты чувствуешь себя так, будто кинжалы вонзились в тебя.

Она позволила себе слегка опереться на меня.

— Да, — прошептала она. — Я видела их, когда ничего еще не случилось. — Она обратила лицо ко мне. — Во сне, в прошлую ночь. Я видела и чувствовала их. Единственная разница в том, что во сне он упал и умер на моих руках. Я застала его живым, не так… не так, как сейчас!

Она снова попыталась отодвинуть ткань, желая увидеть его, но рука ее бессильно упала.

— Я предупреждала его… я умоляла его… не ходить в сенат! — Она привстала на колени, склонившись над ним. — А ему приснилось, будто его возносят в облака и Юпитер протягивает ему руку. О, все это было так отчетливо! Мы знали! Мы знали! И все же он пошел…

Кальпурния снова обмякла, но потом ее голос возвысился:

— Ведь он согласился не ходить! Предсказатель предупреждал его насчет мартовских ид. И час этот настал, и он не появился в сенате, но тут пришел Децим и принялся упрашивать его. Цезарь поведал о моем сне, о дурных предзнаменованиях (ибо во время бури щиты Марса свалились со стен, а это ужасное предзнаменование!) и сказал, что не придет. И тут Децим… — В ее сознании все начало складываться воедино. — Да, Децим рассмеялся и ответил, что сенат может отменить предлагаемые почести, если Цезарь не придет из-за снов своей жены. Он выставил его в таком дурацком свете… Но я знала, что мой сон был пророческим. О, нам не следовало соглашаться!

У меня возникло ужасное подозрение.

— Децим — кем он был для вас?

— Одним из самых надежных и доверенных друзей Цезаря.

— А он сопровождал Цезаря в сенат?

— Думаю, да, — сказала Кальпурния. — Они вышли вместе, потом Цезарь сел в свои носилки. Я смотрела им вслед и видела, как кто-то бросил Цезарю свиток. Но просители всегда так поступают.

— Носилки… он отправился в церемониальных носилках? Где они?

— Я не знаю.

— Они остались в театре, — ответил за нее один из слуг.

— Принеси их, — приказала ему я. — Принеси сюда, чтобы вещи Цезаря не достались черни.

Может быть, свиток по-прежнему находится там.

Снаружи доносился шум толпы.

— И по дороге присмотритесь к народу — кто громче всех шумит и к чему склоняет людей. Кстати, куда направились убийцы?

Кальпурния вскочила на ноги.

— Боюсь, они нагрянут сюда, чтобы разорить наш дом. Защитить его некому, Цезарь распустил охрану.

Я сразу вспомнила о Лепиде, втором по рангу военачальнике. В его распоряжении имелся расквартированный в городе легион. А какие еще вооруженные формирования есть в Риме? Гладиаторы, подчиненные Дециму. Гладиаторы! Как говорил тот паренек? «Нагрянувшие невесть откуда гладиаторы растаскивают все подряд». И снова у меня возникло неприятное ощущение. Гладиаторы Децима — с чего бы им там быть?..

Децим привел их в Рим. Децим же доставил Цезаря в сенат против его желания. Децим был одним из наиболее доверенных друзей Цезаря.

Это заговор, огромного масштаба заговор. Не выходка озверевших от ненависти Брута и Кассия, а тщательно подготовленное, продуманное, спланированное убийство.

Цезарь жил в окружении врагов, тайных и явных. Если столь близкий ему Децим оказался изменником, наверняка есть и другие, на кого никто бы не подумал. А как насчет Антония? Не был ли он одним из них? И Лепид? Неужели по-настоящему верны Цезарю только мы — я и Кальпурния?

Он ел с ними, смеялся с ними, планировал с ними парфянскую кампанию, гулял с ними по Форуму. Они улыбались, льстили, предлагали ему почести и отличия (я вспомнила, как подобострастные магистраты встречались с ним у храма) и все это время вынашивали план убийства! Как, должно быть, злорадствовали они на своих тайных конклавах, насмехаясь над ним.

Паренек вернулся с носилками Цезаря. Там лежало много свитков, так и оставшихся непрочитанными. Большинство из них действительно содержали прошения, но в одном подробно описывался весь заговор, и автор просил Цезаря поберечься. Там сообщалось, что число заговорщиков достигает семидесяти человек.

— Семьдесят!

Как же им удалось сохранить заговор в тайне?

Правда, они и не хранили его в тайне. Цезарь получил предупреждение, но слишком поздно.

Там говорилось также, что Кассий хотел бы убить Антония, но Брут возражал против этого: дескать, если жертвоприношение Цезаря коснется кого-то еще, оно превратится в обычное убийство. Поэтому Требонию поручили задержать Антония снаружи.

Узнав, что Антоний не предавал Цезаря, я почувствовала огромное облегчение. Но где же он сейчас? Куда он бежал?

Шум снаружи усилился. Я велела принести лестницу, чтобы выглянуть в верхние окна, не открывая дверь. Дом Цезаря стоял в центре Форума, и в тот момент было непонятно, хорошо это для нас или плохо.