Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Затем слово взял отец.

— Отныне и вовеки мои божественные чада именуются Филадельфами — «пребывающими в братской любви». Да свяжет эта любовь тех, в чьих жилах течет наша священная кровь.

Стоя плечом к плечу с моими родичами, я прекрасно понимала: такое невозможно. Но это желание отца трогало душу.

Потом мы собрались в отцовской личной столовой, дабы завершить церемонию трапезой. Арсиноя первой скинула свое золоченое одеяние. Как она заявила, платье было слишком тяжелое, чтобы таскать его на себе в домашнем кругу.

— Разве золото не по плечу богине? — попыталась поддразнить ее я, когда парадный наряд осел на полу кучей мятой парчи, а на Арсиное осталась лишь тонкая голубая туника, под цвет глаз.

Сестра в ответ пожала плечами. Либо она не видела разницы, либо и без золота считала себя богиней благодаря своей красоте.

Отец занял место во главе семейного стола. Он выглядел усталым, как будто и его тяготил вес торжественного одеяния. До сих пор мне никогда не доводилось видеть его таким, и я неожиданно поняла, что он сильно постарел.

Он взял со стола агатовую чашу и, пока виночерпий наливал ему вина, задумчиво смотрел на нее. Потом он произнес:

— Эта чаша сделана на родине наших предков, в Македонии. Я хочу, чтобы вы помнили: сейчас мы окружены золотом, но когда-то мы пили из каменных чаш.

Отец сделал маленький глоток. Потом еще один.

— Вам понравилась церемония? — спросил он.

Мы все послушно кивнули.

— Она удивила вас?

— Да. Непонятно, зачем ты присвоил нам эти новые титулы, — сказала я, поскольку остальные предпочитали молчать.

— Я хочу, чтобы вы оставались священными особами и друг для друга, и для посторонних, даже когда меня не будет.

Он сделал это из предусмотрительности или почувствовал, что надо торопиться?

— Как это тебя не будет? — спросил младший Птолемей, примостившийся на табурете; пусть с мягким сиденьем, обитый драгоценными камнями, но это был табурет.

— Папа умрет, и его не будет, — невозмутимо пояснил старший Птолемей, девятилетний реалист.

— О! — протянула Арсиноя, до сего момента с меланхолическим видом жевавшая луковое перо.

Да, ничего не скажешь, теплая семейка.

— Весьма предусмотрительно с твоей стороны заглядывать так далеко вперед, — промолвила я. — Но ведь это не самая срочная забота?

Вообще-то я задала вопрос. Но отец предпочел не отвечать.

— Хороший правитель обязан принимать меры предосторожности. Сейчас я хочу рассказать вам о своем завещании. Один экземпляр я отправил в Рим, поскольку они проявляют такой… интерес к нашим делам и провозглашают себя хранителями нашего благоденствия. Не сделай я этого, римляне могли бы обидеться; прецедент уже имеется.

Он сделал несколько глотков — каждый следующий больше предыдущего.

— Одна копия останется здесь, у нас, — продолжил отец. — И это тоже мера предосторожности. Бывает, что завещания теряют, подделывают… мало ли что. Так или иначе, чтобы исключить разночтения, вы должны услышать мою волю из моих собственных уст.

Я заметила, что Арсиноя перестала жевать и выпрямилась.

— Конечно, вас не должно удивить то, что моей наследницей объявляется Клеопатра, — сказал отец, повернувшись ко мне с улыбкой. — Она старшая и уже обучалась делу правления.

Но его глаза говорили больше: «Она дитя моего сердца, и я отдаю ей предпочтение».

Я не глядела на Арсиною, но знала, что она обиделась.

— Соправителем станет мой старший сын Птолемей. В положенное время они поженятся согласно обычаю.

Оба мальчика захихикали, будто сочли все это глупым и странным. Что ж, возможно, наш обычай действительно таков, однако вопрос был серьезный и не допускал шуток.

— Отец, — подала голос я, — а не устарел ли обычай? Не пора ли его отменить?

Он печально покачал головой.

— Может быть, он устарел, но отказ от него создаст куда больше проблем. Стоит объявить об этом, и все искатели удачи царского рода устремятся на наши берега. И начнется история, как в старой сказке: претенденты на руку наследницы отираются возле дворца и совершают подвиги, предложенные отцом или богами. Я же не испытываю желания устраивать состязание женихов, мне и без того дел хватает.

— Меня всегда удивляло, как эти женихи решаются попытать счастья, — заметила Арсиноя. — Ведь отвергнутые всегда погибают.

— Ну, — рассмеялся отец, — дело, наверное, в том, что царевны наделены смертельной красотой.

После трапезы отец попросил меня остаться. Остальные разошлись. Хмурая Арсиноя подняла свое одеяние и небрежно потащила его за собой, словно желая продемонстрировать, как она презирает дары царя, коль скоро он не предложил ей самый главный.

— Так вот, дитя мое, — сказал отец, заняв место рядом со мной. Мы сидели на скамье с мягкими подушками, откуда открывался прекрасный вид на гавань. — Я должен тебе сказать кое-то еще.

— Что? — спросила я, уже догадываясь.

— Думаю, было бы разумно объявить тебя соправительницей.

— Но на всех церемониях я и так выступаю…

— Я хочу сделать это официально. То есть провозгласить тебя царицей.

— Царицей… сейчас?

Это казалось чудом — обрести высшую власть без необходимости мешать радость с горем утраты.

— Для меня это огромная честь, — промолвила я, совладав с нахлынувшими чувствами.

— Значит, в скором времени последует еще одна церемония, — сказал отец.

Он закашлялся. Кашель усилился до приступа удушья, и тут до меня дошло, что его приготовления вовсе не преждевременны.

— Отец, пожалуйста, не заставляй меня выходить замуж за моего брата! — попросила я, понимая, что это необходимо сделать сейчас. — Он плакса и ябеда, а когда вырастет, станет еще хуже.

Но царя было не переубедить даже мне. Он покачал головой.

— Нет уж. Радуйся тому, что я вопреки общепринятому порядку не назначил его наследником через твою голову. До сих пор первенство в правлении никогда не принадлежало женщинам.

— Ты не решился бы так поступить! — заявила я, но сказала это с любовью.

Я положила голову на плечо отца и подумала, как редки в нашем семейном кругу подобные доверительные прикосновения. Мы, Птолемеи, сторонились друг друга и обходились без простой человеческой ласки. Он вздохнул, потом решился погладить меня по голове.

— Да, скорее всего, я не решился бы. У тебя слишком сильная воля, тебя нельзя отпихнуть в сторону. И это хорошо.

— Мне не нравится твой советник Потин, — выразила я давнюю неприязнь. — Может быть, тебе стоит заменить его.

— Вот-вот! — рассмеялся он. — Один человек с сильной волей уже пробует на прочность другого.

По части воли он мне не уступал, что не удивительно — это от него я унаследовала собственное упрямство.

— Мне не нравится Потин, — повторила я. — Ему нельзя доверять. По-моему, хуже ничего быть не может.

— А я как раз собираюсь поставить его во главе совета регентов.

— Мне не нужен совет регентов. Я взрослая женщина.

— Тебе семнадцать, а твоему будущему соправителю, дорогому маленькому Птолемею, всего девять. Умри я сегодня ночью, ему без совета регентов не обойтись.

— Ты так делаешь мне назло!

— Ты утомляешь меня. — Отец вздохнул. — Довольствуйся тем, что тебе предложено. И смирись с Потином! — Он помолчал. — Вообще-то я собираюсь прожить до того времени, когда Птолемею потребуется не совет регентов, а сиделка, по его старческой немощи.

Отец снова закашлялся, и я взяла его за руку.

В скором времени я впервые стояла рядом с отцом в царственном облачении и слышала судьбоносные слова. Царица Клеопатра, Владычица Обеих Земель. Я чувствовала, что приняла тяжкое бремя, однако тут же обнаружила в себе неведомые доселе силы и готовность справиться со всем. Какие бы испытания ни ожидали меня, эта милостиво дарованная таинственная сила пребудет со мною и поможет противостоять трудностям. Ничто из того, что я читала или слышала прежде, не содержало и намека на подобное преображение, воспринятое мною как нежданный, но щедрый дар.

В старых преданиях говорится, что получивший дар не должен слишком задумываться о его природе, не то боги воспримут это как знак неблагодарности и недоверия. Поэтому я приняла их милость от всей души.