Лори Фрэнкел - До скорой встречи!

— И как же это понимать? — удивился Сэм.

— Понятия не имею.

Идя домой под дождем, Сэм задумался: а как бы его мама отозвалась о необходимости просидеть на холоде до самого конца бейсбольного матча, какую еду она прихватила бы с собой и сколько была бы готова отдать за кофе на стадионе? Сэм даже не представлял, как она в целом относилась к бейсболу. Отец ни разу не упоминал о ее любви к этому виду спорта, что, впрочем, еще ничего не доказывало. В первом семестре обучения в колледже Сэм записался на начальный курс игры на фортепиано, последовав необъяснимому порыву (вообще-то, он запал на преподавательницу). Удивительно, но у него оказались способности. Приехав домой на каникулы, Сэм похвастался перед отцом, а тот лишь горько усмехнулся и с тоской в голосе сказал:

— Должно быть, наследственное.

— В смысле?

— Твоя мама чудесно играла на пианино.

— Правда?

— Конечно, это ее вторая специализация в школе.

— Ты всегда рассказывал, что у нее профилирующим предметом был английский.

— Правильно, а вдобавок к нему — класс фортепиано.

Отец Сэма любил выдавать истории о матери вот так — небольшими порциями. Он был не из тех, кто устроит вечер воспоминаний, позволяя одному рассказу из жизни перетекать в другой. Сэм узнавал что-то новое, только если ему самому случалось затронуть ранее не раскрытую тему. Благодаря этому факты о матери всегда были такими свежими, так органично вписывались в его собственную жизнь, и Сэм всегда мог быть уверен: он еще чего-то не слышал, ему еще многое предстоит испытать и еще не раз удивиться. И если Сэм пока ничего не знал о маме и бейсболе, вполне могло выясниться, что она играла на второй базе за «Нью-йоркских горожан».

Дома, лежа в постели и наконец согревшись, Сэм вдруг понял: вот чему он завидует! Он бы все отдал, лишь бы знать, что его мама сказала бы про этот матч. Мередит тоже размышляла о своем — о бабушке, правда, для нее проблема заключалась в другом.

— Разве нормально так сильно скучать по ней, когда я наперед знаю каждое слово, которое она произнесла бы, каждую реплику диалога, который у нас состоялся бы сегодня на игре? Да я бы могла поминутно описать весь день, как если бы на самом деле провела его с ней, — поделилась она вслух своими переживаниями.

— Очевидно, разница все же существенная, — отозвался Сэм.

— По крайней мере теперь я смогу притвориться, будто она во Флориде, — пожала плечами Мередит. — От мысли, что мы все равно сейчас не были бы вместе, становится немного легче.

— Разлука — она и есть разлука, а причина не важна, правильно?

— Наверное. Хотя мы все равно общались бы по электронной почте и в видеочате. Она посылала бы мне эсэмэски с пляжа, просто чтоб подразнить. Понимаешь?

— Да, конечно. Разлука нынче разлучает гораздо в меньшей степени.

Разница существенная, но Сэм не придал бы этому значения, не будь он безработным и влюбленным — опасная комбинация. Почему Мередит так сильно скучает по бабушке, если способна вести с ней воображаемый диалог, будто та рядом? Чего именно нам не хватает, когда мы тоскуем по ушедшим родным, которых знаем настолько хорошо, что могли бы закончить за них фразу или угадать невысказанную мысль?

— Думаешь, дело в том, что остается между строк? — спросил Сэм на следующий вечер после ужина.

— Между каких строк?

— Ты точно знаешь, что она сказала бы на матче, но скучаешь по деталям, верно?

— Ты о том, чего мне не хватает теперь, когда бабушки не стало?

— Именно.

— А детали — это, например, ее рассказ об игре в бридж накануне вечером, или нытье, что этот шорт-стоп [5] никуда не годится, или раздумья о том, купить ли колы или просто наполнить бутылку водой из питьевого фонтанчика, да?

— Ну, наверное.

— Да нет, вряд ли, — решила Мередит, поразмыслив. — Мне не хватает ее самой, ее сути, ее личности. Любой, кто испытывает жажду, станет рассуждать о том, чем бы ему напиться. Но только бабушке могло прийти в голову, что выходящих на замену питчеров [6] следовало бы скидывать на бейсбольное поле с самолета, предварительно снабдив парашютом с количеством дырок, равным среднему количеству пропущенных ранов.

— Может, ты тоскуешь по прикосновению? — спросил Сэм, нежно дотронувшись до нее.

— Вероятно. В каком-то смысле. Я не уверена. Обычно мы наспех обнимались и обменивались легкими поцелуями в щечку.

— Или дело в голосе? Или ты просто хочешь ее видеть?

— Ох, не знаю, — вздохнула Мередит. — Казалось бы, предсказуемая беседа — нагоняет тоску! Ан нет, она тебя, наоборот, поддерживает. Мне важно слышать, как бабушка говорит то, что я ожидаю от нее услышать. Отрадно чувствовать, насколько мы близки. А подавать за нее реплики, уверять себя в ее поддержке и одобрении… Это другое, это уже не о ней, а о разлуке с ней. Я хочу снова быть с нею рядом, хочу получить от нее весточку, пусть это будет электронное письмо, или эсэмэска, или просто сообщение о том, что ужин отменяется. Мне хочется верить: она где-то есть. Я знаю, как скучать по ней те несколько месяцев, которые она проводит во Флориде, но я не представляю, как скучать по ней всю оставшуюся жизнь.

Что же ответил на это Сэм? «Раз скучаешь по ней — значит действительно любишь?» «Тосковать правильно — значит, ты ее оплакиваешь?» Может быть, он сказал: «Тебе повезло, что вы были так близки», или «Тебе повезло, что она так долго была в твоей жизни», или даже «Как тебе назначенный бэттер?» [7] Нет и еще раз нет.

— А почему бы тебе не отправить ей электронное письмо? Авось полегчает! — вот что сказал Сэм.

— В шесть лет я написала письмо своей черепахе, которая умерла, — рассмеялась Мередит.

— И что там было?

— Дай подумать. Кажется, так: «Дорогая миссис Черепаха, благодарю Вас, Вы были мне хорошей черепахой. Сожалею, что Вы умерли. Надеюсь, Вам понравится в черепашьем раю». Мама считала, что это возымеет терапевтический эффект.

— Возымело?

— Не знаю. Помню только, папа разозлился на меня за то, что я бросила письмо в ручей, намусорила то есть. Но именно там он похоронил миссис Черепаху, поэтому письму там было самое место. Я никак не могла взять в толк, почему бумага засоряет ручей, а мертвая черепаха — нет.

— Вот в чем прелесть электронного письма, — аргументировал Сэм. — Всегда есть куда его послать, или так: ему всегда есть куда отправиться.

Мередит таки отправила письмо в надежде, что ей и вправду полегчает. Не сработало. Да и как могло сработать? Уж насколько электронные письма бездушны сами по себе, а это казалось и вовсе безжизненным, ведь у него не было получателя. Как тут себя обманешь? Сэм это тоже понимал, но он понимал, а точнее, подозревал и кое-что другое: достать ответ от Ливви не составит особого труда. В его распоряжении была масса писем от нее. Тексты выстроены по одному принципу и довольно предсказуемые, особенно когда это касалось писем внучке. Отфильтровав сообщения по дате, Сэм отобрал зимние письма, в которых Ливви в основном писала, как она скучает по Мередит и как ее любит, переживала, не слишком ли много та работает, рассказывала, как во Флориде тепло, солнечно и весело, и приглашала внучку в гости; иногда хвасталась карточными победами — мол, обставила по полной того-то и того-то.

У отца Сэма была коронная байка про первые опыты в области компьютерных технологий. В шестидесятых годах в Массачусетском технологическом институте (альма-матер Сэма) создали программу «Элиза». Виртуальный собеседник пародировал диалог с психотерапевтом, согласно заданной схеме реагируя на жалобы пациента. Если человек набирал в строке программы текст вроде «Моя сестра меня ненавидит», то в ответ получал: «Почему вы думаете, что ваша сестра вас ненавидит?» Система была одновременно сложной и простой, и «Элиза» оказалась в равной степени забавной шуткой, остроумной пародией и технологическим прорывом. В чем же соль? Так вот, аспиранты, работавшие над программой, стали один за другим засиживаться допоздна и вести задушевные беседы с «Элизой», полностью сознавая, что сеанс проводит машина, а никакой не доктор. Но это их не остановило. Сэм так до конца и не понял, в чем мораль истории: в том, что компьютерная программа способна практически безупречно смоделировать поведение человека, или в том, что аспиранты — форменные идиоты? Мередит написала самое обычное письмо — от внучки из осеннего Сиэтла бабушке в летнюю Флориду. Ведь от послания, полного тоски и печали, Мередит точно не полегчало бы. А так, даже если в тексте и проскользнула непривычная горечь, нужно было знать обстоятельства, чтобы это увидеть. Вот что она написала: