Уже в те минуты я чувствовал себя последним ослом: сходить с ума от тоски и нетерпения, будто мне снова было двадцать лет, и я даже не держал в руках мушкета своего деда, почти не путешествовал и не знал женщин, одним словом, вернулся в тот период своей жизни, который можно назвать беззаботным и наивным.
В мельчайших подробностях я изложил свои переживания на бумаге и, когда свечи в старинном канделябре растаяли полностью, вытянулся, дабы размять мышцы. Я распустил слуг в тот день, мне нужен был абсолютный покой, чтобы сосредоточиться, я даже не заметил, как пролетело время, пока пытался грамотно (тем не менее, не без напора и угроз) и верно составить сообщение Браму в Глиннет.
Ах, Глиннет… Никогда мне не забыть его бесконечные зелёные поля и древние развалины на окраине, напоминавшие нам о наследии предков! Я любил это место когда-то. Теперь же всё, что связывало меня с ним – это отголоски из прошлого и юная особа, которой так отчаянно добивался.
Кейтлин Брам не понимала поверхностных намёков отчима и замуж совершенно не стремилась, так что в конечном счёте он написал мне, что сдался, и не желает больше бороться с упрямством воспитанницы. При том, что её сестрица была уличена в связи с неким офицером, чья семья не терпела такой невесты, и подобное могло окончиться для семьи Брам крупными неприятностями. Честно говоря, судьба Коллет мало меня заботила. Но если бы пришлось сложить к её ногам все богатства мира, только бы её сестра неким чудесным образом стала моей женой…
Какое-то время я дремал за дубовым столом, уронив голову на сложенные руки, а проснувшись, обнаружил, что прошло всего полчаса. Дождь шумно барабанил по карнизу крыши над верандой снаружи; я отыскал ещё свечей, чтобы наполнить кабинет светом. Манжеты на некогда белой рубашке каким-то образом умудрился измазать в чернилах. Видимо, слишком разволновался при написании послания. В тот момент я вдруг подумал о Мэгги… Найди она меня в подобном образе несчастного влюблённого поэта, непременно высмеяла бы. А после непременно приказала б раздеться перед нею, в своей излюбленной кокетливой манере. Я не понимал эту женщину и её странную привязанность ко мне.
Но эти демоны более не потревожат меня. Я знал, когда Кейтлин Брам станет моей женой, всё изменится. В том числе и любые физические желания, которые в последнее время нещадно меня терзали, будут удовлетворены. Но я упрямо не возвращался в Лондон. Кейт будет первой женщиной после Мэгги, и последней до конца моих дней, думал я, и от подобных мыслей бросало в жар.
Я вернулся за письменный стол и как на духу исписал ещё один лист, где коснулся некоторых откровений мистера Брама насчёт его больной супруги и различных карточных долгов. Этот легко ведомый и простодушный мужчина с его любовью к азарту и большим ставкам мог бы послужить мне… так и вышло.
Встреча в парке, разговор с Коллет и её неловкий побег, а затем скорые сборы и венчание. Не успел я оглянуться, и эта маленькая упрямая девушка стала моей женой. То был вихрь событий, и я попросту не успевал вкусить свою маленькую победу. К моему глубочайшему сожалению, она не принесла мне желанной радости.
По дороге из Глиннета на станцию мы ехали тогда молча, сидя рядом, в экипаже. Я знал, что придётся ждать, и не мало. Придётся делать вид и притворяться, будто я лишь привыкаю к ней, и никаких чувств попросту не существует. Я понимал, что придётся быть строгим и непреклонным, как отцу с малым дитя, но в конце концов, то был единственный способ разжечь в ней ту же привязанность, которую испытывал я. Возможно, она даже полюбит меня. Подобным мечтам я предавался многие месяцы.
Кейтлин сидела рядом, вжавшись в дверцу экипажа, и упрямо разглядывала пейзаж за окном. Она думала, я не замечал её слёз на бледных щеках, не слышал редких, тихих всхлипов, но мог ли я? Теперь я стал для неё всем – целой Вселенной – через обманы и гнусные хитрости. Тогда я решил для себя, что, после пережитого, обязан был сделать её счастливой.
Я был так растроган и опечален её состоянием, что едва не выдал себя: желая утешить её, протянул руку, чтобы коснуться её пальчиков… но тут же передумал. А она так и не заметила.
***
Мне всегда нравилось в Бергамо. Мой первый учитель по имени Адемаро Косима родился и вырос здесь в тяжёлое для страны время и всё же за свою долгую жизнь успел взрастить немало гениев, к коим я себя никаким образом не отношу, а они, в свою очередь, ни разу не опорочили его имя и стали достойными носителями ремесла. Про таких, как этот строгий, но добродушный итальянец, говорили: он рождён архитектором. И тем не менее, его имя было известно лишь в нашем узком кругу.
Странно, но несмотря на безразличие в отношении детей, ко мне он испытывал отеческую нежность, разве что свойственную человеку с его непростым характером. Косима приводил своих учеников на излюбленный холм на западной стороне, откуда открывался вид на верхний город, показывал им окресты и с благоговением рассказывал одну из тех жутких историй своей юности, которые старики его возраста так обожают приукрашивать.
Я был одним из тех, кому итальянский язык совершенно не поддавался. И только со мной учитель говорил на ломаном, но различимом английском, за что я был безмерно ему благодарен.
Мои первые мысли были о Косиме, когда, после стольких лет, я возвращался в старый город Читта Альта, где нам предстояло провести несколько дней. Я видел восторг и волнение на лице своей молодой жены, когда она с явным любопытством разглядывала серые стены старых зданий, окружавших нас, покрытые зеленью фасады домов и потрескавшиеся вывески местных заведений. На том заканчивалась её радость, ибо, стоило ей обратить взор ко мне, как её улыбка тут же угасала. Она торопилась отвернуться и с деланым интересом разглядывала булыжную мостовую под ногами, ещё поблёскивавшую после дождя.
Только дурак не понял бы, почему она так себя вела. После ночи на «Виктории» Кейтлин ни разу не обратилась ко мне сама, и подобное поведение больно задело моё мужское самолюбие, и, что самое ужасное, напомнило о Мэгги, её вечном недовольстве и полном безразличии. Я не знал, как разговорить свою жену, заставить вновь флиртовать со мной, и это раздражало и заставляло меня нервничать. Я снова почувствовал себя неопытным юнцом и смирился.
Мой товарищ и местная знаменитость Эдгар Беттино любезно пригласил нас в свой дом, который он делил со своей постоянной любовницей, тремя собаками и внушительным штатом прислуги. Это было высокое здание на одной из затерянных улочек старого города, с узкими дубовыми дверьми, и чёрт знает истинную дату возведения подобной конструкции! Однако, внутри такой дом больше напоминал мне собственный, поэтому я решил, что Кейтлин здесь было бы комфортно. Не могу не упомянуть, что, несомненно, я просил для нас отдельные спальни.
Стоить отдать ей должное: Кейтлин держалась крайне любезно с хозяевами. Коллеги, которые по нескольку раз за день могли посетить тот дом, были от неё в восторге, называли её прелестной и очаровательной, отчего я одновременно был горд, а порой и раздражён. Иногда меня попросту съедала ревность.
Эдгар был чуть старше меня и, учитывая его образ жизни, имел больший опыт в любовных делах. Так что, на второй день, после ужина, когда дамы удалились ко сну, он настойчиво упросил меня разделить с ним бокал другой вина. Тогда я не на шутку струсил, потому что понимал: без откровений подобный разговор не состоится.
– На самом деле, друг мой, я был поражён, когда узнал, что ты женился… снова! – говорил он, артистично жестикулируя. – И, между прочим, Мануэль Васко, с которым мы проведём весь завтрашний день, уже в курсе. А как ты сам знаешь, он ярый противник браков. Я слышал, что он напоил полгорода, узнав, что ты вышвырнул ту первую дамочку из своего дома…
Он говорил о Мэгги, и я не мог сдержать улыбку. Знали бы они только, чего стоил мне этот отчаянный жест.
– А теперь он, полагаю, сожжёт полгорода, когда я приведу Кейтлин в его дом, верно?
– Если честно, то я теперь ни в чём не уверен, – пробормотал Эдгар, уставившись на танцующие в камине языки пламени. – Синьора Кейтлин очень молода.
– Да, ты прав.
– И иногда она кажется такой несчастной.
Я боялся этих слов. То, чего мы с Кейтлин достигли до той ночи на корабле, было недостаточно, но это было большое начало. А теперь я мог потерять и это. С самого детства и всю сознательную жизнь я злился, когда не мог добиться своего: злился, когда не мог выучить урок, злился, когда мои товарищи погибали в Индии под пулями врагов, злился, когда понял, что буду несчастен с Мэгги до конца жизни, и так далее. Теперь я злился, потому что не мог подобрать ключик к собственной жене.