Нас разделяла пара футов, Готье даже не шевелился больше.
– Собираешься отвергать меня до конца жизни? – равнодушно спросил он.
– С радостью протянула бы так долго, – ответила я и открыла дверь шире, сжимая резную ручку. – Но никто не может быть уверен наверняка. Я, по крайней мере, буду стараться. Что-то не так, сэр? Вы молчите? Неужели ваш острый на едкие замечания язык не поворачивается указать мне на моё место? Кажется, вы немного растеряны! Вы же так мечтали о послушной, нежной маленькой жёнушке, которая без каких-либо возражений будет идти с вами, рука об руку, пока смерть не разлучит! Неужели я не оправдываю ваших надежд? Так уж получается, что я не прыгаю с вами в постель, счастливая от мысли, что стала вашей женой.
Впервые в жизни я была настолько груба с кем-либо, впервые в жизни мой голос сквозил такой приторной язвительностью и презрением. Я осознала это в ту самую секунду, как только замолчала. Стоило бы одёрнуть себя раньше, но меня было не остановить. Честно говоря, я ожидала от Готье типичных хмурых взглядов в мою сторону. Однако он резко повернулся ко мне спиной, взял свой пиджак с кресла и, не взглянув на меня больше, вышел из спальни в плохо освещённый коридор.
С тех пор он скорее стал моей тенью, чем просто мужем. Со временем я привыкла к его дому, прислуге, даже к его частому присутствию рядом. Мы с Джейсоном редко разговаривали, в особняке встречались исключительно за обедами или ужинами. Много позже я вдруг обнаружила, что скучаю по его прежней настойчивости. В какой-то мере, она льстила мне, даже казалась приятной. И, наблюдая за нашими недомолвками и случайными взглядами, его экономка, миссис Фрай – весьма приятная женщина – заметила однажды:
– Мастер у нас один из тех людей, кто из гордости скорее будет бросать камешки в ваше окно, но в парадную дверь ни за что не постучит.
И правда, Джейсон вёл себя со мной крайне осторожно. Я стала непокорной птицей в его красивой просторной клетке, на которую он мог любоваться время от времени, но трогать не смел. По мере того, как я узнавала его, истории о его путешествиях, жизни с Мэгги Уолш, которая делала его несчастным, я ловила себя на мыслях о том, что моя ненависть постепенно превращалась в жалость. Я жалела этого человека, потому что его настоящая семья (старший брат, его жена и несколько детей) жили за океаном, а он не желал признавать, что скучает по ним; его молодая жена игнорировала его и старалась не попадаться на глаза; только работа занимала всё его время. Порой, проходя мимо его кабинета, я слышала шелест бумаг и медленные тяжёлые шаги, которыми он так часто мерил комнату.
Доходило до того, что я принималась считать его судьбу более трагичной, чем свою собственную. А когда начались наши встречи в его кабинете, я стала бояться, что моё равнодушие к нему и вовсе растает. Мы назначали эти встречи каждые полмесяца, длились они по нескольку минут. Я садилась на стул напротив его рабочего стола, и мы кратко (и по-деловому) обсуждали все финансовые расходы на кухню, конюшню, электричество и далее, а особенно на мою семью. Вскоре после венчания новоявленный супруг Коллет получил повышение по должности, а маму и вовсе вернули домой и поместили под присмотр приходящих докторов. Так что, по большей части, моё замужество окупилось, по крайней мере, для меня. Каждый раз, уходя от него со скудными словами благодарности, я чувствовала себя зависимой и чертовски обязанной, мне это не очень нравилось.
И однажды, когда Готье вдруг предложил мне продолжить писательское дело, ибо «он мог бы отыскать неких влиятельных господ в издательствах в столице или других городах», я тут же отказалась. Не хватало, чтобы мои неумелые работы пришлось оценивать важным людям лишь по одному его слову, лишь потому, что я была его женой!
И даже моя сестра переменилась в своём отношении к нему. Содержания её писем смягчились, и в одном из них однажды я обнаружила такую подпись: «не бойся своей страсти». И если прежде я ощущала себя одиноко плывущей в океане смирения, то теперь его спокойные воды начинали прибывать, и я понимала: грядёт буря, и она потопит меня. Случались новые знакомства, редкие ужины в ресторанах и несколько поездок в столицу, но никто и ничто не могли волновать меня так, как он. Моё к нему любопытство, странная тяга к человеку, «купившему» мою жизнь, означали лишь то, что я не разучилась чувствовать что-то, кроме ненависти. Я боялась, что Джейсон заставит меня почувствовать нечто большее.
Для меня стало частым и неожиданным удовольствием посещение церквушки на окраине города. Там, в мрачном и холодном помещении, пожалуй, древнем, как сама Англия, я смотрела на склонившего голову Иисуса и слушала проповеди местного священника, отца Иеремии, который благословлял меня всякий раз, как я там появлялась. Он интересовался не только строительством новой церкви, чем и занимался Джейсон, насколько мне было известно, но и нашей совместной жизнью, пытался давать разумные советы и расхваливал моего мужа.
Закрывая глаза, окунаясь в спокойствие святого места, я слушала, как он пел прихожанам псалмы, и моё сердце наполнялось непонятной тоской.
«Доколе, Господи, будешь забывать меня? Доколе будешь Ты скрывать свой лик от меня?» [1]
Мои мысли, так и не иначе, возвращались к моему мужу. От него меня не спасали молитвы и дальние расстояния. Сходила ли я с ума, но видела его лицо в старых витражах окон церкви и стремилась поскорее уйти. В тех стенах подобные видения казались мне греховными, и в исповедях отцу Иеремии я ничего не говорила.
Как-то вечером, после ужина, Готье объявил о том, что подал заявку на министерский конкурс проектов Вестминстерского собора [2] в Лондоне. Частенько заглядывая в газеты, я замечала новости о большом ажиотаже вокруг этого здания. Предполагалось, что получить комиссию на строительство мог только самый успешный и талантливый из претендентов. Из любопытства я попросила объяснить мне все условия и рассказать о других участниках. Выяснилось, что конкуренты у моего мужа были весьма влиятельные. Честно говоря, в его победу совершенно не верилось, стоило сопоставить его опыт и опыт других архитекторов. Никто не воспринял бы его, как достойного противника в борьбе за это значимое здание. Взглянув на планы Готье, я нашла их интересными, мне понравились чертежи будущего здания, о чём я незамедлительно сообщила мужу. Он поблагодарил меня, слегка улыбнувшись в сторону.
В ожидании результатов он не находил себе места, стал взволнованным и нервным. И тогда я поняла, что не была единственной, кому он мог бы поклоняться. Его страсть к искусству почти равнялась привязанности ко мне. Трудно было не заметить, с каким удовольствием порой он говорил о своей работе. Ничего подобного я не замечала, если он рассказывал о военном времени. Мысленно я всё же желала ему удачи, но вслух никогда об этом не обмолвилась.
К сожалению, на одном из зимних ужинов я стала невольной свидетельницей разговора двух господ из лондонского министерства. И стоя за широкой колонной, прямо позади них, я узнала, что конкурс был куплен группой неизвестных мне лиц (имён они не называли); создаваемая вокруг здания шумиха была наигранной, вплоть до того, что готовые и принятые чертежи собора уже лежали на нужных столах, в нужных кабинетах. Словами не передать, до чего же я была расстроена за супруга! Представляя его разочарование итогами конкурса, я намеревалась рассказать правду, но не смогла. Такая новость убила бы в нём не только мечтателя, но и предпринимателя как такового. Я испугалась, что он более никогда не возьмётся за самостоятельные проекты.
За сутки до приёма в лондонском доме одних знакомых друзей, где должны были объявить победителя, я вошла в гостиную Лейстон-Холл и увидела Джейсона, сидящего на диване перед большим камином с бокалом бренди в правой руке; он сосредоточенно глядел на медленный, спокойный огонь, и не отреагировал, когда я подошла ближе. Небрежность в его домашней одежде – широкой фланелевой рубашке, расстёгнутой на груди, и мешковатых, далеко не новых штанах – показалась мне милой, и я невольно отметила, что его чёрные, слегка взъерошенные кудри немного отросли за последнее время.
– Сэр? Вы в порядке? – окликнула я его.
Джейсон повернулся ко мне, пригляделся, и я заметила, как пьяная ухмылка скользнула по его тонким губам. Впервые я видела его таким… расслабленным. Час был поздний, и я думала, что он решит хорошенько выспаться перед поездкой в столицу, но точно не напьётся.