Филиппа Грегори - Дочь «Делателя королей»

Наверное, они заберут его. Прохладными вечерами Элизабет гуляет с Ричардом по саду. Ему нравится, когда она идет рядом с ним, а придворные следуют за ними, чтобы вовремя похвалить тихую мудрость ее слов и очарование ее общества.

Из своего высокого окна я наблюдаю, как они спускаются все ниже и ниже к берегу, словно влюбленные из рыцарского романа. Она стала высокой, почти такого же роста, как он, и они идут рядом голова к голове. Со стороны они кажутся красивой парой: хорошо подходят друг другу. В конце концов, разница в возрасте между ними не так и велика. Ей восемнадцать лет, а ему всего тридцать один. Оба в полной мере обладают очарованием Йорков, которое могут теперь без помех изливать друг на друга. Она златовласая, как его брат, а он темноволос, весь в своего красавца-отца. Я вижу, как Ричард берет ее за руку, и, привлекая ближе к себе, что-то шепчет ей на ухо. Она с легким смехом поворачивает голову, она кокетлива, как и большинство восемнадцатилетних красавиц. Они удаляются от придворных, и те следуют за ними на небольшом расстоянии, чтобы дать королю и его возлюбленной почувствовать себя наедине друг с другом.

В последний раз я видела, когда придворные шли за королем, тщательно оберегая его уединение, когда Эдуард гулял рука об руку со своей любовницей Элизабет Шор, а королева Елизавета удалилась от мира ради очередных родов. Но в тот день, когда она вышла из своих покоев, шлюха Шор исчезла из дворцовых залов, и никто ее больше там не видел; я улыбаюсь, вспоминая застенчивую и извиняющуюся улыбку короля и прямой взгляд ее спокойных серых глаз. Мне странно снова видеть крадущихся по дорожкам сада придворных; но на этот раз это мой муж удаляется для интимной беседы, желая гулять со своей племянницей без провожатых.

Зачем они это делают? Я размышляю, прижавшись лбом к толстому холодному стеклу. Стали бы придворные так вежливо отступать перед леди Элизабет Грей, если не считали бы ее любовницей короля? Неужели они думают, что мой муж соблазняет племянницу в течении этих вечерних прогулок вдоль реки, что он забыл свою честь, свои брачные обеты, свою жену — скорбящую мать его умершего сына?

Может быть двор раньше меня заметил, что Ричард уже оправился от своего горя и понял, что может жить, может дышать, может снова видеть мир; и в это мире есть красивая девушка, готовая держать его за руку, слушать его слова и смеяться в восторге от его внимания? Неужели придворные думают, что Ричард хочет уложить к себе в постель дочь своего брата? Неужели он так глубоко зашел в своем нечестии, что решил лишить девственности собственную племянницу?

Я прихожу к этой мысли, шепча вслух слова «племянница» и «девственница», но не могу заставить себя беспокоиться о них больше, чем о завтрашней охоте или блюдах к сегодняшнему ужину. Для меня не представляют интереса ни девственность Елизаветы, ни ее счастье. Все словно происходит далеко от меня и с кем-то другим. Я бы не назвала себя несчастной — такое слово не подходит для моего настроения; я назвала бы себя мертвой для окружающего мира. Поэтому меня не заботит, соблазняет ли мой муж свою племянницу, или это она соблазняет его. Меня удивляет только стремительность, с которой Элизабет Вудвилл отняла у меня сына через свое проклятие, и теперь отнимает мужа через искушение своей дочери. Она поступает, как поступала всегда — в соответствии с собственной волей. Все, что я могу, это прижаться пылающим лбом к холодному стеклу и сожалеть, что вижу их. Вот и все.

Двор лицемерно обсуждает флирт короля и мой траур. Ричард каждое утро проводит со своими советниками, назначая уполномоченных мобилизовать графства, если Генрих Тюдор решится высунуть нос из Бретани, подготавливая флот к войне с Шотландией, изматывая посланников поездками во Францию через Узкое море. Он обсуждает со мной свои заботы, и я, проведшая детство в Кале, иногда могу дать ему совет, потому что Ричард следует политике моего отца, придерживавшегося мира с шотландцами и вооруженного нейтралитета с французами.

Он уезжает в Йорк, чтобы созвать Совет Севера, признавая, что северные графства Англии значительно отличаются от ее южной части, и показывая, что Ричард всегда будет для Севера добрым господином. Перед отъездом он приходит в мою гостиную и отсылает фрейлин за дверь. Элизабет с улыбкой оборачивается на него, но на этот раз ее не замечают. Он берет табурет, чтобы сесть у моих ног.

— Что случилось? — спрашиваю я без особого интереса.

— Я хотел бы поговорить о твоей матери, — отвечает он.

Я удивлена, но ничто не может возбудить моего любопытства. Я прерываю свое шитье, воткнув иголку в ткань и обернув шелковую нить вокруг иглы, и откладываю его в сторону.

— Да?

— Я думаю, что она может быть освобождена от нашей опеки, — говорит он. — Мы ведь не вернемся в Миддлхэм…

— Нет, никогда, — быстро отвечаю я.

— Поэтому мы можем закрыть замок. Она может жить в собственном доме, а мы будем выплачивать ей пособие. Нет смысла содержать такой большой замок ради нее одной.

— Ты не думаешь, что она начнет клеветать на нас?

Я никогда не спрошу его о нашем браке. Пусть думает, что я и сейчас доверчива, как когда-то. Просто я не могу заставить себя беспокоиться.

Он пожимает плечами.

— Мы с тобой король и королева Англии. Она знает, что существуют законы, защищающие нас.

— А ты не боишься, что она потребует свои земли обратно?

Он опять улыбается.

— Я король, не забывай. Вряд ли она выиграет дело против меня. Если нужно будет вернуть ей некоторые из поместий, я могу позволить себе потерять их. Ты получишь их обратно после ее смерти.

Я киваю. Это неважно, все равно у меня нет наследника.

— Я просто хотел убедиться, что ты не станешь возражать против ее освобождения. Есть ли у тебя пожелания, где она должна жить?

Теперь я пожимаю плечами. Они все вчетвером жили в Миддлхэме: Маргарет, ее брат Тедди, мой сын Эдуард и моя мать, его бабушка. Как могло случиться, что смерть взяла ее внука и не забрала ее?

— Я потеряла сына, — говорю я. — Как я могу беспокоиться о матери?

Он отворачивается в сторону, чтобы я не видела гримасы боли на его лице.

— Я знаю, — отвечает он. — Пути Господни неисповедимы для нас.

Он поднимается на ноги и протягивает ко мне руку. Я встаю рядом с ним, расправляя изысканный шелк платья.

— Очень красивый цвет, — говорит он, словно только что заметил. — У тебя еще есть такой шелк?

— Думаю, да, — удивленно отвечаю я. — Кажется, мы купили во Франции целую штуку. Ты хочешь дублет из него?

— Он пойдет нашей племяннице Элизабет, — неожиданно заявляет он.

— Что?

Он улыбается ужасу на моем лице.

— Этот цвет пойдет Элизабет, как думаешь?

— Ты хочешь, чтобы мы носили одинаковые платья?

— Да, если ты согласишься, что этот цвет ей подходит.

Это так смешно, что я не могу рассердиться.

— О чем ты думаешь? Если ты оденешь ее в мои шелка, весь двор решит, что она стала твоей любовницей. Даже хуже. Ее станут называть твоей шлюхой. А тебя будут считать развратником.

Он кивает, ничуть не пораженный тяжестью моего обвинения.

— Вот именно.

— Чего ты добиваешься? Хочешь опозорить ее, себя и меня заодно?

Он нежно берет меня за руку.

— Энн, моя дорогая Энн. Мы с тобой король и королева, мы должны отложить в сторону личные интересы. Мы должны помнить, что за нами постоянно наблюдают, люди пытаются понять смысл каждого нашего поступка. Мы устроим небольшой спектакль.

— Я тебя не понимаю, — категорически заявляю я. — Что за спектакль?

— Разве эта девушка не помолвлена?

— Да, с Генрихом Тюдором. Ты сам знаешь, что он публично объявил об этом на прошлое Рождество.

— Тогда он будет выглядеть круглым дураком, когда всем станет известно, что она стала моей любовницей.

Постепенно я начинаю его понимать.

— Да, так и будет.

— И тогда все люди, которые поддерживали этого никому неизвестного валлийца, сына Маргарет Бофорт, потому что он был помолвлен с принцессой Елизаветой — любимой дочерью величайшего короля Англии — подумают еще раз. Говорят, что они сплотились вокруг Тюдора, чтобы посадить на трон принцессу Йорков. Но принцесса Йорков живет при дворе своего дяди, любя его, поддерживая его, украшая его правление так же, как украшала царствование своего отца.