Джованна Джиусти, когда-то генуэзская аристократка, а сейчас мать бея Оранского, пожала худыми плечами.
— Он мог просто принять бакшиш[7] и пополнить казну, сын мой. Тебе не было нужды ни о чем знать, и если ты вынесешь приговор не в пользу торговца, тот не посмеет протестовать. В конце концов в его жилах течет еврейская кровь! Такие, как он, недостойны внимания повелителя!
— Но это вряд ли можно назвать правосудием, мадам. И если я не стану выносить честных приговоров, к кому обращаться несчастным людям?
Джованна снова пожала плечами, на этот раз нетерпеливо.
— Вздор!
На мгновение Камал ощутил себя истинным мусульманином, считавшим, что женщина не имеет понятия ни о чести, ни о чувстве долга. Он молча уставился на мать, все еще замечательно красивую женщину, чьи прелесть и очарование привлекли когда-то взор старого распутника Хаар эль-Дина. Маленькая, стройная, с черными как смоль, вероятно, крашеными волосами, в которых не проглядывало серебра, она казалась неотразимой. Но, несмотря на все притирания, на лице виднелись глубокие морщины, оставленные годами ненависти и горечи. Став беем, он дал ей некоторую власть, по крайней мере над женщинами, пока не обнаружил, что мать поместила вдову Хамила Леллу в маленькую душную комнату, годившуюся только для рабыни. Когда Камал возмутился, Джованна изумленно подняла тонкие черные брови:
— Лелла — ничтожество, сын мой, и думаю, всего лучше будет ее продать, пока не станет заметен живот.
— Господи, мама, эта женщина — мать ребенка Хамила! Ее сын будет моим племянником и наследником, пока я не женюсь и не обзаведусь собственными детьми!
— Наследником?!
Только тогда Камал неожиданно понял, какой угрозой считает мать Леллу и ее нерожденного сына. Угрозой, но кому? Ему или ей?
— Да, наследником, — повторил он. — Лелла и ее будущее дитя под моей защитой. Ясно?
Лицо женщины словно по волшебству разгладилось. Покорно улыбнувшись, она наклонила голову:
— Конечно, сын мой. Я распоряжусь, чтобы с Леллой обращались так, как подобает ее положению. Поверь, Алессандро, я лишь забочусь о тебе и твоем благополучии.
Камал тряхнул головой, избавляясь от неприятных воспоминаний.
— Вам что-нибудь угодно, мама? — с легким нетерпением осведомился он. — У меня не так много времени. Хасан ждет.
Темные глаза гордо блеснули, прежде чем она почтительно потупила взор.
— Возможно, позже мы сможем поговорить, Алессандро, — тихо пробормотала женщина.
— Разумеется, — согласился он.
Джованна опустила чадру и грациозной походкой направилась на женскую половину.
Церемония судилища не менялась почти две сотни лет. Камал вошел в большой, залитый солнцем зал, единственной обстановкой которого были стул с высокой спинкой, стоявший на возвышении, и узкий стол, за которым сидел писец. По обеим сторонам от Камала расположились Хасан-ага и солдаты-турки с каменными лицами, в живописных красных с белым мундирах и кривыми ятаганами за поясами.
Камал уселся на резной троноподобный стул, привезенный из Испании еще его отцом Хар эль-Дином, и кивнул визирю. Тот стал излагать первую тяжбу. Жалобу принес торговец пряностями Хадж Ахмад, толстяк средних лет, тот самый, кто пытался подкупить Камала. По знаку визиря он встал перед беем со сложенными на груди руками. Седеющая борода закрывала грудь, огромный нос картошкой покраснел от бесчисленных возлияний. Однако голос, к удивлению Камала, оказался мягким и негромким.
— Этот человек, повелитель, — начал он с заметным достоинством, показывая на невысокого худого мужчину, постарше его самого, — не хочет платить. Я отправил в его лавку груз пряностей и ничего не получил за это.
Камал пристально вгляделся в глаза ответчика, как советовали ему отец с братом. Если человек не величайший на земле подлец, всегда можно прочесть правду в его глазах.
— Но, Хадж Ахмад, — вежливо осведомился он, —почему ты отдал пряности без оплаты?
— Один из моих сыновей занимался этой сделкой, повелитель. Он вернулся ко мне с известием, что этот червяк отказался платить.
Настала очередь хозяина лавки.
— Я заплатил, повелитель, но сын Хадж Ахмада не пожелал дать расписку.
— Ложь, повелитель! — завопил Хадж.
Камал властно поднял руку, внимательно осмотрел обоих мужчин и что-то тихо приказал. Хасан велел обоим подождать в маленькой комнате. Рассудив еще две тяжбы, Камал кивнул визирю.
Темноглазый молодой человек с намечающимся брюшком вошел в зал в сопровождении Хадж Ахмада. Камал обратился к торговцу:
— Этого сына ты посылал отвезти пряности хозяину лавки?
— Да, повелитель.
Камал изучающе оглядел молодого человека и улыбнулся:
— Расскажи все с самого начала.
Молодой человек, ободренный благосклонностью бея, искоса поглядывая на отца, повторил уже слышанную от Хадж Ахмада историю. Камал внимательно выслушал его и спросил:
— Значит, ты так плохо служишь отцу, если готов оставить у незнакомого человека товар без всякой оплаты?
— Хозяин лавки уверял, что не может заплатить, повелитель. Сказал, что пришлет деньги отцу на следующий; день, но солгал.
Камал полюбовался огромным изумрудом на безымянном пальце.
— Хасан, — велел он, — прикажи избить палками сынка почтенного Хадж Ахмада.
— Повелитель! — взвизгнул торговец. — Он мой сын! Моя плоть и кровь! Всю жизнь он преданно служил мне!
— Твой сын обокрал тебя, Хадж Ахмад. Если под; палками он не признается, где спрятал деньги, я все равно буду считать, что правосудие свершилось. Оказывается, ты плохо разбираешься в людях. Ты ошибся во мне и ошибся в своем сыне. И никогда больше не пытайся подкупить меня.
Хасан хлопнул в ладоши, и двое солдат поволокли прочь молодого человека.
— Не позволяй им забить до смерти этого глупца, — приказал Камал Хасану. — Он трус. Когда скажет отцу, что сделал с деньгами, освободите его. Хадж Ахмад сам воздаст ему по заслугам.
Когда Камал разрешил последний спор из-за приданого невесты, сморщенное лицо Хасана расплылось в самодовольной улыбке.
— Я боялся, повелитель, — тихо признался он, — что человек, столь долго находившийся вдали от нас, не увидит всей правды, подобно людям, всю жизнь не покидавшим своей страны.
Камал рассмеялся.
— Но ты все-таки станешь молиться, чтобы я становился мудрее с течением времени, не так ли, Хасан?
— Да, повелитель.
Хасан подождал, пока раб не подаст бею чашу с фруктовым шербетом.
— Есть и еще одно дело, повелитель.
Камал вопросительно склонил голову, взмахом руки отпуская раба.
— Ответ, который вы отправили графу Клер несколько недель назад.
— Пропавшие суда? Я написал, что ничего не знаю об этом, Хасан. Ты что-то обнаружил с тех пор?
— Да, повелитель. Виновник — Беджир, один из наших капитанов.
— Мы нарушили договор! — охнул Камал, не в силах поверить услышанному.
— Беджир утверждает, повелитель, что на приказе уничтожить суда была ваша печать.
— Он лжет, — решительно возразил Камал. — Только ты и я пользуемся печатью.
— И еще один человек, если припомните, повелитель. Камал безмолвно уставился на визиря. Немного собравшись с мыслями, он спокойно объявил:
— Прикажи Раджу передать моей матери, что я поужинаю с ней в ее покоях.
— Как будет угодно повелителю, — с поклоном ответил Хасан-ага.
Камал вышел из зала и в глубокой задумчивости направился через затейливые переходы в свои покои, расположенные в западном крыле дворца. Раньше они принадлежали Хамилу, и Камал в память о брате не стал ничего менять. Драгоценные египетские драпировки всех цветов радуги закрывали стены с потолка до пола. На полу расстелены персидские ковры в золотистых, голубых и алых тонах. Вокруг низких столиков сандалового дерева, инкрустированных слоновой костью, разбросаны мягкие вышитые подушки. Длинная низкая тахта занимала почти всю стену.
Камал сбросил одежду на руки своего раба Али, стройного черноглазого восемнадцатилетнего юноши, мавра по происхождению. Камал увидел его на невольничьем рынке пять месяцев назад и понял, что новый хозяин скорее всего сделает из Алиевнуха. На лице мальчика стыла такая безнадежность, что Камал поддался порыву жалости и купил его. Али был фанатично предан господину и часто смешил его своими проделками.
— Ну и жара, — заметил Камал. — Надеюсь, вода холодная.
Он шагнул в ванну, отделанную изразцами с ручной росписью. На каждой плитке были изображены фрукты, растения и животные. Сама ванна была скорее небольшим бассейном, окруженным низкими мраморными столами, накрытыми простынями. Али стал намыливать Камала и обливать водой из разрисованного глиняного кувшина. Наконец Камал нырнул в прохладную глубину бассейна и почувствовал, как его покидает усталость. Жаль, что в Европе нет обычая ежедневных купаний!