— Эта злодейка давно бы рада небо над моей головой закрыть, землю у меня под ногами вырыть, — все так же возбужденно продолжала Фируза. — Она уже однажды попробовала это сделать.
Да не так-то просто со мной покончить. Ничего, я еще с ней повстречаюсь!
— Ну что ж, ваша воля. Но помните, я люблю вас. Мне бы очень не хотелось, чтоб у вас были неприятности…
— Спасибо, госпожа. Да продлит господь ваши дни, — почтительно ответила Фируза.
— Вы сейчас в услужении у Мушаррафы?
— Да, я кормилица ее ребенка.
— Вот видите, я слышала, что она решила больше не пускать вас в свой дом.
— А пусть она провалится вместе со своим домом!
— Одумайся, Фируза, — вмешалась в разговор жена ткача, — нам, бедным женщинам, не следует так говорить, нашим мужьям хлеб нелегко достается.
— Ну уж ради куска хлеба не будем кланяться в их вонючие ноги, — ответила Фируза. — Слава аллаху, с голоду не умрем.
«Да, видно, она пошла в бабку: ни перед кем головы не склонит, никому не уступит», — подумала Мухаррама, слушая Фирузу.
— Ладно, ладно, доченька! Воля ваша, — сказала она примирительно, — но только помните: я — ваш друг. Когда я вам буду нужна, вы меня всегда найдете в бане Кунджак. А уж для вас я и короны золотой не пожалею, все, что в моих силах, сделаю.
Фируза была тронута. Она тихо сказала:
— Спасибо, госпожа, да продлятся ваши дни.
Со стороны мазара послышался шум: опять кричали женщины.
Когда Мухаррама Гарч и Фируза подбежали к возбужденной толпе, они увидели, что женщины яростно избивают длиннобородого шейха. Шейх стоял согнувшись, закрывая руками голову, а к нему тянулись десятки рук: кто колотил кулаком, кто размахивал камнем, куском глины, туфлей, каждая рука норовила угодить шейху в голову. Рук было так много, страсти кипели, попадало не только затылку шейха, но и его спине, бокам, заду.
Одна женщина у стены громко рассказывала:
— Прохожу здесь и вдруг слышу мужской кашель. Посмотрела вокруг — ни одного мужчины не видно, только какая-то женщина сидит лицом к стене, у двери мазара. Удивилась, я, чего это она сидит здесь в парандже? Подошла тихонечко и стянула с нее паранджу. А это, оказывается, вовсе и не женщина, а шейх… Бейте его, милые, бейте его до смерти, пусть душа его попадет в ад!
Если бы не подоспели служители мазара, женщины забили бы шейха насмерть. Служители с трудом освободили шейха из рук разъяренных женщин, и тот бросился бежать.
Мумина, долго искавшая Фирузу, наконец нашла ее в толпе и сказала:
— Бегите скорей, вас зовет Асо.
— Боже мой, что еще там случилось? — испугалась Фируза и бросилась к воротам мазара.
Там она сразу увидела Асо.
— Фируза, это ты? — подошел он к ней, улыбаясь. — Ну как, весело тебе?
— Да-да, весело… а что это вы сюда пришли?
— А я за тобой. — В голосе Асо слышалась радость.
— Что случилось? — удивилась Фируза. — Не омрачайте мне сердца, не пугайте меня, скажите скорей, что случилось?
— Не бойся, от горя нас бог пока бережет, — так же весело произнес Асо. — Идем скорее, увидишь.
— Скажите, не терзайте мне сердца…
— Ну что ж, открою секрет, — засмеялся Асо. — У нас гость.
— Гость? Какой гость?
— Этого я не скажу. Придешь — увидишь. Гость нежданный, дорогой.
— Да кто это? Скажите, кто?
— Нет-нет, иди-ка скорей за паранджой. Я тебя жду.
Фируза знала, что если Асо заупрямится, его не уговоришь. Она попрощалась с подругами, надела паранджу и пошла. Асо ждал ее у ворот, в руках у него были четыре лепешки и кулечек изюма.
Конец марта. Раннее утро, солнце только что показалась из-за горизонта, голые верхушки деревьев порозовели.
На станции стоял поезд, готовый в путь. Бухарцы его ласково называли «каганчик», а каганцы — «бухаркой». Паровоз пыхтел и нетерпеливо, как резвый конь, дрожал под парами.
А на вокзале, несмотря на ранний час, было людно и шумно. Чтобы не опоздать к первому поезду, сюда спозаранку собрался народ.
Машинист Амон высунул голову из своего окошечка и смотрел в сторону вокзала. Все было готово к отправлению. Амон ждал свистка главного. Его помощник заворачивал в промасленную тряпку инструменты. В то время топка была на нефти, а не на угле, и для обслуживания паровоза хватало двух человек. Но в это утро их было трое. В глубине будки сидел Хайдаркул, одетый в поношенный костюм персиянина: черные шаровары, черный камзол с открытым воротом, синяя куртка, на голове барашковая шапка, в руке чемоданчик, борода и усы коротко подстрижены.
Наконец три раза пробил колокол, заливисто раздался свисток, и тихое утро Кагана прорезал радостный гудок. Паровоз шумно запыхтел, выбрасывая под колеса клубы пара, и медленно, с грохотом двинулся. Он пересек десяток железнодорожных путей и, набирая скорость, вышел на магистраль Каган — Бухара.
Когда миновали последнюю сторожевую будку, Хайдаркул подошел к окну.
— И молодец же ты, брат, — сказал он, положив руку на плечо Амона.
Амон обернулся; друг смотрел на него с гордостью! Подумать только, что это тот самый Амон, который когда-то сидел в темных застенках сумасшедшего дома Ходжа-Убон, раздавленный, уничтоженный, потерявший всякую надежду. А теперь он смело и спокойно ведет вперед эту мощную арбу — не арбу, а настоящее чудо, лошадь с железным туловищем и огненным дыханием. Но еще большее чудо — он сам, повелитель паровоза, бухарец Амон, — и это чудо совершили его друзья: Смирнов, Умар-джан и другие товарищи-рабочие, они протянули ему руку помощи, вернули к жизни. А сколько несчастных живет еще в неволе и страданиях! Кто поможет им, кто спасет их?
— Какой же ты молодец, брат, — взволнованно повторил Хайдар-кул. — Не ожидал, что ты станешь таким хорошим машинистом.
— Это вы молодец, — благодарно улыбнулся Амон, — если бы не вы, меня бы давно в живых не было. До конца своей жизни я буду вам благодарен за все, что вы для меня сделали.
— Ты меня уже отблагодарил, — улыбнулся Хайдаркул, — ты превзошел все мои ожидания.
В это время впереди, шагах в пятистах появился на путях осел. Он шел неторопливо, понурив голову, совершенно не подозревая об опасности. Амон затормозил, сбавил ход, паровоз громко засвистел. Звук был высокий и звонкий, осел, очевидно, уже не впервые слышал этот звук, который не сулил ему ничего хорошего. Недовольно помотав головой, он сошел с пути. Поезд пронесся мимо, осел даже не удостоил его взглядом.
— Вот так и у нас на пути часто стоят ослы, — не отрывая взгляда от дороги, сказал Амон. — Казалось бы, что стоит их задавить, но чаще бывает, что они давят тебя…
Оба замолчали. Один задумчиво всматривался в бегущие под колеса стальные рельсы, другой — в такой знакомый и в то же время чем-то изменившийся пейзаж.
Собственно, из всего, что видел перед собой Хайдаркул после стольких лет разлуки с родиной, новой была лишь железная дорога. За ней тянулись все те же поля, пересекавшие их арыки, ряды тутовника, карагача. Пожалуй, раньше не было этих тополей, выстроившихся вдоль вспаханной земли. Да, те же убогие кишлачки, кибитки, жены дехкан с накинутыми на лица платками, с любопытством смотрят они сквозь прорехи в платке на проносящийся мимо поезд, босоногие ребятишки с криком бегут навстречу поезду, большие собаки с обрубленными ушами и хвостами, громко лая, мчатся вслед.
Десять лет тому назад Хайдаркул шел по этой дороге одинокий, затравленный, обезумевший от страха. Десять лет жил он в мире страдания и горя, и это открыло ему глаза на многое. Теперь он иначе смотрит на жизнь и людей.
Громкий свисток прервал раздумья Хайдаркула. Поезд подошел к Фатхабаду и возле мазара Шейхульалама, у семафора, дал гудок.
— Люди говорят, — засмеялся Амон, — будто бы поезд боится Шейхульалама и каждый раз извиняется, что проходит мимо его обители.
Железнодорожная ветка повернула на восток. Хайдаркул увидел несколько новых кирпичных домов, перед ними были разбиты молодые сады. Потом показались какие-то дома, вокзальная площадь и здание бухарского вокзала, похожее на вокзал в Кагане, но только чуть поменьше.
Паровоз, пыхтя и отдуваясь, остановился в конце перрона, как раз против Бухарской крепости.
Амон дал помощнику какие-то поручения и отпустил его. Потом вместе с Хайдаркулом они спрыгнули на землю.