— Если смогу, приеду вечерним поездом, а нет, так утром, — сказал Хайдаркул. Он пожал другу руку и направился к воротам Кавола.
Ворота Кавола, или, как их еще называли, Бухарско-Каршинские ворота, считались главными в городе. Через них шло движение на Каган — в Россию, Самарканд, Ташкент, Карши и Гиссар. Через эти ворота в Бухару проникала новая культура, новая жизнь.
Эмирские власти старательно охраняли ворота Кавола. Там всегда терлись разные доносчики, охранники миршаба. Власти старались, чтобы никто не прошел через ворота незамеченным.
На Хайдаркула, одетого в персидский костюм, никто не обратил внимания, и он, громко сказав: «Во имя аллаха», — беспрепятственно вошел в город. Ему сразу бросилось в глаза, что дорога, когда-то очень пыльная, теперь замощена, канал Шахруд с обеих сторон облицован камнем.
С удивлением поглядывая на все эти новшества, Хайдаркул пошел по тротуару, вдоль берега канала. Его обгоняли и навстречу мчались фаэтоны, улица стала многолюднее и шумнее. Вдоль дороги высились новые дворцы, резные ворота с крытыми проездами и узорчатыми калитками. Застекленные окна кое-где были закрыты шелковыми занавесками.
На берегу хауза Девонбеги и вокруг него все было по-прежнему: тот же Базар трав, мясной ряд, мучной ряд, те же медресе Девонбеги, Кукельташ…
На площади перед мечетью Девонбеги маддох, рассказчик священных истории, собрал вокруг себя людей.
— О люди, о рабы божьи! Говорил пророк наш: близятся последние времена, явится противник святых посланников божьих Даджжаль, — да будет он проклят! — собьет с ясного пути народ наш, обратит его в темное лоно своей лжи. Обманом и хитростью, притворством и чарами свернет он людей с истинного пути, указанного богом и завещанного нам его пророком Мухаммедом!.. Джадиды, — продолжал маддох, — это и есть поганое семя, противное посланнику нашему. Дождем хитрости и обмана изливаются слова и в души праведные, градом бед и опустошений падают они на землю нашу. Они кричат: «Свобода! Свобода!» — а сами уговаривают жен правоверных снять покрывала и ходить с открытыми лицами. Они хотят, чтобы все ели из одного котла, спали в одной постели, чтобы браки заключались без благословения и молитвы. Люди добрые, берегитесь сетей этих неверных, не верьте джадидам, не посылайте детей своих в школы кяфиров, не то станете подобны саламандре, вечно горящей в жарком огне.
И маддох стал рассказывать сказание о том, как был обманут Послушный Самандар, ставший саламандрой.
В толпе, окружившей проповедника, ходил пекарь с корзиной лепешек на голове. Он, казалось, внимательно прислушивался к рассказам маддоха и в то же время успевал продавать свои изделия.
Хайдаркул купил у него горячих лепешек и спросил:
— Что там маддох все говорит про каких-то джаддидов? Кто они?
— Джадиды тоже люди, тоже рабы божьи, — понизив голос, ответил пекарь. — В их школах дети за год обучаются грамоте, да и для взрослых они тоже открывают школы. Я ходил в такую школу три месяца, писать научился и читать. Врет все этот маддох.
— Ты что сказал? А ну-ка повтори! — вмешался вдруг в их разговор какой-то человек, до сих пор спокойно стоявший рядом. — Джадидов превозносишь, возводишь хулу на праведного маддоха, называешь его лжецом!.. Постой, постой! А знаешь ли ты святые молитвы? Пошли к господину раису. А ну, пошевеливайся! Живо!
Это был, по-видимому, один из людей раиса. На его крик подоспели еще несколько человек из его компании, они повели пекаря и Хайдаркула к своему начальнику.
Главный раис Бухары сидел на возвышении, устроенном на плоской крыше парикмахерской у хауза Девонбеги, и пил чай. Задержанных привели и поставили перед его милостью. Человек раиса многословно и подобострастно изложил раису преступления нечестивого пекаря.
По приказу раиса у пекаря забрали корзину, потом обоих задержанных повели на площадь и усадили перед мечетью. Раис начал допрос:
— Дурак, невежда, ты что там осмелился говорить? Признавайся во всем.
— Помилуйте, господин раис, я ни одного плохого слова не сказал! — взмолился пекарь. — Этот человек спросил у меня, кто такие джадиды, я ему ответил. Вот и все.
— Это правда? — повернулся к Хайдаркулу раис.
— О да, господин мухтасиб, все так и было, — ответил Хайдаркул по-персидски.
— Но он не знает слов священной молитвы, — вставил человек раиса.
— Прочти молитву! — приказал раис.
Пекарь не смог прочесть всю молитву правильно, и этого было достаточно.
— Всыпать неверному пять плетей!
Слуги тут же обнажили несчастному спину, и тяжелая кожаная плеть пять раз обожгла тело «преступника». Затем пекаря заставили прочесть благодарственную молитву во славу его высочества эмира, после чего ему вернули наполовину опустошенную корзину и отпустили.
Наступила очередь Хайдаркула.
— Ты кто? — спросил его раис.
— Чужестранец, господин мухтасиб.
— Чей подданный?
— Русский подданный, — ответил Хайдаркул, показывая раису паспорт.
— Прочти во славу его высочества молитву и убирайся на все четыре стороны.
Хайдаркул громко прочитал молитву, поднялся с места и исчез в толпе. Выдавая себя за перса, Хайдаркул называет раиса арабским словом мухтасиб, принятым в других странах. Радуясь, что так легко отделался, он продолжал свою прогулку по Бухаре.
Проходя торговыми рядами, Хайдаркул обратил внимание на множество новых лавок. Дальше он увидел двухэтажное кирпичное здание, которого не было прежде. В нижнем этаже находились магазины со всевозможными товарами, а второй этаж отсвечивал окнами, как в европейских домах.
— Что это за дом? — удивленно спросил он у какого-то прохожего.
— Это здание русского банка, — ответили ему.
Против банка по правую руку шли магазины и кирпичные здания, тоже выстроенные на европейский лад. Мощеная улица кончалась широкими ступенями у большого квартала Чахорсу.
Хайдаркул поднялся по ступеням и снова увидел большой дом с магазинами, почтой, телеграфом, аптекой.
Ему объяснили, что это пассаж и построили его русские. Он прошел во вновь выстроенный галантерейный ряд. За прилавками стояли молодые, расторопные продавцы, напротив обосновались торговцы фаянсовой посудой, а чуть подальше кустари продавали тюбетейки; тюбетеек было столько, сколько звезд на небе. Хайдаркул прошел крытую галерею и спустился к кварталу Сесу. Там тоже был выстроен новый пассаж, и там тоже были и банки, и магазины, и двухэтажные европейские дома.
За улицей Гозиён снова начиналась старая, не тронутая временем Бухара. Здесь нового было немного: кое-где замостили улицу да красными прямоугольниками вставали кирпичные стены.
Когда Хайдаркул дошел до квартала Джуйбор и увидел мазар имама Бикри Фазла, сердце его больно сжалось: здесь, на холме, похоронены его жена и дочь… такова жизнь. Человек понемногу забывает все, что он перенес, но дорогие сердцу люди не уходят из памяти. Когда-то ему казалось, что жизнь кончилась, что все мечты и надежды он похоронил здесь, вместе со своими любимыми. Но потом он понял, что должен отомстить кровопийцам-баям, и не только за своих близких, а за весь свой народ — обманутый, прижатый к самой земле горем и нуждой. Да, он прошел трудную школу, но много передумал и многое понял. И в тот день, когда трон насилия и гнета будет свергнут и растоптан, он придет сюда, на могилы своих любимых, принесет им эту радостную весть.
На улице почти не было прохожих. Хайдаркул пересек площадь и поднялся на холм. Он сразу нашел одинокую могилу и опустился на землю. В памяти из далекой смутной дали всплыли какие-то незначительные, но дорогие сердцу воспоминания, и глаза, разучившиеся плакать, наполнились слезами. Он сидел, низко склонив голову, как бы беседуя со своим прошлым.
Потом он поцеловал землю и поднялся.
Хайдаркул прошел базар и торговые ряды у ворот Каракуль, свернул в квартал Абдуллоходжи. У одного из домов увидел погребальные носилки и людей в трауре, со двора доносился женский плач. Хайдаркул остановился.
— Кто умер? — спросил он.
— Аксакал Нусратулло.
Подняв руки, Хайдаркул прочел заупокойную молитву. Только после того, как носилки внесли во двор и люди, стоявшие у стены, прошли за ними, Хайдаркул повернул к дому тетушки Дилором.
Снаружи двор тетушки Дилором выглядел совсем ветхим, но по каким-то мелочам — свежим пятнам штукатурки на дувале, двум-трем новым доскам, умело прилаженным на воротах, — Хайдаркул понял, что за хозяйством здесь следят чьи-то заботливые руки.