Алина Знаменская - Дочки-матери

— Боишься? — подначивала она.

Лерка не узнавала себя. Ее несло. Она ощущала сказанные слова как текст чужой роли. Но дело было сделано — она вышла на сцену и должна была играть.

— Может, ты думаешь, я девственница? У меня уже был мужчина.

Называя Юрку мужчиной, Лерка отлично осознавала, что кривит душой. Но за свои действия она уже не отвечала.

— Сейчас же оденься! — приказал Андрей.

— Зачем ты так? Я же слышала, как ты звал Юлю к себе в постель! Но она не согласилась! А я сама пришла к тебе… Ты мне нужен! И я нужна тебе!

Лерка приблизилась к нему вместе с костылями и тут же отпрянула — Андрей поднялся, лицо его, красное от усилий и гнева, приняло почти свирепое выражение. Он был зол. Лерка отбежала к окну.

— Отдай сейчас же костыли, — сказал он, не замечая, что стоит без них.

— Не отдам, — просипела Лерка, облизав пересохшие губы.

Тогда Андрей шагнул в ее сторону раз, другой, третий. Лерка взвизгнула. Он остановился.

— Ты идешь! — заорала она и подпрыгнула. — Ты идешь сам, без них! От ее крика Андрей как проснулся. Очнувшись, вдруг стал оседать на диван.

— Ты сам шел! Ура! — Лерка прыгала по комнате с костылями в обнимку.

Андрей застывшим взглядом смотрел в пространство.

— Встань, попробуй еще раз! — Лерка отбежала к печке. — Попробуй еще раз! У тебя получится! Ну, давай же!

Андрей молча смотрел перед собой. Лерке казалось, что он не слышит ее. Она поставила костыли к окну и попыталась отодвинуть тренажер.

— Что же ты сидишь? Вставай!

Андрей поднялся, опираясь одной рукой на диван, и попытался повторить то, что получилось нечаянно. Лерка замерла возле печки. Андрей, как канатоходец, сделал один шаг, еще и еще, и вдруг забалансировал, потеряв опору. Лерка рванула к нему, задела костыли, и под их деревянный стук Андрей упал на пол.

Лерка метнулась к нему.

— Ты ударился?

Она склонилась и взяла в ладони его лицо. Впервые она находилась так близко от него. Так близко, что почувствовала запах его кожи — мужской, грубый, притягательный, без всякой примеси парфюмерии. Под ее ладонями были его щеки, колючие от щетины. Лерка уже знала, что сейчас она сама поцелует его. Пусть думает о ней что хочет. Сердце вздрогнуло, словно кто-то дернул его за нитку.

— Юле не говори, — услышала она.

— О чем?

Лерка не поняла, о чем он ее просит. Не говорить о ее, Леркиной, выходке? О том, что она сама, голая, пришла к нему? Или о том, что сейчас между ними произойдет?

Лерка вглядывалась в его лицо, тая от нежности.

— О том, что я пошел. Пусть она пока не знает, ладно?

Лерка отстранилась и выпустила его лицо из рук.

Вон оно что… Он хочет сделать Юле сюрприз! Он истязает себя тренировками, чтобы в один прекрасный день предстать перед ней совершенно здоровым!

— Ты что — любишь ее?

Лерка вглядывалась в серые глаза Андрея, все еще на что-то надеясь. Теперь в них не было злости — там плавало ровное тепло. Но уж лучше бы злость! Пусть бы он ругался на нее, пусть воспитывал, но только не это! То, что он отвергает ее ради другой женщины, уже слишком.

— Оденься, — сказал он и потянулся за костылями. — Не люблю голых женщин. Одежда таит загадку.

Лерка вскочила и убежала в Юлину комнату. Щеки ее пылали. Она достала свою сумку и вытащила оттуда джинсы и свитер. Нарисовалась! Ну почему, почему у нее всегда все не так? Лерка собрала сумку и остановилась посреди комнаты. Нет, она докажет им всем! Он еще пожалеет! Он должен понять, что она уже не ребенок!

Она выбежала в зал и вытащила из журнального столика кипу газет. Без труда отыскала ту, с рекламой агентства “Ирис”, и сунула ее в свою сумку. Глянула в окно. Там, во дворе, стоял Андрей — одной рукой опираясь о костыль, другой — обтирая себя снегом. При виде этого зрелища в Лерке мгновенно закипели слезы.

“Все ради нее! — с обидой думала она. — А ведь она этого не замечает! Ей наплевать!”

Девочка натянула сапоги, куртку, шапку и, схватив сумку, вылетела на крыльцо. Там на ступеньках столкнулась с Андреем.

— Ты куда?

— В модельное агентство устраиваться. Юле привет передай. И еще — хочу, чтобы ты знал, Юлин муж был очень богатый, и она привыкла к роскоши. Вряд ли она обратит внимание на тебя.

Андрей стоял перед Леркой без куртки, в легкой рубашке, накинутой на голые плечи, и молча слушал ее тираду. А она не могла остановиться, ей хотелось сказать еще, что-нибудь этакое, побольней.

— У нее была шикарная машина. Юля нигде не работала. Понял? Теперь она снова найдет себе богатого, а ты останешься ни с чем!

Андрей молча отодвинулся, уступая ей дорогу.

Лицо его выражало смесь сострадания и снисходительности. Он посмел пожалеть ее, Лерку! Да пусть себя пожалеет!

Лерка спустилась на тропинку и уже у калитки обернулась.

Андрей успел забраться на крыльцо, но не успел скрыться в сенях.

— И еще: у Юли высшее образование. Она философ. Я по своим родителям знаю: ничего хорошего из такого брака не получится, когда жена по образованию выше мужа!

Лерка на какое-то мгновение почувствовала свое превосходство. Она говорила совсем как взрослая. Она отчитала его, как полчаса назад он отчитывал ее. Они квиты.

Но прошагав свои пять минут до станции, Лерка остыла. У нее перед глазами стояла спина Андрея в зеленой клетчатой рубашке, его костыли, седой ежик над добрыми глазами… В груди стало горячо, и Лерка почувствовала, что плачет. Она зло и беспомощно вытерла лицо варежкой.

Бородин шел на работу дорогой, которую знал наизусть. Последние двадцать лет он каждый день мерил шагами эту аллею, пересекал площадь и тропинкой сквозь елки пробирался к санаторию. Он успел полюбить эту дорогу и целиком, и по частям. Аллею — за то, что здесь, под сенью тополей, к нему в голову подчас приходили чудесные строчки, образные сравнения, оригинальные мысли. Иногда за дорогу до работы он умудрялся сочинить стихотворение, начатое в тополиной аллее. Площадь любил за то, что здесь встречалось множество знакомых, которые, все до одного, уважительно к нему обращались, и он знал, что уважение искреннее. Елки у входа в санаторий Бородин любил за красоту. Благодаря им он мог сказать себе: я живу и работаю в красивом месте. Сегодня, шагая на работу привычной дорогой, Бородин заметил: он словно убеждает себя, что в его жизни все хорошо, все стабильно, все как всегда — работа, семья, внучку приводят по выходным. Он даже возобновил свои всегдашние вылазки на рыбалку, от которых почти отказался в последний год. По молодости жена не одобряла все эти охоты-рыбалки в кругу друзей. Но в свете последних событий она стала к этому относиться лояльней. Сама помогала собирать рюкзак, варила перловку для прикорма. Дома царил не то чтобы мир, но что-то вроде перемирия. Говорили вполголоса, ходили чуть ли не на цыпочках. В свете тех же событий в гости была приглашена их однокурсница Ирина с мужем.

Дружба, успешно растаявшая лет семь назад, была возобновлена, и Бородин прекрасно понимал — зачем. Но он ни во что не вмешивался, был покладист и тих.

К встрече старых друзей готовились: вместе с Людмилой убирали квартиру, обсуждали меню, вместе толклись на кухне. Жена, обычно не выказывающая рвения в кулинарии, в этот день вызвалась приготовить курицу и нарезать крабовый салат. Курицу Бородин ей доверил, а вот крабовый салат готовил самостоятельно — он терпеть не мог, когда ингредиенты были крупно или небрежно нарезаны. В гостях, как правило, салаты он вообще не ел. А дома готовил их сам и домашних близко не подпускал.

В назначенный час под их балкон подкатила зеленая “девятка”. Они с женой ринулись в прихожую, нацепив на лица улыбки радушия и благополучия. Начались охи и ахи, приветствия, комплименты.

Евгений Петрович нашел, что за семь лет их однокурсница постарела, раздалась, но с готовностью подтвердил слова жены о том, что Ирина не изменилась, а Эдуард Антоныч, ее облысевший супруг, не обрюзг, а заматерел.

Первые минуты встречи говорили все разом, в унисон. Евгений Петрович и Людмила по негласной договоренности изображали полное взаимопонимание и благополучие в семье.

— Ну вы молодцы! — оглядев квартиру, похвалила Ирина. — Мебель сменили, ремонт вон какой отгрохали. Квартира просто блестит. Небось, твой Женя не как мы, простые смертные врачи, зарабатывает?