Тревожило другое: у них с Озолсом опять начинались какие-то странные и непонятные взаимоотношения. И виной этому теперь уже были не они сами, а их дети. Янка так же, как и Якоб, вначале не обращал внимания на привязанность Артура к Марте. Затем, не без помощи жены, присмотрелся внимательней и, к своему удивлению, обнаружил, что сын, действительно, неравнодушен к соседской девчонке. Это не вызвало столь болезненной, как у Озолса, реакции, хотя невольная мысль о возможном родстве неприятно кольнула душу. Только этого не хватало.
Трудно сказать, как сложились бы их отношения в дальнейшем, попридержи Озолс свое недовольство. Но Якоб был так раздосадован и обескуражен, что едва владел собой. При встречах говорил резко, отрывисто, на Артура старался или вовсе не смотреть, или награждал такими взглядами, от которых невольно пробирал озноб. Якоб даже не догадывался, каким союзником в этом деле был для него Янис Банга. Многое мог снести рыбак: холод и нужду, обиду и несправедливость, но простить пренебрежение к сыну… Он потребовал, чтобы Артур не приставал к девчонке и не морочил ей голову. Потребовал и обескураженно отступил: сын посуровел и замкнулся. Никакие угрозы не помогали. Напротив, невинная детская дружба у всех на глазах перерастала в настоящую любовь.
По поселку снова поползли слухи. Конечно, никто не верил, что Озолс когда-нибудь согласится выдать дочь за сына Яниса Банги — слишком глубокая расщелина пролегала между их домами. Но людям доставляло большое удовольствие наблюдать, как поведет себя их одноногий управляющий. Властный и всегда уверенный в себе, Якоб в этой истории предстал перед всеми обычным человеком — отцом, который не может справиться со строптивой дочерью.
На другом краю расщелины кипели не меньшие страсти. Там тоже не могли отвадить Артура от Марты. Призвали на помощь Калниньша — самого близкого и давнего друга семьи. Когда-то Янка и Андрис служили в одном полку, вместе кормили вшей на германском фронте, потом помогали русским большевикам устанавливать в Питере и Москве народную власть. В девятнадцатом вернулись в Латвию — устанавливать Советы, однако продержаться долго не сумели. С тех пор осели на побережье и жили между собой душа в душу, ожидая лучших перемен. Подружились жены, а сыновья — Артур с Лаймоном — росли точно братья.
Андрис Калниньш человек суровый, обстоятельный. Из тех, кто попусту слов на ветер не бросает. Сказал — сделает, пообещал — выполнит. Но и с другого спросит той же мерой, никому не побоится сказать правду. Его уважали и боялись. Уважали за доброту и честность, рассудительность и смелость, боялись меткого языка и прямоты. Даже те, кто были у власти и при силе, предпочитали без особой на то нужды не задевать своенравного рыбака. В отличие от Яниса Банги, который все же свыкался с обстоятельствами и наивно верил в посулы, Калниньш никогда попусту не обольщался. Он всегда точно знал, кто виноват в их бедах и с кем надо бороться. Терпеливо разъяснял, убеждал и отчаянно страдал от того, что люди не замечали и не понимали очевидных вещей. А если и понимали и даже соглашались с ним, то все равно больше, чем на разговоры, их не хватало. Чаще всего Андрис спорил с Янкой. Его бесило, что у Банги после девятнадцатого года будто хребет надломился — стал он каким-то покорным, пассивным, а в последнее время откровенно мечтал и поговаривал о личном благополучии. Видно, стремительный взлет Озолса не прошел бесследно мимо души бывшего дружка — вырубил-таки свою щербинку.
— Много ты наловишь в одиночку? — сердито допытывался Калниньш.
— Сколько ни наловлю, зато вся моя.
— Твоя? — взрывался приятель. — Или Озолса?
— Ну… лодка его. Сети тоже. Чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты получал по справедливости. То, что заработал.
Янис не спорил, только грустно вздыхал:
— Так не бывает.
— А как же там? — задавал неизменный вопрос Андрис, кивая головой на восток.
— Так это же там, — невозмутимо парировал Янис. — А мы с тобой здесь.
И с Артуром Андрис начал решительный разговор в своей манере — прямо и откровенно:
— Понимаешь, сынок… Любовь, конечно, дело сугубо личное, и я бы ни за что не сунулся со своими советами, если бы не одно обстоятельство.
Артур, захваченный врасплох, густо покраснел, смущенно потупился. Одно дело, когда тебя по-свойски отчитывают мать с отцом, и совсем другое, когда с тобой говорят на равных, как мужчина с мужчиной. Калниньш продолжал:
— Уж больно отец у твоей зазнобы сволочной.
Молодого Бангу неприятно покоробило слово «зазноба», тем более, что в сочетании с ним Калниньш беспардонно припечатал «сволочной». Не поднимая глаз, парень спросил:
— А при чем тут ее отец?
— Отец? Да при том, что если Озолс когда-нибудь и согласится отдать за тебя Марту, так только в обмен на твою совесть. Такого же, как сам, сквалыгу из тебя сделает, понял?
— Почему же сквалыгу?
— Да потому, что другой ты ему не нужен.
— Так я же не на нем собираюсь жениться, — сгорая от стыда, через силу выдавил Артур.
— Э-э, парень, — криво усмехнулся Калниньш. — Не ты первый, не ты последний. Коготок увязнет, а там и всей птичке пропасть.
— У меня свой дом есть, — запальчиво вскинул голову Банга.
— Свой? Андрис сочувственно посмотрел на него: мол, глупыш ты глупыш. — Уж прости за откровенность, но с твоей наивностью только под венец и идти. Да вы же одинаковые и разные, пока собираете в лесу цветочки или домики из песка на берегу строите. А разбежитесь по домам, так у тебя вон треска с черным хлебом да мать в мозолях, а у нее — лососина да Эрна не знает, с какого бока подойти. Неужели Марта согласится променять свою сытую жизнь на твою бедняцкую любовь? Ну, может, на месяц-другой ее и хватит. А потом?
— Я буду работать.
— Вот именно, работать. С твоих доходов она быстренько сбежит обратно к отцу, или вы вдвоем на карачках поползете кланяться господину Озолсу, как твой отец когда-то. Голод — не тетка. А в нем и тот самый коготок спрятан.
Артур подавленно молчал. Калниньш сочувственно положил ему руку на плечо:
— Тут ведь дело какое, парень… Не случайно же говорят: сытый голодному не товарищ. От худого к хорошему идти проще, а вот наоборот…
— Значит, для того, чтобы… — Артур замялся, подыскивая подходящее слово, но так и не нашел. — …Мне тоже надо стать богатым?
— Во всяком случае, такой ты им, конечно, не нужен. Ни отцу, ни дочери.
— Вы не знаете Марту, — снова запальчиво выкрикнул Артур.
Калниньш снисходительно усмехнулся:
— Я знаю жизнь, сынок.
Молодой Банга долго молчал, о чем-то думал, затем произнес:
— Значит, я стану богатым.
Андрис огорченно посмотрел на парня — он и представить себе не мог, что Артур сделает такой неожиданный вывод из их разговора. Надо было заходить с другой стороны.
— Богатым, как Озолс? — спросил он внешне безучастно.
— Какая разница? Таким, не таким… Главное — богатым.
— Твой отец всю жизнь не разгибает спину…
— Я буду еще больше работать.
— Думаешь, дело только в этой?
— А в чем же еще? Кто не боится мозолей и у кого есть голова на плечах…
— Ты хочешь сказать, что у нас с твоим отцом не хватает ума и мы лодыри?
Артур смутился:
— Нет, зачем же… Но иначе не разбогатеешь.
Калниньш достал трубку, набил ее табаком, жадно затянулся. С едва заметной хитринкой посмотрел на парня:
— Скажи… Вот я взял у тебя взаймы десять латов. Сколько надо будет вернуть?
— Что значит, сколько? Сколько взяли, столько и вернете.
— Правильно. Это тебе. А как в таком случае поступают Озолс или Аболтиньш? Если бы они раздавали деньги без процентов, откуда их богатству взяться? Ну а ты так сможешь? Дальше: ты считаешь справедливым, что Озолс забирает себе половину улова?
— Но ведь он дает лодки… И снасти.
— А сколько он имеет с этой половины, ты никогда не вдумывался? Вы с отцом из моря не вылезаете, жизнью каждый день рискуете, а он сидит себе на берегу и набивает карманы. Неужели паршивая лодка и кусок дырявой сети весят столько же, сколько две ваши жизни?
— Не знаю.
— То-то. Ты бы мог жениться, как Озолс? Не на Дзидре, а на корове и лошади? Или Аболтиньша возьми. Неужели тебе хочется стать таким же?