– Анна, у тебя есть пять тысяч долларов. Отец оставил их специально для тебя, чтобы ты израсходовала их по своему усмотрению. После моей смерти тебе останется намного больше. Мы не богаты, по крайней мере, не настолько богаты, как Хендерсоны, но мы достаточно обеспечены, и наша семья занимает заметное положение в здешнем обществе. Мне бы хотелось, чтобы ты вернулась сюда и жила в этом доме. Здесь родилась моя мать. Конечно, вполне возможно, что Вилли Хендерсон захочет пристроить к дому еще одно крыло – земли у нас вполне достаточно, – но, по крайней мере, это все равно будет наш дом.
– Но я же не люблю Вилли Хендерсона, мама!
– Любви вообще не существует в том смысле, какой ты вкладываешь в это понятие. Такую любовь можно встретить лишь в дешевых кинофильмах да в книжках. Любовь – это товарищеские отношения, общие интересы, друзья. Говоря «любовь», люди часто имеют в виду прежде всего секс, но позволь заметить тебе, моя юная леди, такая любовь, если даже она и существует, очень быстро затухает после свадьбы или когда девушка узнает, что это такое на самом деле. Однако в Нью-Йорк ты съезди. Я не хочу тебе мешать. Я уверена, что Вилли будет ждать тебя. Но попомни мои слова, Анна: через неделю-другую ты примчишься оттуда домой и будешь только рада, что сбежала из этого грязного города.
Он действительно оказался грязным, а к тому же – раскаленным от жары и наводненным людскими толпами. Солдаты и моряки фланировали по Бродвею, и в их жадных горячечных взглядах сквозила праздничная беззаботность и лихорадочно-радостное возбуждение: ведь война только что окончилась. И, несмотря на грязь, влажную липкую жару и незнакомый город, Анне передалось это возбуждение, и она ощутила полноту и биение жизни. По сравнению с замусоренными и растрескавшимися тротуарами Нью-Йорка, деревья и чистый воздух Новой Англии казались холодными и безжизненными. Небритый хозяин снял с окна табличку «Комната сдается внаем» и взял с Анны плату за неделю вперед. Он был похож на мистера Кингстона, лоренсвиллского почтальона, только улыбка у него была теплее. «Комнатенка так себе, – признал он, – зато потолки высокие и много воздуха. И я всегда рядом, на тот случай, если понадобится что-то починить или наладить». Она почувствовала, что нравится ему, а он, в свою очередь, понравился ей. В Нью-Йорке о человеке судят по его внешности, словно все вокруг родились только вчера, а прошлые заслуги в счет не идут, и их не нужно ни признавать, ни утаивать.
И вот теперь, стоя перед толстыми стеклянными дверьми с внушительной крупной надписью «Бэллами и Бэллоуз», она лелеяла надежду, что точно так же о ней станет судить и Генри Бэллами.
Генри Бэллами не верил своим глазам. Невероятно, что такая девушка действительно стоит перед ним – одна из самых красивых девушек, которых он когда-либо встречал, а уж красавиц в своей жизни он повидал немало. Вместо типичной модной девицы с вызывающе взбитой прической «помпадур» и в туфлях на платформе перед ним стояла девушка с длинными, свободно ниспадающими на плечи волосами того ненавязчиво светлого оттенка, который делал ее естественной блондинкой. Но по-настоящему его выводили из равновесия ее глаза. Они были действительно голубыми, небесно-голубыми, но холодными.
– Зачем вам нужна эта работа, мисс Уэллс? – Он почему-то нервничал. Черт возьми, это любопытно. И хотя одета она была в простое темное платье без намека на украшения, если не считать изящных часиков на руке, ее облик явственно говорил, что ни в какой работе она не нуждается.
– Я хочу жить в Нью-Йорке, мистер Бэллами. Вот так. Что ж, ответ прямой. Но почему у него такое чувство, будто он сует нос не в свои дела? Ведь задавать вопросы – его обязанность. И если он будет вести себя слишком просто, она еще, может, и не пойдет к нему работать. Но это уже тоже идиотизм. Ведь это она сидит перед ним, так или нет? Она же не просто забежала сюда на чашку чая. Тогда почему он чувствует себя так, словно это он пришел наниматься и пытается произвести на нее благоприятное впечатление?
Он взглянул на заполненный бланк, выданный ей в бюро по найму.
– Ого, двадцать лет, и уже степень бакалавра по английскому языку и литературе! Рэдклифф! Но без стажа канцелярской работы. Ну, скажите на милость, что вам тут делать с таким мудреным образованием? Оно что, поможет мне держать в руках какую-нибудь стервозу, вроде Элен Лоусон, или заставить такого запойного пьяницу, как Боб Вульф, представлять еженедельный сценарий на радио вовремя? Или убедить какого-то гомика-певца распрощаться с услугами фирмы Джонсона-Гарриса и предоставить вести его дела мне?
– Я должна буду делать все это? – спросила Анна.
– Нет, это я должен делать. А вы должны будете мне помогать.
– Но я думала, вы – адвокат.
Увидев, что она берет с колен свои перчатки, он обнажил зубы в одной из своих заученных, чуть усталых улыбок.
– Я – театральный адвокат. В этом вся разница. Составляю для своих клиентов контракты, в которых нет ни единой лазейки, а если и есть, то только такие, которые выгодны им. Занимаюсь также их налогами, помогаю выгодно вкладывать деньги, вытаскиваю их из всяческих неприятностей, посредничаю в их брачных делах, слежу, чтобы не пересекались пути их жен и любовниц, бываю крестным отцом их детей и нянькой для них самих, особенно когда они готовят новое шоу.
– Но я считала, что у артистов и писателей есть свои менеджеры и администраторы.
– Есть. – От него не укрылось, что она опять положила перчатки на колени.
– Но «крупняки», с которыми я имею дело, нуждаются и в моих советах. Администратор, например, естественно подталкивает их к той работе, которая оплачивается лучше всего. Он заинтересован в своих десяти процентах. Но я вычисляю, какая работа для них наиболее выгодна. Короче говоря, театральный адвокат должен одновременно быть и администратором, и родной матерью, и господом богом. А вам, если будете приняты на это место, придется стать их святой покровительницей.
Анна улыбнулась.
– Почему бы театральным адвокатам не заменить всех администраторов?
– Они так бы и сделали, если бы были достаточно преданными своему ремеслу «шмаками», вроде меня. – Он тут же поправился. – Извините за такие выражения. Когда увлекаешься, не замечаешь, что с языка срывается.
– Какие выражения? «Шмак»? – Она с любопытством повторила это слово.
В ее устах оно прозвучало настолько вульгарно, что он расхохотался.
– Это еврейское словечко, и если бы его перевести буквально, вы залились бы краской смущения. Но на современном жаргоне оно означает просто «дурак»… Пусть только вас не вводит в заблуждение эта яркая наклейка с броской надписью «Бэллами» или моя постная физиономия святоша. Настоящая моя фамилия Бирнбаум. В молодости во время летних курортных сезонов я заведовал развлекательной частью на круизах, а в газете у меня была постоянная рубрика об отдыхе на теплоходах. Редактору же не нравилось, что рубрика эта называлась «На теплоходе с Бирнбаумом», ну и кто-то предложил мне псевдоним Бэллами. В этих круизах я встречался со многими важными персонами. Первым моим клиентом стал один певец, обслуживавший туристический рейс. Множеству людей я стал известен под фамилией Бэллами, вот я и оставил ее. Но я не допускаю, чтобы люди забывали, что за Бэллами всегда стоит Бирнбаум. – Он улыбнулся. – Вот теперь перед вами полная картина. Ну, как думаете – справитесь?
На сей раз ее улыбка была искренней.
– Хотелось бы попробовать. Я вполне прилично печатаю, а вот в стенографии не сильна. Он отмахнулся.
– У меня есть две девицы, которые могли бы выиграть соревнование по стенографии. Мне нужна девушка, которая могла бы стать больше, чем просто секретаршей.
Улыбка сошла с ее лица.
– Боюсь, что не вполне понимаю, о чем речь. Черт побери! Он вовсе не имел в виду ничего такого. Погасив сигарету в пепельнице, он тут же закурил еще одну. Боже, до чего же прямо она сидит. Бессознательно он тоже выпрямился в своем кресле.
– Послушайте, мисс Уэллс, быть больше, чем секретаршей, означает, что работать придется не как обычно, с девяти до пяти. Могут быть дни, когда можно являться в контору часам к двенадцати. Если придется работать поздно вечером, то на следующий день можно и вообще не приходить. Но, с другой стороны, в критических ситуациях я хотел бы, чтобы вы сидели на своем рабочем месте еще до открытия нашей конторы, даже если перед этим вы работали до четырех часов утра. Кстати, вы и сами захотите быть здесь. Другими словами, график свой вы составляете сами. Но иногда по вечерам вы тоже должны будете выходить.