— Бесценен, — пробормотал Джефф.
Лейн внимательно смотрел на Мака. Мастера-дистилляторы, как правило, все были намного старше тридцати, чем было Маку, и для него это было огромная честь показать, что он действительно является сыном своего отца, не говоря уже о том, что собственноручно создал что-то вроде такого шедевра? Это было верхом карьеры, кроме того поставило бы его в Большую Лигу… и разбило бы ему сердце, если бы кто-то другой получил этот штамм для производства своего бурбона, который он создал собственными руками.
— Я не могу позволить тебе это сделать, — сказал Лейн. — Нет.
— Ты выжил из ума? — пролаял Джефф. — Серьезно, Лэйн. Мы нищие. Ты видел дыру, в которой мы находимся сейчас? Ты знаешь, что стоит на кону. Только денежные вливания могут нас спасти, если мы продадим этот штамм, мы получим деньги в срок.
Воцарилась тишина, Лейн подумал о Саттон Смайт.
«Ликеро-водочные заводы корпорации Саттон» имели кучу денег, потому что, у нее не было придурка-идиота отца в виде генерального директора, который крал деньги у компании.
Саттон была генеральным директором. Она сможет принять нужное решение, причем быстро.
А как же то, что она крупнейший конкурент КББ?
Мак постучал пальцем по ванночке.
— Если это спасет компанию, я ведь буду героем, верно? И я спасу свою работу, пока буду на ней.
Все трое перевели взгляд на Лейна, он ненавидел такие взгляды и свое положение, когда вынужден был решать такие вопросы.
«В этом опять же виноват отец», — поправил он сам себя.
— Возможно, есть и другой способ, — услышал он себя со стороны.
«Хотя, если так на самом деле», — подумал он, то почему он слышит стрекот сверчков в голове?
Он выругался и направился к двери.
— Отлично. Я знаю, кому следует позвонить.
«Учитывая все обстоятельства моей жизни», — подумал Макс, перекидывая ногу со своего Харлея, было удивительно, что его Бог миловал, и у него не было за всю жизнь тюремного срока.
Взглянув на здание окружного суда штата, он удивился сколько этажей оно занимало и задался вопросом, где именно находится в этом комплексе тюрьма. Здание фактически занимало целый квартал. И было очень широким.
По мере того как он подымался наверх по ступенькам и многим уровням, он стал рассматривать себя со стороны, как преступника. Борода, в черной коже и татуировках. Он напоминал человека с плаката, которым пугали детей, путающегося с правовой системой, и, конечно, полицейские с металлоискателями, через которые он был вынужден проходить, подозрительно поглядывали на него.
Он положил свой бумажник, цепочку в черную корзину вместе со своим сотовым телефоном и прошел через сенсорную решетку. На той стороне его проверяли металлоискателем. Дважды.
Ему показалось, что они разочаровались, когда ничего не нашли.
— Я ищу регистрацию тюрьмы? — сказал он.
— Для заключенных? — спросила женщина.
— Да, я хочу увидеться с одним.
«Конечно, ты хочешь увидеться», — сказали ее глаза.
— Поднимайтесь на третий этаж и следуйте по указателям. Они приведут вас в следующее здание.
— Спасибо.
Ему показалось, что она удивилась его вежливости.
— Пожалуйста.
Следуя ее указаниям, он оказался в очереди к стойке регистрации, за которой сидело четыре полицейских, набиравших запросы в компьютерах.
Он бы взглянул на часы, если бы они у него были. Вместо этого он посмотрел на часы, висящие на стене за полицейскими. В таком темпе он скорее не покинет город и до полуночи…
— Макс?
Он повернулся на знакомый голос и кивнул.
— Привет, мужик. Как ты?
Шериф Рэмси дал пять, и Макс поймал себя на мысли, что хотел бы ему рассказать, почему у него появилась борода и тату. Но потом он подумал, что давно уже стал взрослым и не должен ни перед кем отчитываться.
— Ты здесь, чтобы увидеться с Эдвардом? — спросил шериф.
— Я, ах, да, думаю, да.
— Он не очень-то жалует посетителей.
— Я уезжаю. Из города. И хотел бы увидеть его до того, как уеду, знаешь ли?
— Подожди здесь. Посмотрим, что я смогу сделать.
— Спасибо, парень.
Макс прошел по полу с линолеумом и опустился на ряд стоявших пластиковых стульев. Но он не стал расслабляться, просто положил руки на колени и стал рассматривать людей, толпившихся в помещении. Здесь было не так много «белых воротничков».
Да, его отцу с этой бы дерьмовой процедурой здесь не понравилось бы. Хотя Уильям был бы скорее всего оказался бы в федеральной системе, а не в местной. Наверное, более шикарной. Хотя скорее всего нет.
Жаль, что ублюдка убили до того, как на него упал домоклов…
В кои то веки Макс не боролся с натиском ужасных воспоминаний, которые появлялись кратковременно, какими-то зарисовками — поркой, неодобрительным отношением… открытой ненавистью… появляющиеся у него периодически, как самое наихудшее слайд шоу. Он спокойно относился к ним, поэтому и не возвращался в Чарлмонт, и надеялся, что это был последний раз, когда у него в мозгу возникали воспоминания, связанные с отцом.
Находясь в других городах и в другом климате, в других часовых поясах ему было гораздо проще оставить все у себя позади.
Там было проще сделать вид, что ничего не было… никогда.
Краем глаза он заметил, как зашли двое, мать и сын, встав в очередь. Мальчишка казался тощим и долговязым, одни хрящики без костей, типичный шестнадцатилетний подросток. У матери была бесцветная кожа курильщицы и татуировок больше, чем у Макса.
Трудно было сказать, кто пререкался больше друг с другом.
Понятно, честный бой.
Когда ребенок, наконец, к чертовой матери заткнулся, он развернулся, как будто рассматривал возможность побега… и именно тогда увидел Макса.
Боже, Макс понял, что его бунт был слишком похож, на его бунты в этом возрасте, по сумасшедшим глазам парня и виднеющимся синякам. Макс прошел через то же самое. Когда отец бил ремнем хотя бы раз в неделю, просто из-за того, что ты что-то сделал, а чаще из-за того, чтобы попытаться в очередной раз сломить тебя, ты мог сделать только две вещи — или заткнуться или слинять.
Он выбрал последнее.
Эдвард выбрал первое.
Рэмси появился из задних комнат.
— Он готов встретиться с тобой. Давай.
Макс поднялся на ноги, парень все еще смотрел на него, как будто Макс для него был кумиром, которому стоило подражать. И Макс вдруг осознал, что если ты делал татуировки, слыл хулиганом и имел в глазах бешенный огонь, ты защищал себя не столько от людей, стоящих рядом с тобой…
… сколько от людей, которые были позади тебя.
От того, с ремнем и смехом, наслаждающегося твоей болью, потому что это заставляло его чувствовать себя сильнее.
— Макс?
— Извини, — произнес он Рэмси. — Я иду.
Он смутно проследовал по каким-то коридорам и блокпостам с решетками, а затем оказался в коридоре с несколькими дверьми, над которыми горели лампочки. Две были зажжены. Три потушены. Его провели к последней двери с зажженной лампочкой.
Рэмси открыл железную дверь, и Макс замешкался. В Эдварде было что-то такое, что всегда заставляло его чувствовать себя полной задницей, и это было совсем не потому, что они росли вместе и Эдвард разгребал все его проделки, Макс, на самом деле, часто был настоящей задницей.
Дело в том, что Эдвард был их вождем, их предводителем, их королем. А Макс всегда был шутом с психотическими тенденциями.
Вспомнив об этом, он все же заставил себя войти с поднятой головой, но ему не следовало особо беспокоиться, поскольку Эдвард даже не смотрел в сторону двери. Он сидел, опустив голову, сложив перед собой руки на столе.
Рэмси что-то сказал и закрыл дверь.
— Я так понимаю, ты уезжаешь? — Эдвард поднял на него глаза. — Куда направляешься?
Прошла пара минут, прежде чем Макс смог ответить:
— Не знаю. Главное не быть здесь, только это имеет значение.
— Я полностью тебя понимаю.
Макс выдохнул от напряжения и подошел к стулу напротив брата. Он попытался отодвинуть стул из нержавеющей стали, он тот не сдвинулся с места.
— Они прикручены болтами к полу. — Эдвард едва улыбнулся. — Я полагаю из-за того, что некоторые из моих сокамерников с трудом сдерживают свои эмоции. Готовые бросаться чем угодно.