Дж. Уорд - Доля дьявола

Площадь кухни, которая своими размерами напоминала хороший боулинг-клуб, была разделена пополам — одна предназначалась для банкетов, когда дюжина шеф-поваров измельчала сотни hors d’oeuvres, а затем выкладывала в здесь же стоящие тарелки своеобразные свои фантазии, обрызганные соусом, с деликатесами, в тут же стоявшие в виде небольшой армии миниатюрные pots de crème рамекин. Другая сторона предназначалась для семьи, где мисс Аврора готовила еду, делая завтрак для гостей, находившихся в доме, обед или ужин на четыре, шесть или двенадцать персон.

«Сколько людей кормились здесь», подумал он. Возможно отели, принимающие различных людей к себе на конференции, скорее всего готовили и того меньше, особенно когда его родители были сливками общества и имели власть. Пока он рос, каждый четверг были котельные вечеринки, официальный ужин каждую пятницу для двадцати четырех человек, в субботу приходило три— или четыре сотни, так как проводились торжественные мероприятия по благотворительности, и городские мероприятия или знакомство с политическими кандидатами. А потом шли праздники. И Дерби.

Черт, на Derby brunch в этом году было подано джулепа и мимозы более семи сотен, прежде чем люди вышли к треку.

Теперь, скорее всего, толпы, подобной этой, останутся в прошлом Истерли. У них не было денег, чтобы позволить себе такой размах. А если, учесть тот факт, что только горстка людей пришла проститься с отцом, так как плохие новости о «банкротстве Брэдфордов» явно отважили орды от Истерли.

Забавно, насколько богатые люди могут быть мнительными. Скандал был только хорош, если он случался с кем-то другим, и сплетни выслушивались не о себе самом. Ни в коем случае богатые люди не хотели приближаться, поболтать, похоже, боясь подцепить заразный вирус неплатежеспособности, банкротства.

Лейн подошел к центру кухонного острова и вытащил табуретку. Он сел и посмотрел на двенадцати конфорочную плиту, вспомнив, сколько раз наблюдал, как мисс Аврора готовила на ней, переставляя горшочки и сковородки. До сих пор его самой лучшей едой для него, считалась ее капуста с жареной курицей, и он задался вопросом, как он собирается дальше жить, не имея ее рядом.

Он вспомнил, как он появился в Чарлмонте несколько недель назад. Он прилетел, потому что ему позвонила родственница мисс Авторы и сказала, что его мама умирает. Это была единственная причина, которая могла вернуть его сюда, он тогда понятия не имел, что его здесь ждет.

Например, он понятия не имел, что обнаружит главного бухгалтера семьи, совершившую самоубийство, в ее же кабинете.

Болиголов, Боже сохрани! Напоминает римские нравы.

Смерть Розалинды Фриланд положила начало всему, как в домино, плохая новость повлекла за собой падение всех остальных фишек, денег, которые исчезли в неизвестном направлении со счетов компании, долги трастовому фону перспективы доверия, опустошение трастового фонда матери и появление безвестного сына Розалинды от отца Лейна. Лейн боролся всеми силами, пытаясь найти дно, реструктуризируя компанию, пытаясь сохранить семейный дом, и вырос до роли, которую каждый, в том числе и он сам, добровольно на себя взял, сменив на этом посту своего старшего брата Эдварда, главы семьи.

А потом тело его отца было найдено в реке Огайо.

Все, в том числе полиция предположили, что он покончил жизнь самоубийством, особенно после вскрытия, показавшего, что Уильям Болдвейн страдал от рака и были обнаружены метастазы в легких, он курил всю свою жизнь. Этот человек умирал, и реальность, учитывая все финансовые законы, которые он нарушил и пропавшие средства, которые он разбазарил, была такова, что любой бы мог покончить жизнь самоубийством.

О, и еще была маленькая одна пикантная деталь, парень оплодотворил жену Лэйна.

Но, на самом деле, в списке грехов Уильяма, эта деталь практически казалась сноской.

Однако, причиной самоубийства не являлась. Но этот штрих, так сказать, смахивал на правду.

Его Лиззи и ее партнер по ландшафтному дизайну, Грета, копались в грядке под плющом, когда обнаружили часть тела Уильяма Болдвейна. Вернее, его палец, на котором он носил обручальное кольцо, если выражаться точнее. Это открытие привело департамент муниципальной полиции Чарлмонта опять в Истерли, и вызвало последующее расследование, которое привело полицию не к поместью, хотя дело все равно затронуло семью.

К Эдварду в конюшни Red & Black.

Лейн застонал и стал тереть воспаленные глаза, услышав голос брата в голове:

«Я действовал один. Они попытаются сказать, что мне помогали. Нет.

Ты знаешь, что отец сделал со мной. Ты знаешь, что он похитил меня и пытал…»

Фактически Уильям пытался убить собственного сына. Это и подвело Эдварда к замыслу и совершенному намерению.

«Пусть будет так, Лэйн. Не борись с этим. Ты знаешь, каким он был. Он получил то, что заслужил, и я ни в коем случае не жалею об этом».

Да, мотив мести был ясен.

Выругавшись, Лейн потянулся к стопке газет и вытянул самый последний выпуск Charlemont Courier Journal. И знаете, фотография Эдварда, выходящего из задней двери полицейской машины перед большой тюрьмой в центре города, была прямо над сгибом.

Ниже в статье дословно было написано именно то, что Эдвард сказал полиции: в ночь убийства, он ждал перед бизнес-центром, когда отец покинет офис. Эдвард намеревался все выяснить, так сказать расставить точки над «i», но Уильям вышел и упал на асфальт, даже не успев произнести ни слова. Когда Эдвард подумал, что у него случился инсульт, он решил не набирать 911, а помочь завершиться неврологическому приступу, начавшемуся у его отца.

С помощью лебедки на грузовике из конюшен Red & Black, ему удалось переложить в кузов не двигающееся тело отца, весом почти двести фунтов, Эдвард сел в машину и поехал в сторону берега реки, с трудом протащив все еще дышащего человека через подлесок. Когда он уже собирался столкнуть отца в воду, ему пришла в голову одна мысль, и он отправился за ножом… вернулся, чтобы отрубить ему палец. После этого он подпихнул Уильяма в непомерно поднявшуюся воду реки от гроз и вернулся в Истерли, чтобы закопать ужасный сувенир в грядке под плющом у фасада дома, как дань уважения своей многострадальной матери и семье.

И был таков.

Когда обнаружили палец и прибыла полиция, Эдвард скрыл многие вещи, стер кадры с ленты камеры безопасности, находящейся у заднего входа. Он оказался настолько глуп, пытаясь скрыть свои следы. Детективы вычислили не хватающих кадров, а также проследили вход в компьютер, как только они получили всю эту информацию, Эдварду ничего не оставалось, как признаться.

Лейн оттолкнул газету от себя.

Вот значит как! Сын, которого все боготворили и любили, находился в тюрьме за убийство человека, о котором никто не сожалел.

Раз уж пошло такое дело, это было крайне несправедливо, но иногда жизнь преподавала нам именно такие уроки. Несчастье, было обратной стороной счастья, но не всегда счастье приводилось в движение добродетелью или свободой воли, и лучше всего было запомнить, что эти два понятия никак не были связаны с личностью человека.

В противном случае можно было потерять рассудок.

— О чем черт побери ты говоришь? — потребовал Эдвард ответа.

Акустика в комнате для допросов была похожа на душевую кабину, пустые стены и отсутствие мебели эхом разносили его голос, словно в ракетболе.

Хорошо, возможно, он спросил немного резким тоном.

Но поскольку это была Шелби. И она привыкла иметь дело в течение дня с большими, непредсказуемыми лошадьми… значит, она не испугается его. Конечно, не ту шелущеную оболочку человека, с которой ей уже пришлось столкнуться, в виде пьяницы, причем ни один раз за свою жизнь.

— Я хочу знать, почему вы соврали полиции, — повторила она.

Эдвард взглянул на нее.

— Как ты сюда попала?

— Я приехала.

— Я не это имею ввиду. Как ты смогла попасть в тюрьму после полуночи?

— Это так важно?

Эдвард понял, что пора «взять быка за рога».

— Что ты сказала Рэмси?

Она всего лишь пожала плечами.

— Я сказала, что мне нужно с вами поговорить. Вот и все. Когда полиция была в вашем коттедже в тот день, он дал мне свой номер и добавил, что если мне понадобится подмога, я всегда могу ему позвонить. Я поняла, что на мои звонки вы отвечать не будите, также я поняла, что вам не захочется никого видеть или знать, что вас собирается кто-то навестить. Днем бесконечно снуют журналисты.