– Глаза как у рыб? – переспросил Пьетро. – Что ты имеешь в виду?
– Он прав, прав, – встрепенулся Лука. – Глаза у них мертвые, замороженные: ни проблеска мысли, ни искры интереса, жизни.
Рассеянным взглядом он скользнул по сосредоточенному лицу Ишрак.
– У некоторых людей по глазам видно, о чем они думают; когда им в голову приходит светлая мысль, глаза их озаряет сияние, когда мысли их тяжелы, то темнеет и их взгляд. Но глаза танцоров бессмысленны и пусты. Фрейзе прав. У них глаза, как у рыб.
– У тебя они такие же были, Воробушек, – поежился от воспоминаний Фрейзе. – Твой взгляд не выражал ничего, пока я не задал тебе задачку и ты не вернулся в человеческий облик.
Один из стариков, сидевших в углу комнаты и прислушивавшихся к их разговору, хрипло рассмеялся.
– Все верно, парнишка, – вальяжно обратился он к Луке. – Перед тем как уйти, они стоят и пялятся на тебя стеклянными глазами. Когда заявились танцоры, я потерял и жену, и сына: они глазели на меня, словно парочка карпов, которых выловили из пруда и, проткнув жабры, повесили на леске – ни любви тебе, ни ласки.
– Он вам не парнишка, – поправил его Фрейзе. – Он расследователь, назначенный самим папой римским. Называйте его «сэром».
– Да называйте его как угодно, мне до того дела нет, – пренебрежительно ответил мужчина. – Но про рыбьи глаза он верно заметил. Так своему папе и передай. От меня лично.
Фрейзе начал закипать, столь наглое неуважение к его хозяину требовалось пресечь на корню, но Лука осадил его:
– Пусть говорит, что хочет.
– Значит, твоя жена и сын ушли вместе с танцорами? Теми, которые сейчас в городе? – уточнил брат Пьетро.
– Не с этими, с другими. То были другие. Они пришли в наши края три года назад точно так же. Дня два они у нас пробыли или даже три, а потом мы вытурили их из города. Но они забрали моего сына, такого сына больше ни у кого не было, чудесный мальчуган, любимец всего города. Я хотел, чтобы он стал клириком, хотел отдать его в церковь, он был такой умненький, такой смышленый. Потом уж мне рассказали, что он танцевал, пока не стер ноги в кровь. Пошло заражение, он занемог, с танцами было покончено. Они оставили его на пороге церкви, сказали, покойся с миром, но он метался, как в жару, и взмахивал руками, пока наконец не умер. Загубили его жизнь почем зря. Я так думаю, танцоры эти – исчадия ада. Они все одержимы дьяволом. Скажите папе римскому, чтобы он остановил их. Они крадут наших юношей и девушек, затанцовывают их до смерти. Папа римский должен положить этому конец.
– Вы знаете, почему они пускаются в пляс? – спросил Лука.
Мужчина пожал плечами.
– Похоже, они просто сходят с ума, все разом. Почему блажь лезет в голову? Почему прилетают по весне аисты, сбившись в стаю? Не потому, что об этом думают, а просто что-то толкает их друг к другу.
– Но разве лорд Варгартен не может остановить их?
– Если б он знал, что они здесь, он бы их вытолкал прочь, – ответил пожилой горожанин. – Беда в том, что никто не осмеливается выйти из дома, добраться до замка и оповестить его. Все мы боимся и нос на улицу высунуть, перебегаем из дома в дом, только когда танцоры угомонятся или заснут. Пойдите и расскажите лорду, что танцоры снова в городе, стращают народ, воруют детей. Пойдите и расскажите ему все, раз уж вы такие смелые и не боитесь пересечь площадь и проделать весь путь до замка. Если сам папа прислал вас сюда, то Господь сохранит вас в пути. Пойдите и расскажите лорду Варгартену, что танцоры вновь заявились к нам и нам нужна помощь. Пусть он выгонит их из города, как бешеных псов.
– Где замок лорда?
– В десяти милях к северу. Не заблудитесь. Выходите из северных ворот и напрямик.
– Я пойду, – сказал Лука брату Пьетро. – Подожду, когда танцоры улягутся, и тронусь в путь, пока не рассвело.
– Я с тобой, – отозвался писарь. – Доберемся до замка и узнаем, намеревается ли лорд избавиться от танцоров и каковы его планы. Да и отчет можно отправить с одним из его слуг. Я так понимаю, танцоры глухи к молитвам?
– Один из них сказал, что однажды его привели в церковь, прямо к алтарю, но никакого проку не вышло, – вспомнил Лука, и брат Пьетро схватился за перо. – Святую воду лили ему на голову, но он продолжал танцевать. Грех прочно укоренился в их душах. Это похоже на безумие, но безумие, которое передается от одного к другому. Чума, которую подхватываешь, лишь только коснешься зараженного.
– Я тоже поеду с тобой, – заявил Фрейзе. – Незаметно выберемся из конюшни и стремглав промчимся через площадь, чтобы они не успели нас поймать. Действовать необходимо сообща. Первым поеду я на Руфино. Нельзя будет терять ни минуты.
– Вы справитесь одни? – Лука обернулся к Изольде и Ишрак. – Мы отбудем на рассвете, пока не взошло солнце, и вернемся в полдень.
– Конечно, справимся, – заверила его Ишрак.
– Закройте дверь и не выходите из комнаты. Мы скоро вернемся.
– С нами все будет в порядке, – успокоила его Изольда.
Ишрак кивнула.
– Я запру дверь и буду настороже. Наша спальня выходит на огород и сад. Музыка туда не долетает.
– Если все-таки долетит, заткните уши, – посоветовал Фрейзе. – Особенно коварна барабанная дробь. Только услышишь ее, так сразу и тянет ногами дрыгать. И кажется, что ничего страшного, ты просто решил немного развеяться и повеселиться. Кажется, что ты сам этого хочешь, никто тебя не заставляет.
– Ничего веселого в этом не вижу, – возразила Изольда. – По-моему, это все чудовищно. Никакой барабан не вынудит меня танцевать. Я скорее голову под подушку засуну.
– До нашего возвращения никому не открывайте, – приказал Лука. – Мы постараемся управиться поскорее.
Он встретился взглядом с Изольдой и пообещал – ей, одной:
– Я обернусь быстрее ветра. Я не подведу тебя.
Не успела заняться заря, и луна еще проглядывала сквозь тонкую пелену дождя, когда Лука растолкал товарищей. И хотя утро было зябкое, а на душе его скребли кошки, увидев Фрейзе, Лука рассмеялся – заткнув уши двумя скрученными полосками ткани, тот обвязал голову льняной тряпицей и выглядел как человек, страдающий от зубной боли.
– Да они спят без задних ног! – Лука растворил скрипучие ставни и выглянул на улицу, где в блаженной тишине лежали в забытьи утомленные танцоры. – По-моему, ты перестраховываешься.
– Береженого Бог бережет, – заметил Фрейзе, взял седла и вышел через заднюю дверь.
Светало, в неверном свете влажно поблескивали булыжники. Фрейзе пересек двор и вошел в конюшню. Чья-то тень промелькнула в фуражной.
– Так-так-так, – пробормотал Фрейзе. – И ты здесь, в этом окаянном городе? Все никак от нас не отвяжешься? Сиди тихо. Не высовывайся. Ступай своей дорогой. На кой я тебе сдался? Зачем ты преследуешь нас, когда наша участь – колесить по всему свету от одного жуткого места к другому и искать знамения грядущего конца света?
Он вперил глаза в темноту: бледный ребенок, похоже, мальчик, шарахнулся в сторону и исчез.
– Ступай своей дорогой, и да благословит тебя Господь, – шепнул Фрейзе и тряхнул головой. – Нам и без тебя, горемыки, хлопот хватает.
Немного помолчав, но так и не дождавшись ответа, он снова обратился в черноту фуражной:
– По правде говоря, я понятия не имею, кто ты или что. Но если ты благодарен мне, потому что я спас тебя из стеклянного колпака у алхимиков, то брось. Я хочу, чтобы ты ушел. Убрался подобру-поздорову. Иди, уходи с миром. У нас и так забот полон рот, мне совершенно не до тебя. И, если уж начистоту, пожелай я завести питомца, я бы завел кого-нибудь посимпатичней.
Из фуражной не доносилось ни звука. Фрейзе завершил монолог и вывел лошадей во двор, где их оседлали Лука и брат Пьетро. Лука поднял взгляд на окно девичьей комнаты, выглядывавшее из кроны фруктовых деревьев. В окне виднелось бледное лицо Изольды. Он помахал ей, улыбнулся ободряющему кивку Ишрак, стоявшей возле подруги. Дверь их комнаты заперта, ставни они закроют позже и до его возвращения будут в полной безопасности, промелькнуло у него в голове. Он может спокойно отправляться в замок за помощью.
Лука, брат Пьетро и Фрейзе, словно на скачках, выстроили лошадей в линию у задней стены двора. Лошади горячились, закусывали удила, но всадники пока не давали им воли и крепко держали в узде. Конюший и хозяйка подошли к двустворчатым воротам, по кивку Луки распахнули их настежь, и всадники, плечом к плечу, ослабив поводья, вылетели на площадь, пустив коней в неудержимый галоп. Кто-то из танцоров вскочил, закричал, призывая их вернуться, но друзья скрылись из виду прежде, чем их успели окружить. Фрейзе, вцепившись в гриву Руфино, оглянулся назад – ворота постоялого двора захлопнулись.