Полина Федорова - Дороже титулов и злата

Генерал сделал паузу, во время которой пристально посмотрел в лицо каждого из присутствующих.

— Вам непозволительно повезло, — с явным сожалением, наконец, продолжил он. — Его императорское величество милостиво повелел оставить ваши проступки без последствий, высказав только свое высочайшее неудовольствие. Вы свободны, господа. Рекомендую впредь не нарушать закон, иначе наказание последует незамедлительно.

Ромодановский встал, надел на голову треуголку с пышным султаном, подставил плечи под незамедлительно накинутую шинель и вышел. Вслед за ним покинули караульню остальные фигуранты прерванной дуэли.

— Мы с вами еще не закончили, господин майор, — изобразив на лице самую сладчайшую улыбку, окликнул Антоан Тауберга.

Он был крайне зол на этого бурбона. Ну что ему стоило нажать на курок до появления Ромодановского? И все бы было кончено — чинно и благородно, эффектный уход со сцены жизни. Дамы пролили бы несколько слезинок, вспоминая его горячие карие глаза и очаровательные бомо, приятели подняли бы бокалы в память голицынских буйных кутежей, а родня, несомненно, вздохнула бы с облегчением. А теперь, что делать прикажешь?

— Всегда к вашим услугам, — услышал он ответ майора.

— Вот и славно. Постреляем в другой раз. Поклон незабвенной Александре Аркадьевне.

Соперник князя, сверкнув глазами, пошел в одну сторону. Антоан, взглянув на купол звездного неба и втянув крепкий морозный воздух — в другую. Да черт с ним, с этим Таубергом! И пусть провалится в тартарары бывшая супруга вместе с ее капиталами, капризами и блохастыми болонками. Пусть все валится к чертям, включая и самою жизнь, не стоящую и ломаной полушки.

Ему вдруг нестерпимо захотелось туда, где шумно и весело. Где рекою льется вино и сверкают огни, где нет проблем и женщины не состязаются умом и силою характера с мужчинами, а дают себя любить просто так… за деньги. Где никто никому ничего не должен, и по отношению друг к другу не обременен никакими обязательствами. Где… Словом, решение было принято. Антоан вышел за ворота гауптвахты, поймал извозчика и бросил:

— На Моховую. Дом Брунса.

Извозчик понимающе кивнул и тронул вожжи. Городские сани, поскрипывая полозьями по недавно выпавшему снегу, поползли, затем поехали, а потом и полетели к самому веселому дому во всем Петербурге, выполняя волю седока, то и дело понукающего возницу:

— Скорей, скорей…

Веселое заведение мадам Жомини было привилегированным, нечто вроде клуба. Вхож в него был не каждый, да и не всякому по карману были удовольствия, что предлагала своим посетителям дочь французской гувернантки Элизы Лакарьер, приехавшей в Россию вместе с разного рода авантюристами, проходимцами и прочей сомнительной публикой, выброшенной за борт Великой Французской революцией. Все они стремились найти в заснеженной медвежьей стране лучшую долю, и многим это вполне удалось. Авантюристов и прохиндеев помасштабнее, присвоивших титулы баронов, маркизов и графов и выдававших себя за жертв революции, весьма уважительно принимали начальники департаментов, министры и даже члены императорской фамилии. Таковые были всячески обласканы в самых лучших гостиных, и многие из них едва ли не тотчас получили от казны содержание, как вынужденные эмигранты-изгнанники. Отставные солдаты и уличные мошенники, во множестве осевшие в обеих столицах, устроились в гимназии преподавателями французского языка и художеств или в хорошие дома гувернерами отпрысков самых знатных семейств. Гувернанткой к девочке в дом одной из влиятельнейших семей в Петербурге устроилась и некогда уличная проститутка с Итальянской площади в Париже Элиза Лакарьер, выдав себя за беженку-дворянку, якобы подвергшуюся гонениям со стороны парижских якобинцев. Года через три, когда воспитанница Элизы была определена в Смольный институт, Лакарьер с блестящей аттестацией и похвальным рекомендательным письмом устроилась в другое знатное семейство, а еще через год вышла замуж за маркиза Анри Жомини, известного некогда всей парижской полиции, как Гастон де Риньо, отпетого негодяя и мошенника. Однако вместо того, чтобы сидеть в тюрьме Ля-Рокетт и лицезреть небо в клетку, он получал казенное жалованье, снимал бельэтаж на Миллионной улице и имел собственный выезд.

Скоро у них родилась девочка, названная Анеттой, шустрый красивый ребенок, впитавший в себя авантюризм и предприимчивость отца и любовь к мужчинам матери. Едва окончив пансион, Аннета вдруг забеременела, а вот предъявить отцовство маркизу Жомини было некому. Вернее, отцами, как выяснилось позже из разговоров с Анеттой, могли быть несколько человек, что, собственно, иными словами и означало «никто». Пришлось делать аборт, после чего выяснилось, что детей у Анетты больше быть не может, а стало быть, резвиться можно вовсю. Лет пять маркиза предавалась любовным утехам, покуда не пришла ей в голову мысль открыть дом свиданий, причем самого высшего разряда. Толк она в сем деле знала, нужные знакомства имелись, а бедных девушек, голодных, бесприютных и готовых в своем отчаянии продавать тело за деньги имелось в избытке. Предприятие удалось, приносило весомый доход, благо спрос на обученных девиц даже превышал предложение, а в случае неприятностей со стороны блюстителей порядка и благочиния можно было прибегнуть к помощи товарища управляющего департаментом полиции, ежели и не прописавшегося в заведении маркизы, то уж, по крайней мере, постоянного клиента. Так что, веселый дом мадам Жомини процветал и имел постоянных посетителей, коим и отдавала предпочтение хозяйка заведения. Князь Антоан Голицын был, несомненно, завсегдатаем оного, особенно в месяцы, после скандального развода. Хотя надо признать клиентом он был весьма беспокойным, не раз мадам приходилось прибегать к помощи вышибал, чтобы утихомирить разошедшегося князя, одна радость, что за свои выходки он щедро расплачивался звонкой монетой.

Сегодня, когда Антоан в пресквернейшем настроении появился в зале у мадам, там уже были гости: за карточным столом сидели несколько малознакомых князю офицеров, из угла в угол слонялся выходящий в тираж известный волокита и ловелас граф Жевужский, пристально лорнетируя гостей, и особенно девиц. Мышиный жеребчик из завсегдатаев с подходящей к его образу жизни фамилией Сластолюбцев, уже держал на своих старческих коленях дородную девицу из Малороссии, беспрестанно хохочущую над его шуточками. Получивший каким-то образом дворянскую лицензию бывший процентщик Арон Бучинский, и по сей день втихаря промышляющий лихоимством, выспрашивал у маркизы про «новые поступления» девиц желательно из провинции, надеясь, что оные обойдутся ему дешевле, чем образованные и нахальные столичные штучки. Был еще какой-то сомнительный барон, верно, из бывших негоциантов, да пара-тройка прожигающих жизнь юнцов из фамилий, составлявших некогда славу России. Вся эта камарилья пила шампанское по семьдесят рублей за бутылку и чувствовала себя, как дома.

— Идите к нам, князь, — позвал его кто-то из офицеров, с характерным шелестом проведя ногтем по торцу карточной колоды. — Сообразим банчок на четверых.

Голицын отрицательно мотнул головой и принял у девицы в фартучке и наколке, появившейся с подносом из бокового входа, бокал шампанского. Выпив его одним махом, он поставил бокал на место и взял другой.

— Вы сегодня опять не в духе, Антоан? — участливо спросила подошедшая к нему маркиза. — Может, прислать вам Зизи? Она у себя и сейчас свободна.

— Можно и Зизи, — неопределенно ответил Голицын, окидывая взором залу.

— А что вам принести?

— Водки, — коротко ответил Антоан.

Он присел за стол, на котором мгновенно появился запотевший графинчик и любимая князем закуска: ростбиф в портере, паштет из бараньей печенки и жареные каштаны. Из боковой двери вышла Зизи в розовом люстриновом неглиже, так плотно обнимающем тело при движении, что для воображения почти ничего не оставалось. Она молча присела рядом и уставилась на князя большими зелеными глазами, так некстати напомнившими ему глаза бывшей супруги.

— Водки хочешь? — спросил Голицын, отведя от нее взгляд и продолжая осматривать посетителей веселого дома.

— Не-а, — непринужденно ответила Зизи.

Будто не расслышав ответа, Антоан налил две полные стопки:

— Пей.

— Не хочу, — капризно промолвила девица.

— Зато я хочу, — не поворачивая головы и словно говоря кому-то в залу, произнес Голицын. — Пей, кому говорю.