Целая гамма чувств отразилась в его голосе. Более полувека назад судьба столкнула Уилла Шапиро и Армандо Бискайно. Беглый еврей и испанский дворянин стали партнерами в общем рискованном предприятии, которое заставило их объехать полмира и навсегда связало их жизни. Уилл взял себе новое имя, красавицу-испанку в жены и жил в довольстве и достатке, пока агенты Инквизиции не узнали о его прошлом и не схватили, предъявив обвинение в ереси.
Палома, пухлая, достойного вида дама, положила руку на подрагивающее плечо Армандо.
— Успокойся, любимый, — проговорила она хрипло, — Уилл и Габриэла покоятся теперь в мире.
Армандо прижался щекой к ее руке.
«Человеческая привязанность и преданность друг другу не знают временных границ, — подумала Энни. — Интересно, что это значит — любить так долго и преданно?»
Родриго снова заговорил, отвечая на заданный отцом вопрос.
— Парень сказал, что Уилла и Габриэлу схватили ночью и увезли в Санто-Доминго, — он бросил быстрый взгляд на Энни. — Мне хотелось бы думать, что они умерли легкой смертью.
— Не скрывайте правду, — проговорила Энни бесстрастным голосом, за которым скрывался безмерный ужас. — Папа не хотел, чтобы я знала о нечеловеческой жестокости Инквизиции. Но эти свиньи, называющие себя священниками и епископами, сами выставляют ее на показ. Когда мне было всего шесть лет, я видела несчастные жертвы, растерзанные и искалеченные немыслимыми пытками, вытащенные на площадь, чтобы быть сожженными заживо. Помню, что я думала тогда: сожжение — милосердие по сравнению с тем, через что им пришлось пройти за стенами Святой Церкви.
Родриго опустился перед девушкой на колени и обнял за плечи:
— Энни, перестань. Ты никогда не придешь в себя, если будешь постоянно думать об этом.
Резким движением она вырвалась и стала мерить шагами длинную оштукатуренную комнату.
— Так и скажите, что мне станет легче, если я все забуду. И пусть эти ужасы повторяются снова и снова, — она повернулась к Родриго и его родителям. — Я никогда, слышите, никогда не забуду! И буду думать всегда о том, как бороться с этим сумасшествием. Неужели жестокие пытки — это именно то, что имел в виду Иисус Христос, проповедуя апостолам?
Родриго остановил ее и, взяв рукой за подбородок, заставил посмотреть на него:
— Именно такие разговоры, мучача, приготовят тебе место в доме пыток. Насколько я знаю, здесь, в Сан-Августине, он очень хорошо оборудован.
Его слова и тон были остры, как бритва, и Энни вдруг заплакала, слезы обжигали щеки, иссушали горло. Родриго крепко обнял девушку и прижал к своей груди.
— Господи, что я такое говорю. Прости меня, Энни. Но ты напугала меня своими дерзкими словами. Я даже мысли не могу вынести о том, что будет, если ты тоже попадешь в руки Инквизиции.
Энни тихо плакала. С тех пор как ее отец погиб в Сан-Хуане, с ней это часто случалось. Она опять вспомнила о ключе, который он дал, и ее охватило знакомое чувство вины. В Гема-дель-Мар она долго искала сундук, хранивший тайны отца, но тот исчез. Энни содрогнулась при мысли о том, к кому он мог попасть.
Энни ничего не сказала Родриго: у него кроме пропавших бумаг достаточно неприятностей. Она оторвалась от него и взяла платок, поданный ей Паломой, и вытерла слезы.
— Гнев снедает меня, — еле сдерживаясь, призналась девушка, видя участливые лица вокруг. — Я чувствую себя абсолютно беспомощной. Мои дедушка с бабушкой были хорошими людьми, преданными Испании.
— Нельзя прожить без страданий, — взгляд Паломы был затуманен печалью. — Нам только остается с благодарностью и как исключительную милость принимать ту радость, которая иногда выпадает на нашу долю.
Бессознательно она прильнула к плечу мужа. На ее коричневом, как орех, лице словно отразились долгие годы горестей и триумфов, какие им довелось пережить.
Родриго почувствовал облегчение, когда в разговор вмешалась его мать.
— Вижу, я правильно сделал, — сказал он, — что привез Энни сюда.
— Ну конечно, — согласился Армандо. — Энни, мы хотим, чтобы ты осталась у нас.
Когда смысл сказанного дошел до Энни, она замерла на месте. С тех пор, как несколько недель назад она узнала о трагедии Гема-дель-Мар, мысли о будущем не оставляли ее. Теперь же она, наконец поняла, что ей нужно делать. Предложение Армандо означало, что всю оставшуюся жизнь ей придется провести здесь, в уединенной испанской усадьбе, жить среди испанских донов, жиреющих за счет непосильного труда местных и африканских рабов, молиться в церкви, которая пытала и убила родителей ее отца, ее бабушку и дедушку.
Энни взглянула на Армандо и Палому и ощутила тепло доброты и любви, исходившее от них. На минуту ей захотелось остаться здесь, под их защитой и покровительством, но это было бы трусостью, а дочь Филиппа Блайта никогда не была трусихой.
— Нет, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами, которые она не стала скрывать. — Дон Армандо, благодарю вас за вашу доброту, но я не могу остаться, — она бросила мрачный взгляд на Родриго. — Если бы я знала, что ваш сын собирается оставить меня здесь, я бы никогда сюда не приехала.
— Нет, ты говоришь не то, что думаешь. Чего ты ждала от меня? — рассердившись, возразил Родриго. — Я знаю, это звучит жестоко, но у тебя не такой уж большой выбор. Девушка-сирота нуждается в защите, ей нужна крыша над головой и безопасность.
— Как долго этот дом будет безопасным, если я останусь здесь? — Энни обвела руками помещение. Внутреннее убранство дома представляло собой приятное для глаз сочетание туземной и испанской культуры — сплетенные из пальмовых листьев циновки, тяжелая резная мебель, картины, написанные маслом, деревянные маски, украшенные перьями и ракушками. — Мои бабушка и дедушка умерли, как еретики. Это накладывает проклятие и на меня. Вы же сами говорите, что у Инквизиции длинные руки и много глаз.
Энни подошла к Паломе и Армандо и встала перед ними на колени:
— Я не останусь, чтобы не подвергать вас опасности.
— Возможно, у тебя есть план получше моего? — гневно сверкая глазами, спросил Родриго. — Вероятно, тебе следует искать защиты в другой твоей семье. У той, которая живет в Виндзорском дворце.
Это было равносильно пощечине.
— Будь ты проклят, Родриго Бискайно, — сквозь зубы процедила Энни. Приподняв юбки, она выбежала из комнаты.
Несколько часов спустя Энни отыскала Родриго. Он прохаживался по дорожке, которая шла вокруг дома. Наплакавшись, она не заметила, как уснула в своей маленькой и уютной комнатке, а проснувшись, обнаружила, что чувствует себя до странности спокойной и полной решимости.
Теперь у нее план, она знала, чем хочет заняться. Единственной проблемой было убедить Родриго в мудрости и правильности ее решения.
На горизонте багрово пылал закат. Двор уже освещали несколько ярких факелов, равномерно установленных на стене сверху. Энни видела мерцающие огни бухты, слышала приглушенные расстоянием смех и пьяное пение, доносившиеся из таверны на пристани. В саду лягушки и цикады громко приветствовали опускавшуюся на землю ночь. Сделав для храбрости глубокий вдох, она громко затопала.
Услышав шаги девушки, Родриго обернулся. В темно-синем свете вечера курчавившиеся над воротником волосы Родриго казались чернильно-черными.
— Энни? Энни, прости, что я наговорил тебе во время нашего предыдущего разговора. Не смог сдержаться. Иногда ты заставляешь меня проявлять себя с худшей стороны. Боюсь, твой отец сделал неправильный выбор, возложив на меня заботу о тебе. Я неподходящий опекун для такой девушки, как ты.
На его лице играла очаровательная полуулыбка, но слова обеспокоили Энни. Она не может позволить ему так плохо думать о себе, если хочет убедить его согласиться с ее планом.
— Вы не правы, Родриго. До сих пор вы прекрасно обо мне заботились. Я уверена, что если бы не вы, со мной уже обязательно случилось бы что-нибудь ужасное. Вы не дали поджечь мне здание Святой Инквизиции в Санто-Доминго!
У него вырвался вздох облегчения, и он расслабился.
— Я рад, что ты снова рассуждаешь здраво. Ты будешь счастлива здесь. Хосе, отец моей матери, был большим ученым, она очень образованная женщина и сможет дать тебе хорошее воспитание, а когда придет время, ты станешь женой какого-нибудь богатого джентльмена.
Эта унылая и бесцветная картина будущей жизни вызвала у Энни отвращение. Описанная им перспектива лишь укрепила ее решимость.