Кэл молча смотрел на нее.
– Не таитесь, – продолжала Джини. – Представьте себе, что мы – герои романа Сомерсета Моэма, отрезанные снежной бурей от внешнего мира. Мы коротаем время, рассказывая друг другу о своей жизни…
Кэл улыбнулся, и Джини облегченно вздохнула: меньше всего ей хотелось, чтобы он подумал, что единственное ее хобби – собирать сплетни про знаменитых политиков.
– У меня нет «той самой единственной», как вы изволили выразиться, – проговорил Кэл. – У меня нет времени на женщин. Это, конечно, не означает, что я дал обет безбрачия: если «та самая» встретится на моем пути, я не стану сопротивляться.
Джини рассмеялась.
– О, я вас понимаю! Я сама такая – ни на что не хватает времени…
Кэл поднял бокал:
– Давайте выпьем за тех, кто не похож на нас.
– Скажите, Кэл, – спросила Джини, отпивая шампанское, – как люди становятся политиками? Это прирожденное свойство? Талант? Может быть, политик похож на музыканта или художника? Или этого можно добиться собственным трудом?
Кэл внимательно посмотрел на Джини: ему нравилась эта девушка.
– Кажется, я начинаю понимать, почему из вас получился хороший корреспондент, – сказал он. – Вы умеете задавать нужные вопросы, вы заставляете собеседника вывернуть душу наизнанку. Вы, наверное, сами понимаете, что отказаться отвечать такой девушке – преступление. Не сказал бы, что у меня какой-то особый талант, но я всегда жил политикой. У меня дома всегда обсуждали политиков за ужином, за ланчем и даже за завтраком. Часто эти обсуждения превращались в самые настоящие баталии! Я решил посвятить себя политике очень рано. Помню, мне было семь лет, когда родители взяли меня в Вашингтон. Им хотелось, чтобы я увидел столицу, почувствовал ауру власти. Помню, как потрясли меня широкие проспекты и величественные административные здания. Мне показалось тогда, что даже Париж не может сравниться с этим городом. Честно говоря, мне до сих пор так кажется. Я часто вспоминаю себя семилетним мальчишкой – простым мальчишкой из Бронска, которого папа с мамой привезли посмотреть на Белый Дом. Я твердо решил стать политиком. Мне хотелось работать именно там – в Белом Доме, в том самом месте, где принимались решения, определяющие судьбу моей страны. Я готов был начать с самого малого – лишь бы это было связано с Белым Домом. Позвали бы меня работать почтальоном – я согласился бы без малейших колебаний. Лишь бы войти в эти двери. Теперь, много лет спустя, я по-прежнему убежден, что нет ничего интереснее и важнее политики.
– Можно только позавидовать вашей цельности, – с восторгом произнесла Джини. – Все говорят, что вам обеспечена головокружительная карьера.
Кэл пожал плечами:
– Возможно. Я отношусь к этому спокойно. Если карьера не будет мешать работе, я не против.
– Говорят, вы редкая птица – честный политик.
– Надеюсь, это действительно так, – серьезным тоном ответил Кэл. – Но хватит обо мне. Расскажите теперь, что вдохновляет вас, Джини Риз?
Она задумалась на какое-то мгновение, потом произнесла:
– Честно говоря, сама не знаю. Может быть, я до сих пор пытаюсь доказать маме, что я на что-то способна. Хотя мамы давно уже нет в живых. У нее была такая трудная жизнь. Наверное, я стараюсь добиться чего-то в жизни ради нас обеих.
Кэл с сочувствием посмотрел на Джини: грустно, если неоплатный долг перед умершей матерью – единственный источник ее творческого вдохновения.
– Хотите искупить грехи вашей матери? – спросил он. Джини улыбнулась:
– Слишком громко сказано… – Она внимательно посмотрела на Уоррендера. – Скажите, а что питает ваше пресловутое политическое честолюбие?
– Пресловутое честолюбие? – недоуменно переспросил Кэл.
– Ну, конечно, – улыбнулась Джини. – Неужели вы не читаете газеты? Вам ведь уделяют немало внимания. Помнится, недавно читала: «Прирожденный политик, в недалеком будущем – возможный кандидат в президенты». – Она поправила рукой волосы. – Так где же вы все-таки живете, мистер Уоррендер? Постойте… Попробую сама догадаться… Гостиница «Уотергейт»?
– Как вы догадались?
– Все очень просто. Неженатый политик должен жить, во-первых, поблизости от Белого Дома и прочих правительственных учреждений, а во-вторых, в таком месте, где за ним бы ухаживали. «Уотергейт» – идеальное место. Там ведь отличный сервис – горничные, прачечная, рестораны, магазинчики, где можно купить новую рубашку и галстук…
– К тому же, это недалеко от вашего дома, – с улыбкой перебил ее Кэл. – Может, позовете меня в гости на обед собственного приготовления? Признаюсь честно, надоели мне эти официальные приемы с их протокольными угощениями…
– Держу пари: вы думаете, что я не умею готовить. Спешу вас разочаровать. Я научилась кулинарному искусству у бабушки.
– Она была хорошей стряпухой?
– Не то слово. Хотя, справедливости ради, готова признать, что такой еды, как эта, – Джини поднесла ко рту ложечку с шоколадным муссом, – она не делала. Вообще-то, я не ем сладкого. Видите, как меняется поведение людей, отрезанных от внешнего мира снежной бурей? – Она кокетливо улыбнулась. – Начинаешь терять над собой контроль.
Уоррендер посмотрел на Джини.
– Вы само очарование, Джини, – проговорил он. – Кстати, это не только мое мнение. Посмотрите на нашего русского друга: он весь вечер с вас глаз не сводит.
Реплика Кэла смутила Джини. Она покраснела и нечаянно перевернула бокал с шампанским. Официант поспешил вытереть со стола, а Уоррендер, покачав головой, заметил:
– Не думал, что это имеет для вас такое большое значение.
– Извините, – пробормотала девушка, – я просто устала. – Она снова нервным движением поправила волосы. – Пойдемте пить кофе в соседний зал. Там, кажется, играют на пианино.
Когда Джини поднималась с банкетки, Соловский тоже встал и вежливо поклонился ей. И снова она заметила, как пристально смотрит на нее этот человек. Сопровождаемая взглядом русского дипломата, Джини вышла из ресторана.
За окном по-прежнему кружились снежные хлопья, но здесь, в отеле «Бо-Риваж», было тепло и уютно. В зале для отдыха царил полумрак, в воздухе стоял тонкий аромат цветов… В огромном камине потрескивали угли, а молодой пианист играл что-то из Дебюсси.
Джини и Кэл сели на мягкий диван, обитый розовым бархатом. Джини подошла сегодня к этому человеку с одной-единственной целью – узнать, что же произошло с изумрудом. И вот, в течение получаса, а то и более, они говорили на посторонние темы. Она должна задать ему несколько вопросов. Джини притронулась к руке Кэла и произнесла:
– Знаете, Кэл, мне кажется, что для меня, для всей моей карьеры, настал сейчас очень важный момент. Меня послали в Женеву снимать репортаж об этом аукционе. Честное слово, мне этого совершенно не хотелось. В мои планы входило съездить в Хьюстон, сделать материал о встрече Президента с жителями Техаса. Увы, начальство отправило меня сюда – на аукцион «Кристи». Они сказали, что делают это потому, что я женщина. А женщины должны разбираться в ювелирных украшениях.
Кэл отпил глоток коньяка.
– Разве это плохо, что вы женщина? По-моему, сам Бог велел вам сделать этот репортаж.
– Вы, наверное, хотите сказать, что женщине легче узнать кое-какие подробности?
– Да, пожалуй, – кивнул Кэл. – Использовать женское обаяние – ваше право.
– Мне нужна ваша помощь, Кэл, – прошептала Джини. – Я чувствую, что нахожусь на пороге великой тайны, но никто не позволяет мне заглянуть внутрь, в суть этой тайны. Если мне удастся разобраться с этим изумрудом, я смогу сделать сенсационный материал. Я стану известнейшей журналисткой. По-моему, мы можем помочь друг другу. Вы разъясните мне то, что интересует меня, а я расскажу кое-что важное для вас.
– Что же меня, по-вашему, интересует? – спросил Кэл, размешивая ложечкой кофе.
– Вас интересует, кто купил изумруд, – невозмутимым тоном произнесла Джини.
– Как?! Вам это известно?! – Кэл в изумлении уставился на нее.
– Я внимательно следила за ходом аукциона. И вот однажды, когда моя съемочная группа сидела в баре, я решила еще раз заглянуть в зал, где проходили сами торги. Зал был пуст, но на столе аукциониста лежала толстая красная тетрадь, куда он заносил все предложения цен. Я подумала: а вдруг он записал цену, предложенную за ивановский изумруд? Ведь он был продан уже после начала аукциона… Я решила, что это мой шанс, и, позабыв о приличиях, раскрыла тетрадь. – Джини перевела дыхание и продолжила: – Красная тетрадь манила меня, как запретный плод – Еву. Мое сердце бешено колотилось: я все время боялась, что кто-нибудь войдет в зал, застанет меня за чтением тетради и… и что прямо из отеля «Ричмонд» я отправлюсь в швейцарскую тюрьму. Как бы то ни было, я на цыпочках пробралась к столу аукциониста и заглянула в тетрадь… Да, на первой же странице была сделана запись о продаже изумруда: лот № 15, крупный изумруд чистой воды, вес – сорок каратов, собственность «Леди», продано за 9260000 долларов.