Дженнифер Арментроут - Доверься мне

У моих рук как будто был собственный разум, решавший, что им делать. Мой палец медленно вырисовывал круги вокруг ее пупка. Я наблюдал за ней из-под ресниц и едва не застонал, когда она прикусила свою нижнюю губу. Затем я перевел свой взгляд и смог увидеть затвердевшие кончики ее грудей, проступавшие через тонкий материал. Я снова был возбужден. Ничего удивительного.

Я повернул голову в сторону и улыбнулся оттого, что она глубоко вздохнула. Я стиснул зубы, когда она опрокинула свою голову на мое бедро, подбираясь ближе к моей эрекции.

— Кэм.

Я открыл один глаз. — Эвери?

— Ты не спишь, — произнесла она хриплым и невероятно сексуальным голосом.

— Ты спала. — Я покачал головой из стороны в сторону. — И я спал. — Абсолютная ложь, но сомневаюсь, что ей бы понравилось, что я сидел здесь почти все это время и смотрел на неё.

Она облизнула губы, и черт меня подери, если бы мне не захотелось склониться и поймать кончик этого язычка. — Прости за то, что уснула на тебе.

— Не за что просить прощение.

Ее щеки залились румянцем. — Который час?

— За полночь, — ответил я, уставившись на ее влажные губы.

— Ты даже на часы не посмотрел.

— Я просто знаю.

— Серьёзно? — прошептала она.

— Да.

— Выдающийся талант. — Ее рука сжалась в кулак, лежа на ноге. — Во сколько ты завтра утром уезжаешь?

— Будешь по мне скучать?

Она скорчила рожицу, но ее взгляд озарил меня. — Я не поэтому спрашиваю. Мне просто интересно.

— Я сказал родителям, что буду дома к обеду. — Используя другую руку, я убрал с ее лица пару прядей, а потом положил ее ей на голову.

— Так что, скорее всего до девяти мне надо выехать.

— Рано.

— Да. — Когда она закрыла глаза, мне захотелось поцеловать ее. — Но дорога лёгкая.

— И ты не вернешься до вечера воскресенья?

— Верно. — Я глубоко вздохнул. — Ты уверена, что не будешь по мне скучать?

Она улыбнулась, но обеспокоенно. — Для меня это будет словно отпуск.

Я рассмеялся. — Это было очень грубо.

— Правда?

— Но, я знаю, что ты обманываешь.

— Знаешь?

— Ага. — Я нежно коснулся её щеки. Она моментально открыла глаза, а я улыбнулся в ответ. — Ты будешь скучать, но не признаешься в этом.

Пироженка молчала, когда я провел пальцами от ее челюсти к подбородку, подбираясь все ближе к ее нижней губе. — Я буду скучать.

— Серьезно?

— Да.

Она закрыла глаза и снова расслабилась, лежа на мне. Я продолжал подбираться к ее губе, переваривая ее слова, произнесенные во сне. — Ты говоришь во сне.

Она открыла глаза, и, клянусь, она побледнела. — Серьезно?

Я кивнул.

— Ты издеваешься, потому что если да, то четное слово, я тебя тресну.

Это беспокойство вернулось, и я не был уверен, почему. — Не издеваюсь я, милая.

Она села и повернулась ко мне лицом. — И что я сказала?

— Ничего особенного.

— Не врёшь? — Выражение её лица было настолько серьёзным, что я пожелал, что сказал ей об этом.

Я наклонился вперед, потерев лицо руками. — Ты что-то там пробормотала, я не смог разобрать что. Я посмотрел на неё. — Это было даже мило.

Она взглянула на меня, пытаясь понять говорю ли я правду и потом перевела взгляд на часы. — Твою дивизию, фигово ты умеешь время определять.

Я пожал плечами. Я знал, что уже больше трёх ночи. — Думаю, пора мне домой.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но потом передумала. А потом попробовала снова. — Будь внимателен за рулём.

Я встал и вытянулся. — Буду. — И пока она не успела ничего сказать, я нагнулся и поцеловал её в лоб. — Спокойной ночи, Эвери.

Она сидела с закрытыми глазами и сложенными на груди руками. Когда она заговорила, показалось, что она прошептала молитву. — Спокойной ночи, Кэм.

Я уже дошел до двери, когда она, подскочив, как пружина и вцепившись руками в спинку дивана, окликнула меня:

— Кэм?

Когда я остановился, моё сердце начало биться с бешеной скоростью. — Что?

Она глубоко вздохнула, и на её лице появилось то искреннее выражение. — Сегодня был замечательный вечер. — Я улыбнулся и удивился, увидев улыбку в ответ. — Знаю. — Открыв дверь, я остановился и обернулся к ней. Эвери все еще стояла на диване на коленях и смотрела на меня. — Увидимся в понедельник.

— Хорошо.

Я не хотел уходить. — С утречка пораньше.

Её улыбка добралась до ее глаз. — Хорошо.

И впервые в жизни, я не хотел идти домой. Мне пришлось заставить себя выйти за дверь.

Прежде чем я выехал из города, Джейс шокировал меня своей эсэмэской о том, что хочет поехать со мной. Его поездки ко мне домой были обычным делом, но я думал, что на эти четыре выходных дня он поедет на ферму.

Он ждал меня в доме, в котором останавливался, когда был не дома — в общаге студенческого братства не далеко от кампуса. Я провел там много ночей, но не в последнее время, отключившись на диване в одной из множества комнат этого трехэтажного дома.

Садясь в машину, Джейс хлопнул в ладоши, потирая их. — Боже, становится чертовски холодно.

— Согласен. — Я завел машину и развернулся. — Ты разве не проводишь…

Он провел рукой по волосам, взъерошив их. — Есть еще бейсболка?

— Только та, что на голове. Дать?

— Нет. — Он сполз по сидушке, вздохнул и убрал волосы назад. — Они решили съездить в Пенсильванию, проведать каких-то там кузенов.

Я украдкой бросил взгляд на него, когда съезжал с главной дороги, направляясь к шоссе. — И ты не захотел ехать?

— Неа.

Что-то там было неладно, потому что Джейс никогда бы не отказался провести время с Джейком, но насколько я знаю Джейса, он чертовски разговорчив, когда готов к этому.

На полпути, Джейс отрубился и проснулся только когда я свернул на узкую дорожку, ведущую к дому моих родителей. Солнечные лучи пробиваясь сквозь листву деревьев, бросали мерцающие пятна на дорогу. Когда мы с сестрой были детьми, играли в прятки в этой роще.

Я проехал по дорожке за домом и припарковался у гаража, который помогал строить отцу во время моего отстранения.

В доме было тихо и тепло, когда мы вошли внутрь через заднюю дверь. В воздухе пахло тыквой, и я улыбнулся. Мама, похоже, что-то пекла. Хотя и было еще очень рано, но ни родителей, ни сестры дома не было.

Мы с Джейсом слопали тыквенный пирог под пиво. С задумчивым лицом он пошел наверх, в гостевую комнату, где обычно останавливался; я не стал к нему приставать и пошел в свою старую спальню.

Мама в ней ничего не поменяла, вот только убралась. Та же кровать стояла у стены посреди комнаты. Все мои трофеи стояли на стеллажах, которые смастерил отец. На телевизоре, который стоял на комоде и столе, которыми я очень редко пользовался, не было ни пылинки.

Я улыбнулся и поплелся в сторону кровати, скинув кроссовки. Было время, после инцидента с Терезиным бывшим парнем, когда я ненавидел эти четыре стены. Я ненавидел этот дом, этот город, этот штат и себя.

Рухнув на кровать, я прилег и закрыл глаза. Сейчас все было по-другому… лучше. Единственная проблема, что приходя домой, невозможно было не думать о том, что произошло в доме почти три года назад на День Благодарения, утром, когда Тереза наконец-то рассказала нам правду. Такой ярости я не испытывал никогда, только читал о ней в книгах.

Убийственная ярость. Она действительно существует и похожа на привкус крови во рту. И эта злость не исчезла ни спустя пару часов после того, как я узнал правду, ни после того, как я нашел этого кретина и отдал ему должок, познакомив с моими кулаками. Позже, этот гнев превратился во что-то неуправляемое, и он поглощал меня, как раковая опухоль.

Сейчас, думаю, я мог бы поступить по-другому в тот вечер, но я все еще ни на секунду не жалел о сделанном. Судья, адвокаты, общественные работы и еженедельные собрания не изменили этого, но когда я думал об Эвери, я хотел бы жалеть. Сомневаюсь, что она захотела бы иметь со мной дело, узнай она правду.