Весь этот вихрь чувств и глаза на мокром месте могли говорить об одном, критические дни были не за горами. Не сегодня, так завтра. И очень похоже, что сегодня я к врачу не попаду, а если не попаду и завтра, то этот месяц придется пропустить.
О боже, боже. Я не волновалась из-за секса. Я волновалась из-за того, в какое эмционально нестабильное чудовище я превращалась без гормональной терапии. Возможно, мне следовало пройти иной курс, сдать какие-то другие анализы. Но в Москве это было простейшим и быстрым решением, которое не отвлекало меня по постоянным хождениям по поликлиникам и очередям.
Хотя я продумала свое путешествие от и до, я ни в каком кошмарном сне не могла учесть, что мой муж выбросит мои таблетки и сам же лишит меня важнейшей для меня вещи.
Папа пришел с женщиной. И я поняла, еще издали, что не смогу остаться у него переночевать. И это снова была плохая новость, потому что, ожидая его в холле, я впала в ступор и за это время не просмотрела ни одного мотеля поблизости.
Ночь в «Шератоне» меня бы не разорила, но я была упрямой.
Это оказалась его новая невеста — Стелла, пепельная блондинка, канадка французского происхождения, лет пятидесяти. Она трогательно и очень сексуально говорила по-английски, как удается только французам. Очень милая и приятная женщина, которая с первого же взгляда распознала мое состояние и, отметая все мое сопротивление, пригласила меня переночевать у них. Не сказать, чтобы я сильно сопротивлялась. Так, немного. Для приличия.
Сил у меня уже ни на что не оставалось.
Мне постелили в небольшой гостиной, на диване. Оказалось, что папа снимал люкс. Стелла даже принесла мне ужин, и я разделалась с ним, пока она по секрету сообщила мне, что отец страшно гордится мной. Она попытается, конечно, сделать так, чтобы он высказал это вслух, но «дорогая, это же мужчины. Говорить о чувствах — не их сильная сторона».
О да, я была с ней полностью согласна, но смогла только кивнуть, она убрала у меня поднос, приглушила свет и ушла в спальню.
Утром меня разбудил их тихий шепот. Я поняла, что бодра и полна сил. Хотя у меня тут же испортилось настроение, стоило мне почувствовать, как у меня тянет низ живота.
Я спросила Стеллу о докторах, но об американском здравоохранении она знала ровно то, что оно ужасно запутано, как впрочем, и в Канаде. Что ж, я могла рассказать ей то же самое.
Папа сказал, что нашел мне несколько приличных мотелей не в самых бедных и дальних районах города, но утром на его имя консьержу оставили это.
И протянул конверт, где было написано мое имя красивым почерком. А я знала только одного человека, который все, за что бы он ни брался, делал идеально.
Мое сердце пустилось выбивать чечетку.
Внутри оказалась только карточка с тисненным на ней золотыми буквами адресом.
К чести моего отца и его невесты, ни один из них ни намеком не обмолвился о том, что они могли видеть к этому времени в газетах. Может быть, и не могли, но сильно сомневаюсь, что им посчастливилось это пропустить. Пока я колесила по Америке, то видела еще несколько изданий, с первых полос которых не сходило имя Алекса. Я их не читала, сразу же отводила глаза в сторону.
Стелла взглядом указала моему отцу на адрес и тот сказал:
— Да, мы были в том районе на экскурсии.
— Вы ходили на экскурсии? — безжизненным тоном произнесла я.
— Шутишь? — спросила Стелла. — Это же Город Ангелов, тут в принципе и задаром экскурсии не хуже. Но да, мы еще и деньги за это платили.
Я не нашла в себе сил объяснить ей, что мне приятно это слышать, что так и должны поступать люди в неизвестных городах и странах, а не пялиться в окно и ждать у моря погоды. Или помощи от правительства. Или надеяться на работоспособность матки бывшей жены.
Перевернула золотые буквы, чтобы не видеть их сдержанного аристократического и, безусловно, дорогого блеска.
Все в стиле Алекса. Даже отсутствие письма. Без единого слова, которое могло бы объяснить хоть что-то или, не дай бог, намекнуть на его чувства.
Зачем он делает это? И ладно, зачем — еще понятно. У меня зубы тоже сводит от желания, но как он узнал, что я здесь? Я ведь даже не остановилась в этом отеле официально. Я в гостях.
Похоже, это все было написано у меня на лице.
— Ирэн, расскажи нам, о чем ты думаешь, — Стелла мягко коснулась моей руки, — а то мне кажется, ты сейчас лопнешь от переполняющих тебя эмоций.
Это чертовски точно сказано.
— Я могу уйти, — сразу предложил папа.
Стелла ему улыбнулась.
— Правильное решение, дорогой, девочкам надо посекретничать.
И он оставил нас в номере одних. И я, как на духу, все и выдала. Честно, не хотела рассказывать обо всем с самого начала, уж точно не собиралась начинать разговор со шкафа, но именно с него и того, что в нем случилось, я и начала.
— На ту вечеринку я приехала, чтобы отомстить… — сказала я и двух часов как ни бывало.
Преимущественно говорила я. Опускала интимные подробности, иначе, говорила бы до завтра. Но Стелла ловила на лету. Я запоздало подумала о том, что, наверное, не стоило быть настолько откровенной, ведь я совсем не знала Стеллу, а отца не видела почти десять лет. Меня точно также могли снова сдать журналистам, но когда мы пересели на диван и она стала водить рукой по моим волосам, как сделала бы мама, я снова расплакалась и все плохие мысли, как рукой сняло.
— Дорогая, ты только пойми меня правильно, — сказала она, — но с твоих слов, характер у него один в один, как у твоего отца.
Вот тут я подскочила, как ужаленная. Уставилась на нее. Попыталась найти слова, чтобы отмести эти подозрения, но не нашла доказательств. Я поняла, что не знаю своего отца. И что переубедить Стеллу, его невесту, не смогу точно.
Это, впрочем, многое объясняло и не только в роли и моем выборе Алекса (не будем о Фрейде и всяких комплексах), но и в том, что мною двигало, когда при создании короля драконов. Все бессознательное обрело форму, а то, что я принимала за игру воображения, всего лишь стало попыткой изобразить в персонаже собственного отца.
Это было так сложно и несправедливо, и одновременно с этим так просто и доступно, что я расплакалась с новой силой. Чтобы успокоить меня, Стелла принялась рассказать о том, сколько времени у нее ушло на то, что добиться моего отца. Я краснела или бледнела, пока слушала ее, хотя час назад и рассказывала этой женщине почти тоже самое, только про другого мужчину.
Чтобы заполучит моего отца, времени у Стеллы ушло немало, и это плохая новость.
Хорошая, что такие мужчины, если влюбляются, то их потом с этой стези не выбить ничем, они упрямы, честны и верны. И тогда Стелла спросила с прищуром, а читала ли я вообще газеты за это время? Я ответила отрицательно.
Тогда она ушла в спальню и вернулась с обувной коробкой. Думала, такое только в фильмах бывает. Оказалось, нет.
Мой отец собирал газетные вырезки. Любые, где упоминалось мое имя. Я была поражена.
— Он гордится тобой, — сказала Стелла, — а еще очень любит. Но ты хоть раз слышала, чтобы он говорил тебе об этом? Такой уж это тип мужчин.
Пришлось еще немного порыдать прежде, чем я взялась за вырезки. Нет, он не привез коробку с собой из Канады. Они купили какую-то обувь здесь, да и все газеты были американскими, местными таблоидами. Некоторые желтее желтого. Другие — более-менее. Правдивой информации в них было мало. Моя биография пересказывалась и так, и этак. Были фотки со съемочной площадки, якобы «инсайдерские», но я видела по ракурсам, что сняты были они кем-то из наших, а переданы журналистам, наверняка, только с разрешения Кевина. Ничего выдающегося на фотках не было. Я слышала, что так делают все, чтобы немного подогреть интерес к съемкам еще до выхода фильма.
Я нашла набившее оскомину «Я не оставлю жену», а потом началось самое интересное…
Алекс с Меган развелись, примерно в то же время, пока я сходила с ума в Техасе, ожидая свой ноутбук на рейсовом автобусе. Но и это было еще не все.
Следующие газетные вырезки были только про Меган. Обо мне там упоминали одной строкой, «такая-то такая, замеченная с Алексом Кейном». Папа собирал даже такие.
Свой внезапный развод «самая крепкая пара» Голливуда объяснила тем, что пришло время двигаться дальше. Что, черт возьми, это значит, я не поняла. В другой статье Меган говорила о том, что она благодарна Алексу за проведенные вместе годы, но она не хотела бы давать ему лишних надежд. Боже, что?