– Саш, ну что ты сразу в бутылку-то лезешь?
– Мне нет до нее никакого дела!
– Правда? А тогда почему бы тебе не оставить ее в покое?
– А что я?..
– Ты сам знаешь что. Послушай, мне кажется, чем так мучиться, лучше прямо ей сказать, и все!
– Что сказать-то?!
– Что ты ее любишь.
Сашка остановился, и матери пришлось повернуться к нему, и в ту же самую секунду, когда он в полной ярости закричал, что не любит Бахрушину и никогда не любил, и что вы все ко мне пристали с этой Бахрушиной, и пошли вы все… В эту же самую секунду мать ахнула, с ужасом глядя куда-то ему за плечо: мимо быстрым шагом проходила только что вышедшая из бокового переулка Лялька. Она шла, опустив голову, и было понятно, что Сашкины истеричные вопли достигли ее ушей. Татьяна кинулась за ней, догнала, обняла за плечи – та вырывалась, потом заплакала, уронив портфель и закрыв лицо руками…
Сашка сбежал.
Почему-то ему никогда не приходило в голову, что вся эта ерунда, связанная с Лялькой, которая мучает его и не дает спокойно жить, и есть любовь! Он думал, любовь – это что-то такое… взрослое. Книжное, киношное. Наполовину выдуманное. Ему нравились девчонки – Светка, Жанка, Надя, Катя. Да мало ли их! Они все казались ему одинаковыми и незатейливыми, с ними было очень просто общаться, приятно целоваться и обниматься. С Лялькой же все по-другому: трудно, сложно, больно. Страшно. Слишком остро и горячо. Он задыхался рядом с ней – думал, от ярости. Оказалось… от любви?! Вот это все – малинник, ее детские носочки и растоптанные босоножки, гордый поворот головы, падающая на лоб прядь светлых волос, насмешливый взгляд, приподнятая бровь, шестнадцать заброшенных мячей, пощечина – это и есть любовь?!
Нет, не может быть!
Нет…
А пряная сладость тайных поцелуев? А волнение, которое охватывало его, когда он прикасался к ее груди? А чудовищные картины, которые рисовала в его воображении слепая ревность? А желание убить всех этих Пименовых, Калугиных, Юрь Сергеичей и даже кроткого Павла Ардалионовича?!
А сны?!
Сны, в которых…
Нет!
Но темный огонь, разгоравшийся в нем при одном только воспоминании обо всех этих вещах, говорил – да!
Да.
Матери так долго не было, что Сашка совершенно изнемог – а вдруг она приведет Ляльку? Но мать вернулась одна. Они ужинали молча, потом, когда уже пили чай, мать сказала, задумчиво его разглядывая:
– Нам кажется, что мы всё всегда сможем исправить и переделать. Живем, как черновик пишем. А жить надо набело. Некоторые возможности даются только один раз. Другого раза – не будет. Все происходит здесь и сейчас. Никакого «потом» не бывает. Ты меня понимаешь?
Он пожал плечами.
Остаток года Сашка учился как одержимый, исправляя свои двойки. Со Светкой он поругался, потому что та, вернувшись в школу после ангины, – ну надо же, все пропустила, все! – защищала его слишком рьяно, поливая грязью Бахрушину, и он наорал на нее, но потом помирился, – одному было совсем уж хреново – и даже сел с ней вместе, а не с Калугиным; а Лялька разговаривала с ним как с чужим и сидела теперь вместе с Сережкой Пименовым. После зимних каникул скандал между Бахрушиной и Сорокиным окончательно забылся, но они оба помнили. Они больше не общались вне школы, да и там почти не разговаривали: льдина, на которой они плыли вдвоем, треснула, и полынья, полная ледяной черной воды, все расширялась и расширялась…
На выпускной Ольга пришла тоже в бабушкином платье – таком мягко-шелковом и нежно-цветочном, что сама напоминала цветущую ветку сирени или черемухи. После торжественной части по традиции зазвучал «Школьный вальс», и Сашка вдруг с изумлением увидел, как маленький седой Павел Ардалионович подходит к Ольге, чтобы пригласить ее на танец. Она легко встала и подала ему руку, улыбнувшись, – двигались они, несмотря на разницу в росте и возрасте, так красиво и слаженно, что никто больше не рискнул выйти к ним, и они танцевали вдвоем. У Сашки отлегло от сердца: он боялся, что будут смеяться над нелепой парой. Никто не смеялся, напротив, в конце все дружно аплодировали: физик, шаркнув ножкой, поцеловал Ляльке руку, а она, слегка покраснев, чмокнула его в щеку.
– Это и есть знаменитая Бахрушина? – спросил у своей соседки стоящий перед Сашкой высокий мужчина, провожая Ольгу глазами. – Хороша! То-то он голову потерял – как его, Грачев?
– Сорокин! Бедный мальчик…
Сашка тихо отошел подальше. Черт побери! Что ж это такое? Как сговорились все… Потом совершенно случайно в нижнем вестибюле он наткнулся на Ляльку с бабушкой.
– Что, уже уходите? – спросил он растерянно.
– Сашенька! – сказала бабушка, щурясь на него. – Как ты вырос! Давно тебя не видела, что-то ты к нам и не заходишь, забыл нас совсем!
– Да как-то все не получается.
– Ты заходи, заходи! А то вон Ляля скучает…
– Бабушка! – фыркнула Лялька.
– Ладно, я пойду к остановке, ты догоняй меня потихоньку.
Они были совершенно одни в пустом гулком вестибюле, куда иногда долетали из актового зала звуки музыки и голосов. Сашка вдруг осознал: все! школа кончилась. Они больше не будут видеться каждый день – ну, почти каждый. И пусть они в последнее время даже не разговаривали друг с другом, он знал – придет в школу и увидит Ляльку. А теперь что делать?!
Он откашлялся – что-то голос сел – и сказал с усилием:
– Ты… ты очень… красивая.
У него в душе словно поворачивалось тяжелое каменное колесо, которое толкало его изнутри, заставляя говорить то, что страшно было не только выговорить, но и подумать:
– Ты… самая красивая… из всех девчонок.
– Спасибо!
Лялька вдруг улыбнулась, ее лицо сразу осветилось и даже в сумрачном вестибюле стало светлей.
– Ты… прости меня… за все. Ты знаешь.
– Хорошо.
– Я… хотел сказать…
– Сашка! Ты где? – вдруг закричали сверху.
– Сорокин!
– Да вон он, внизу! С Бахрушиной!
– С Бахрушиной?!
– Сорока, ты осторожней, а то она тебе опять врежет!
Они с Лялькой молча смотрели друг на друга. «Помоги мне! – думал Сашка. – Ну, помоги же! Сделай хоть шаг навстречу! Пожалуйста…» Колесо не проворачивалось дальше, и ему стало нечем дышать. Лялька усмехнулась и сказала:
– Иди. Вон твои друзья.
Повернулась и исчезла. Светка попыталась было устроить ему сцену ревности, и они страшно поругались в пустом классе среди пыльных парт – так страшно, что Светка даже замахнулась на него, но Сашка, белый от злости, перехватил ее руку:
– Ты кем это себя возомнила? Бахрушиной? Да ты мизинца ее не стоишь!
Потом они напились на пару с Калугой, оприходовав бутылочку какого-то не то бренди, не то виски, которое Калугин как всегда стырил у папаши; директриса позвонила Калугину-старшему, и тому пришлось развозить приятелей по домам. Хороший получился выпускной, ничего не скажешь.
Они оба, и Бахрушина, и Сорокин, благополучно поступили в институты: Лялька, естественно, в пед, а Сашка пошел по стопам отца, в Бауманку. Летом и осенью они почти не встречались, занятые экзаменами и учебой, а в конце декабря Ольге исполнялось восемнадцать, и у Бахрушиных намечался большой праздник, даже Лялькин отец собирался приехать из Израиля.
– Что ты хочешь подарить Ляле? – спросила мать.
– Меня не приглашали.
– А ты ждешь особого приглашения?
Когда у матери становился такой голос, Сашка знал – лучше не возражать. Придется идти. Он волновался, и, как оказалось, зря: Лялька не позвала никого из новой школы, даже Пименова – были только старые друзья-бахрушинцы, которые знать ничего не знали об их столь усложнившихся отношениях, и они оба вдруг вернулись в прошлое, когда все было так просто и понятно, и Сорокин даже не покраснел, поцеловав Ляльку в душистую щеку. Она была необыкновенно хороша в бабушкином креп-жоржетовом платье и вся словно таяла, как облачко, – Сашка никак не мог хорошенько ее разглядеть.
Они уже закусывали после первого тоста, как вдруг сидевшая напротив Лялька встала, вся вспыхнув, Сорокин обернулся: вошел его опоздавший отец – он-то чего приперся?! – а с ним тот самый дачник. И для Сашки весь праздник кончился: ревнивым взором следил он за Лялькой, которая просто светилась от счастья, и за смущенно улыбавшимся гостем – тот даже не постеснялся пригласить Ляльку на танец! «И мать туда же!» – подумал он, глядя, как она танцует с отцом. Эти женщины! Он ушел первым, не в силах выносить такое безобразие, и всю дорогу размышлял: все-таки было между ними что-нибудь или нет? Между этим мужиком и Лялькой? Вон как она загорелась! И мужик явно смущался… А если было – как далеко она зашла?!