– А вы?
– А мы уже. Ешь.
Данила стеснялся Ольги, но есть хотел страшно, поэтому смел все в момент. Утром он трусливо сбежал, бросив спящую Ольгу на Тонечку, и теперь боялся, что Ольга опять начнет свою песню: спасибо, ничего не надо. Но она молчала, улыбалась и выглядела получше, чем вчера.
– Ой, хорошо…
– Ну! Со мной хоть на человека стал похож – смотри, как отъелся на пирогах! А был-то – без слез не взглянешь…
– Тоня! – сказал Данила строго и откусил еще пирога. – Да, вот что! Завтра я вас отвезу, по врачам пойдете. УЗИ там, анализы. Тонечка с тобой походит. Ладно, Тонь?
– Конечно! А как же, обязательно надо врачу показаться.
Ольга вдруг встала и ушла. Они с Тоней переглянулись, и Данила отложил надкусанный пирог.
– Ты это, Дань, уж больно того… напористо. Помягче… – сказала Тоня.
– Да с ней только так и надо! Упрямая, как не знаю кто.
– Гордая!
– Гордая… А как она тебе, Тонь? Вообще?
– Вообще – хорошая. Интеллигентная такая, хорошая. Только… больно несчастная.
Тоня хотела сказать – жалкая, но, посмотрев на Даньку, передумала говорить.
– Красивая, правда? – спросил он, задумчиво дожевывая пирог.
– Красивая, конечно, – согласилась Тоня, а сама опять на него покосилась: вот кто этих мужиков разберет? Такие красотки вокруг него прыгали, а понравилась эта, да еще с чужим ребенком. Бледная рыхлая Ольга совсем не показалась Антонине красавицей.
Данила с опаской вошел к Ольге в комнату, не зная, чего ждать. Она смотрела в окно. Дотронулся до плеча:
– Оль?
Она повернулась и вдруг обняла его – так обхватила руками, что он аж задохнулся.
– Прости меня! Я не поняла! Я ж не знала, какой ты…
Он слегка испугался – что там успела наговорить Антонина?!
– Да ладно, что ты…
– Спасибо!
– Пойдешь к врачу, вот и будет спасибо.
– Пойду. Я буду слушаться, правда.
Но хватило ее ненадолго. В разгар разборки с заказчиком, недовольным криво уложенной плиткой, позвонила Тоня, и Данила вышел на лоджию, оставив мастеров доругиваться.
– Дань, слушай, тут Ольгу в больницу хотят класть, а она ни в какую. Расписку требуют!
– А, черт! Скажи, сейчас муж приедет, разберется.
«Муж! – покачала головой Антонина. – Уж больно ты торопишься. Муж, объелся груш».
Данила примчался, полчаса уговаривал толстую врачиху, терпеливо кивая головой на ее упреки – совсем запустили жену, молодой человек. Разве можно так легкомысленно относиться! В ее состоянии…
– Виноват. Сознаю. Исправлюсь. Сознаю свою вину. Меру, степень, глубину. И прошу меня направить на текущую войну…
Врачиха удивилась и замолчала. В конце концов он договорился обо всем – о медсестре, что будет ставить дома капельницу и делать уколы, о лекарствах, витаминах, анализах, черте лысом, и, утирая пот со лба, вышел в коридор, где Ольга уже готовилась заплакать:
– Прости меня, я не могу в больницу… Я там помру…
– Так, отбой воздушной тревоги! Все тебе будет дома, успокойся. Только чтобы слушалась!
– Хорошо-хорошо, я буду. Только… я за все сама заплачу…
– А как же. Я тебе счет представлю! – Данила опять разозлился.
В тот день домой он вернулся поздно, и утром видел Ольгу только мельком – честно говоря, боялся. Все решилось так быстро, как он и не ожидал, готовясь к долгой осаде, постепенным маневрам и бесконечным ухаживаниям. И теперь не очень понимал, что же делать-то? А? На третий день он приехал вообще за полночь, и Тонечка ушла к себе, не дождавшись, а Ольга уже спала. Данила долго стоял под душем, потом достал из холодильника бутылку пива, пошел на любимый диван и вытянул с наслаждением ноги. Допил пиво и закрыл глаза, закинув руки за голову, – хорошо! Устал. Потом прислушался: что-то прошелестело и замерло, тихонько сопя.
– Ой, кто это? – спросил он, не открывая глаз.
– Это я…
Он посмотрел.
На Ольге был новый халат ярко-оранжевого цвета.
– Это что ж за апельсин такой?
– Правда, похоже? Я знала, тебе понравится!
Она улыбалась и смотрела на него совсем другими глазами – тоже смеющимися, а когда кокетливо приподняла бровь, Данила только крякнул.
– Можно к тебе? Подвинься! Нет, я хочу к стенке.
Он растерялся. Как-то не был готов к такому вот повороту событий, но виду не подал, а подобрал ноги, и Ольга ловко залезла к спинке дивана и легла рядом с Данилой. Он почувствовал, что краснеет: вот черт! Что ж такое-то?!
– А ты поел?
– Я? Нет… не поел…
– Хочешь, я тебя покормлю? Там такая запеканка вкусная, мы с Тонечкой сделали. Она милая, твоя Тонечка! Никогда б не поверила, что ей уже за шестьдесят! Она сказала, у тебя фирма! А я-то, дура, думала – так, ремонт делаешь, и все. А у тебя и перевозки, да? Как интересно…
– Ну да, грузовые…
– А ты правда в музыкальной школе учился?
– Правда…
Данила ее просто не узнавал: что ж там ей наговорила Антонина? Неужели… Он же просил!
– А как твои дела? Докладывай.
– Докладываю: чувствую себя хорошо, витамины принимаю, уколы пережила, капельницу выдержала, теперь как новая! Вот!
Она продемонстрировала Даниле руку с воткнутой на сгибе локтя иголкой, и он поморщился – брр! Ольга уютно приткнулась к нему, потом еще повозилась, поднявшись повыше, чтобы оказаться вровень с его лицом, – каждый раз, когда она двигалась возле него или дотрагивалась, Данила стискивал зубы: черт, черт, черт!
– А что это ты такой красный? – вдруг спросила она невинным тоном, внимательно разглядывая его смеющимися глазами. – Тебе плохо?
– Да! Плохо! Послушай, Оль…
– Что такое?
– Ну что ты делаешь?! Зачем?
– Не надо?
– Не надо. Я же не для того тебя сюда привез!
– Ты не хочешь?
– А, черт!
Он вскочил и ушел от нее на другой конец комнаты.
– Хочу! Но ты же… ты же меня не любишь.
– А тебе это так важно?
– Да.
Она вдруг быстро слезла с дивана и, опустив голову, пошла к двери – постояла и сказала тоном провинившейся школьницы:
– Прости меня, пожалуйста. Я больше не буду.
И ушла. Нет, ну что это такое, а?! Данила потоптался, не зная, что делать, потом пошел и с горя съел всю запеканку. Слегка успокоился и хотел было зайти к Ольге… но не решился.
А Ольга и правда чувствовала себя обновленной: то ли помогли лекарства и витамины, то ли возникшее чувство защищенности, то ли признание в любви сыграло свою роль. Но после того вечера она вообще перестала видеть Данилу – он явно ее избегал, и Ольга не знала, что и думать: вроде бы замуж позвал, и она согласилась, раз приехала к нему, а Данила струсил! Она-то хотела просто прижаться, полежать рядом, узнать его поближе – ну что такого-то?! Немножечко тепла и ласки! А он… А он сразу так ее захотел! Ну и что? Она бы уступила. Ольга хорошо знала себя, свою горячую кровь, легко закипающую от чужого желания. А почему бы и нет?! Данила нравился ей…
Ну да, нравился, нравился!
Больше, чем нравился: Ольга вдруг с изумлением осознала, что… влюбилась! Ей тридцать четыре, за плечами пять лет брака и сто лет страданий по Сорокину, пятый месяц беременности, а она – влюбилась как дура. Просто как дура. Ей вдруг захотелось наряжаться, по утрам она придирчиво разглядывала себя в зеркале: располнела, конечно, а так вполне ничего! И прижимала ладони к горящим щекам – с ума сошла! Просто сошла с ума. Это было совершенно новое чувство, совершенно новое состояние – ничего подобного она не испытывала раньше! То, что связывало их с Сашкой, – оно было всегда и просто росло вместе с ними, чтобы однажды выплеснуться наружу. То, что Ольга ощущала по отношению к Андрею, было очень сильным чувством, но как бы отраженным от его великой любви. И вот впервые в жизни она осознавала рождение любви в душе – словно в пустыне вдруг забил сильный родник. И мало того, что влюбилась! Она просто изнемогала от желания, и с каждым днем все больше и больше. «Это гормоны, – сказала ей врачиха, когда Ольга набралась смелости рассказать о своих мучениях. – Второй триместр, самое время. Да и мальчика носите. А какие проблемы? Или муж вас не хочет? Боится? Можно, только осторожненько, не увлекайтесь».
Боится! А может, и правда? Или… Раз он такой щепетильный – может, вообще передумал?! А что? Решил, что она слишком… легкомысленная?
И Ольга расстроилась: наверно, не надо было ему говорить, что ребенок не от мужа! И не знал бы…