– Таково желание самой королевы? Я знал, что она все сделает верно!
– Она с самого начала была не согласна с Сесилом. Она всегда говорила, что шотландская королева должна вернуться на трон. Теперь она убедила в этом и Сесила.
– Хвала ей. Что же дальше?
Он прерывается, потому что королева остановила лошадь и повернулась ко мне.
– Чюсбеи, можно мне поднять в галоп?
Земля перед ней лежит ровная, поросшая травой, склон уходит вверх. Сердце мое всегда стучит в горле, когда она бросается вперед, как атакующая кавалерия, но путь надежен, ей едва ли что-то угрожает.
– Не слишком быстро, – говорю я, как обеспокоенный отец. – Не скачите быстро.
Она взмахивает хлыстом, как девочка, разворачивает лошадь и снимается с места, как безумная, а ее охрана и Уэстморленд пускаются следом, безнадежно отставая.
– Боже правый! – восклицает Перси. – А она умеет ездить верхом!
– Она вечно так, – говорю я, и мы пускаем лошадей в долгий галоп, пока она не останавливается и все мы, задыхаясь, не сгруживаемся возле нее и не видим, что она хохочет. Ее шляпка сбилась набок, и густые темные волосы выбились из прически.
– Так хорошо! – говорит она. – Чюсбеи, я вас опять напугала?
– Почему вы не можете ездить обычным шагом? – восклицаю я, и она снова хохочет.
– Потому что люблю быть свободной, – отвечает она. – Люблю чувствовать, как лошадь вытягивается и колотит копытами, и ветер в лицо, и понимать, что можно вот так мчаться вечно.
Она разворачивает лошадь, поскольку не может мчаться вечно, по крайней мере не сегодня, и ведет нас обратно к замку.
– Я каждый вечер молился о том, чтобы дожить до ее возвращения на трон, – тихо говорю я своему другу Перси и надеюсь, что он не слышит нежности в моем голосе. – Она не та женщина, которую можно удерживать на месте. Ей и в самом деле нужно быть свободной. Это все равно что посадить сокола в клетку для линьки и держать птицу там всегда. Это жестоко. Я казался себе ее тюремщиком. Мне казалось, что я жесток.
Он бросает на меня взгляд искоса, словно что-то обдумывает.
– Но вы бы не отпустили ее, – предполагает он полушепотом. – Вы бы не отвернулись, если бы кто-нибудь пришел ей на выручку.
– Я служу королеве Елизавете, – просто отвечаю я. – Как служила каждому королю Англии, начиная с Вильгельма Нормандского, моя семья. И я дал слово английского дворянина. Я не волен отвернуться. Я связан честью. Но это не мешает мне переживать за королеву. Не мешает всем сердцем желать увидеть ее в подобающем ей положении – свободной, как птица в небе.
Он кивает и задумчиво сжимает губы.
– Вы слышали, ей предстоит стать женой Говарда, и они будут восстановлены в Шотландии вместе?
– Она оказала мне честь, уведомив меня. И Говард мне написал. Когда королева дала благословение на этот брак?
Перси качает головой.
– Она еще не знает. Она впадает в такой гнев из-за чужих свадеб, что Говард ждет подходящего момента, чтобы ей сказать. Дадли говорит, что он объявит об этом, когда придет время, но он уже слишком долго откладывает. Разумеется, ходят слухи, и Норфолку приходилось уже дважды их опровергать. Наверное, он скажет ей во время летних разъездов. Дадли знал с самого начала, он говорит, что надо осторожно внедрить эту мысль. Всем это кажется разумным, это обеспечит ее безопасность, когда она вернется на трон.
– Что об этом думает Сесил?
Он быстро, украдкой, мне улыбается.
– Сесил об этом ничего не знает, и есть те, кто полагает, что Сесилу следует пребывать в неведении, пока под решением не поставят подпись и печать.
– Жаль будет, если он выступит против. Он Говарду не друг, – осторожно говорю я.
– Конечно, он не друг Говарду – или вам, или мне. Назовите мне хоть одного друга Сесила! Кто его любит, кто ему доверяет? – напрямик спрашивает он. – Как кому-нибудь из нас с ним подружиться? Кто он? Откуда взялся? Кто о нем знал, прежде чем она сделала его управляющим всем? Но это конец власти Сесила, – тихо говорит мне Перси. – Говард надеется его вытеснить, это часть того же плана. Говард надеется избавить нас от Сесила, от его вражды к испанцам, спасти шотландскую королеву от его ненависти и добиться уменьшения его влияния при дворе, а то и вовсе выбросить его оттуда.
– Выбросить?
– Томас Кромвель поднялся выше, и Томаса Кромвеля лишил его бляхи один из Говардов на заседании Тайного совета. Не думаете, что подобное может повториться?
Я стараюсь удержать улыбку, но у меня плохо получается. Он видит, какую радость мне доставляет одна мысль об этом.
– Вы любите его не больше, чем все мы! – с торжеством произносит Перси. – Вы хотите его смещения, Шрусбери. Вы с нами?
– Я не могу сделать ничего, что противоречило бы моей чести, – начинаю я.
– Разумеется, нет! Разве я предложил бы такое! Мы ваши братья-пэры. Говард, Арундел, Ламли и мы двое поклялись вернуть Англию в руки истинных правителей. Последнее, чего мы хотим, это опозорить себя. Но Сесил тащит нас вниз во всех отношениях. Крохоборство, которого он требует при дворе, вражда к шотландской королеве, преследование всех, кроме самых строгих пуритан, и… – он понижает голос, – бесконечный набор шпионов. Нельзя и обед в лондонской таверне заказать, чтобы кто-нибудь не отослал Сесилу счет. Он наверняка и к вам домой шпиона заслал, знаете, Талбот. Он все про нас всех знает. И он собирает сведения, складывает и ждет, как их использовать, когда ему потребуется.
– У него не может быть ничего на меня, – упрямо говорю я.
Перси смеется.
– Когда вы отказались признать шотландскую королеву блудницей в этом расследовании? – хохочет он. – Вы стали его врагом с той самой минуты. У него, скорее всего, целая папка бумаг, на которой написано вашей имя: сплетни с черных лестниц, слухи от дурных арендаторов, завистнические домыслы должников, а когда время будет для него подходящим или он захочет вас унизить, он отнесет все это королеве и скажет, что она вам не может доверять.
– Она никогда…
– Через день у него в Тауэре будет кто-нибудь из ваших слуг, который под пытками признается, что вы – тайный обожатель королевы Марии.
– Ни один из моих слуг…
– Ни один человек в мире не может долго продержаться на дыбе, или в тисках, или в железной деве. Вы знали, что теперь людям вырывают ногти? Подвешивают за запястья. Никто в королевстве не вытерпит такую боль. Каждый подозреваемый скажет все, что ему велят, через три дня.
– Он не посмеет применить такие средства к честному человеку…
– Шрусбери, он это делает. Вы не знаете, каково сейчас в Лондоне. Никто его не может остановить. Он использует любые средства, какие пожелает, и говорит королеве, что сейчас такие опасные времена, что нужны опасные меры. А она так боится и так слушается его, что позволяет ему обделывать его грязные дела, как он пожелает. У него целая армия тайных слуг, которые делают, что им велят, и знают все. Людей арестуют среди ночи и отводят в Тауэр или в тайные дома, и ни один мировой судья не выдает ордер. Все делается просто по слову Сесила.
Даже Звездная палата не распоряжается об этих арестах, королева не подписывает указов о них, они совершаются по воле одного Сесила. Все делается втайне, по одному его слову. Королева верит ему и его армии доносчиков и палачей, и заключенные, ковыляя, выходят из Тауэра, поклявшись до конца своих дней писать ему доносы. Он ведет себя с невинными англичанами, как испанская инквизиция. Кто скажет, что он не начнет нас жечь? Он уничтожает наши свободы. Он враг и лордам, и народу, и мы должны его остановить. Он нас погубит, он погубит королеву. Человек, истинно верный королеве, должен быть врагом Сесила.
Лошади вытягивают шеи, когда мы поднимаемся по холму к дому, и я отпускаю поводья и молчу.
– Вы знаете, что я прав, – говорит он.
Я вздыхаю.
– Она сделает его бароном.
Мой конь вздрагивает, когда я дергаю поводья.
– Никогда.
– Сделает. Она осыпает его богатством и почестями тоже осыплет. Подождите, он еще попросит отдать вашу падчерицу за своего сына. Возможно, королева попросит, чтобы вы выдали свою Елизавету за горбатого карлика Роберта Сесила. Сесил возвеличится. У него будет титул под стать вашему. И мы, никто из нас, не сможем спокойно говорить, что думаем, у себя дома. Он превращает нас в королевство шпионов и подозреваемых, которым правит он один.
Я так поражен, что какое-то время не могу произнести ни слова.