— Птичка, я, конечно, могу поговорить с мамой, но вряд ли она меня послушает.
Софи покачала головой:
— Не послушает. Да и вообще я не за себя расстраиваюсь, а за них.
— Ну конечно, родная. Благослови тебя Бог!
— Я… я просто не хочу слушать их крики! — с жаром проговорила Софи, чувствуя, как уже второй раз за день к горлу подступает ком.
— А уйти нельзя? Устрой себе передышку.
Софи потрясла головой.
— Ты же знаешь, я рада тебе помочь…
Девочка кивнула:
— Знаю, знаю. Не нужно. Я на работу устроилась, чтобы копить на путешествия. Хилари приняла меня в «Би-Хаус».
Ви фыркнула.
— И кем же? Посудомойкой?
— Ну, вроде того…
— За три фунта в час?
— Мне всего лишь шестнадцать. И я правда хочу сама заработать…
— Понимаю. — Ви поцеловала внучку. — Понимаю. Деньги приятнее зарабатывать. — Она встала. — Ну, пора ставить чай. Интересно, что будет, если я поговорю с Хилари?
— О маме с папой?
— И о тебе.
Софи задумалась, перебирая бусы.
— Мама все время разговаривает с Хилари. Мне кажется…
— Что, милая?
— Мне кажется, не стоит с ней говорить. И маме бы не стоило. А нам тем более. Вообще не нужно никому это обсуждать, анализировать; так только хуже, понимаешь? Я из-за этого чувствую себя виноватой! — Софи заплакала, прикрыв глаза рукой. — Как будто не в свое дело лезу!
Ви поставила чайник и обняла Софи.
— Милая, если кто и виноват, то не ты.
— Я-то чувствую по-другому! Мне кажется, что это моя вина! — захныкала Софи, уткнувшись в цветастое шелковое платье бабушки.
— Хм-м… — произнес Дэн, войдя на кухню и показывая Ви пустое ведро. Та покосилась на Софи и состроила замысловатую гримасу. — Их было семьдесят семь. Подумать только! Семьдесят семь улиток на шестнадцати кустиках. — Он положил руку на плечо девочки. — Кстати, поможешь мне с кроссвордом?
С тортом в руках Софи шла домой. Был вечер, магазины закрывались. Она нарочно выбрала самый длинный путь: вверх по Орчард-стрит, затем по Тэннери-стрит и через рыночную площадь. По выходным площадь превращалась в автостоянку, а ее правый мощеный угол возле приходской церкви — в излюбленное место сборищ городской шпаны, как этих ребят называла Ви. Со многими из них Софи училась в одной школе, но, вырядившись в широкие джинсы и тесные кожаные пиджачки, они демонстративно переставали отличать ее от других девчонок, над которыми издевались и подшучивали. Правда, Софи давно и внимания на это не обращала. Она сделала открытие: если оценивающе посмотреть им в глаза или, еще лучше, на ноги, можно легко сбить их с толку. «Им в армию пора, вот что», — часто повторяла Ви, всю жизнь голосовавшая за лейбористов. Как-то раз она хватила одного насмешника тяжелой хозяйственной сумкой по шее и за этот героический поступок попала на первую полосу местной газеты.
Проходя через площадь, Софи по привычке, без особого интереса заглянула в витрину любимого магазина одежды и выбрала две вещи: ботинки на толстой подошве, за которые не жалко отдать пять фунтов, но уж никак не тридцать пять, и длинный вязаный жилет — ради него можно и денег подкопить. Мимо прошла девочка из ее класса, под руку с парнем, который подрабатывал сборщиком тележек в магазине полуфабрикатов. С беспечным превосходством та обронила:
— Привет, Софи!
— Привет.
Большие, голубые с золотом часы на приходской церкви звонко пробили полчаса. Она посмотрела на время: полшестого.
— Тебе надо идти, — сказала ей Ви. — Родители будут волноваться. Позвонить им?
— Нет, не надо. Они все равно думают, что я с Гасом, и… — Софи замолчала.
Бабушка погладила ее по голове.
— Ты всегда можешь вернуться, если захочешь. Она кивнула. В гостиной у Ви было очень жарко и пахло выпечкой. Софи разгадала семь слов для Дэна, и тот искренне восхищался ее познаниями. Впрочем, его было легко удивить. Софи даже почувствовала себя обманщицей. На прощание Дэн сказал ей: «Благослови тебя Бог», а она подумала, что не заслуживает благословения.
Тучи сгущались над городом, мягкой темной крышкой накрывая трубы и башни. Скоро пойдет дождь, и улитки опять начнут свой неспешный путь к бархатцам Дэна Брэдшоу. Софи глубоко вдохнула, будто перед прыжком в воду, и уверенно зашагала к Хай-Плейс.
Когда она открыла ворота, которые Фергус специально заказывал кузнецу, первая большая теплая капля разбилась о ее плечо. Ворота с лязгом затворились. Пока Софи бежала ко входу, капли падали ей на плечи и голову, огромные, точно их отливали половником. Стеклянная дверь на кухню была открыта и приперта старым камнем с высеченным на нем листиком (Джина нашла его в саду). На кухне было чисто и прибрано, записка лежала ровно на том же месте, где Софи ее и оставила: на столе под горшком розовой герани.
Софи закрыла дверь и прислушалась. Тишина.
— Привет! — на всякий случай крикнула она.
Никто не ответил. Она прошла через кухню и полюбовалась своим волнистым попугайчиком, два года назад выигранным на Уиттингборнской ярмарке. Временами он оживленно болтал со своим отражением в крошечном зеркальце, однако сейчас спал или же глубоко о чем-то задумался. Глазки на желто-зеленой голове ровным счетом ничего не видели.
— Куда они подевались? — спросила Софи, легонько толкнув клетку. Птица не откликнулась. Тогда Софи вышла в коридор, всегда темный из-за деревянных панелей на стенах, а в такую мрачную погоду особенно. В гостиной без света сидел отец. Он еще не переоделся после вечеринки. Этот летний костюм они купили ему в Венеции, когда на две ночи остановились в Виченце. Фергус не читал и вообще ничего не делал. Просто сидел.
— Привет, — сказала Софи, держась за дверной косяк.
Он поднял глаза.
— Привет, Софи. — Фергус, хотя и нежно любил дочь, никогда не называл ее «дорогой» или «милой». Он протянул было к ней руки, но потом передумал. — Я как раз тебя жду.
ГЛАВА 2
В скверно отпечатанном путеводителе по Уиттингборну, который можно бесплатно получить в городском туристическом бюро, «Би-Хаус» значится в списке «зданий, представляющих исторический интерес». Надо сказать, что интересен он был не столько в историческом плане, сколько своей атмосферой. Его так часто достраивали и подправляли, что теперь он создавал впечатление обжитости и в то же время крайней непрактичности. Гости, петляя по немыслимым изгибам коридоров, восхищались необычной архитектурой здания, однако мысленно благодарили Бога, что им не нужно делать здесь уборку или чинить крышу. Потом они брали буклетики со стойки и выходили в сад, чтобы взглянуть на пчелиные ульи.
Именно благодаря ульям дом получил свое название и место в путеводителе. Длинный сад с востока прикрывала древняя кирпичная стена, поддерживающая фруктовые деревья. Давным-давно хозяева высекли в ней ниши, достаточно глубокие и широкие для соломенных или плетеных ульев — так говорилось в буклете. У каждого улья была выступающая прилетная доска, а восточную стену выбрали с тем умыслом, чтобы утреннее солнце пораньше будило пчел. Хилари Вуд, мама Гаса, несколько раз пыталась заманить пчел в эти древние жилища, но те всегда выбирали современные, выкрашенные белой краской ульи-домики, построенные близ рапсовых полей.
В столовой «Би-Хауса» висело несколько исторических документов в рамках, например, фрагмент завещания Адама Каллинджа, который в 1407 году передал всех пчел церковным старостам Уиттингборна, «с тем чтобы в церкви каждый день горело три свечи…». Другой документ был частью описи, выполненной более поздним владельцем — в конце XVI века ему, помимо прочего, принадлежало «восемь пчелиных fatte общей стоимостью шестнадцать шиллингов». «Fatte, — говорилось в записке, пришпиленной к стене, — это пчелиный улей в хорошем состоянии». Еще более поздний обитатель дома, жилец, оставил запись о том, что уплатил всю ренту исключительно выручкой с меда и воска. В постскриптуме он увещевал будущих пчеловодов: «Да будут ваши ульи лучше слишком малы, нежели слишком велики, ибо последние пагубны для роста числа пчел».
По сути, именно из-за этих трудолюбивых насекомых дом и решили превратить в гостиницу. Что-то уютное и домашнее было в пчелах, а сочетание их привлекательности и интересной истории дома навело Лоренса и Хилари на мысль, что выбор за них уже сделан. В конце концов им было по двадцать с небольшим, они еще даже не поженились, а Лоренс мечтал объездить весь мир, после чего, вероятно, стать архитектором. Или изготовителем мебели. Словом, иметь отношение к дизайну. И тут им пришло письмо с Тауэр-стрит, от адвокатов Эскью и Пейна, в котором говорилось, что Эрнест Гаррисон (он много лет тщетно пытался обучить Лоренса и его однокашников латыни и греческому) оставил Лоренсу в наследство «Би-Хаус». Здание оказалось в плохом состоянии, однако в летние месяцы его вполне можно было выгодно продать.