— Что ты имеешь в виду, говоря о том, что он это понимает? Он должно быть, подавлен? — спросил Гидеон, отпивая шампанского.
— Я думаю, он был бы расстроен, если бы о кофейщике узнала его жена. Во всяком случае, нет ничего неоыбкновенного в том, что одного из его людей убили израильтяне. Он это предвидел.
— А почему он думает, что это израильтяне?
Она откинулась в кресле.
— Он это не сказал.
— Ну, если это так, то очень скоро ты будешь делать репортаж еще об одном чрезвычайном происшествии.
— О чем ты?
— Разве он не захочет отомстить? Устроить еще один Рим?
— Он не очень-то откровенничает со мной о своих планах, — сказала Саша. — Мне лишь известно, что из-за этого случая в доме будет больше охраны. Он попросил у тунисского правительства полицейских из спецподразделений. А еще у него есть собака.
Секунду Гидеон пристально смотрел на нее.
— Ты очень занята своей работой, да?
— Просто мне никогда не приходилось сталкиваться с таким ужасным делом.
— Ты очень остро на все реагируешь, — мягко сказал он.
— На все? — спросила она и почувствовала прилив желания.
— Расскажи о собаке, если хочешь. Но сегодня больше ни слова об этом. Обещаешь?
— Обещаю, — ответила она. — У этой собаки лай под стать ее громадной пасти. — Он улыбнулся. — Это дрессированная собака. Она натаскана убить любого, кто приблизится к дому. — Желая сдержать слово, она переменила тему. — О чем я начала говорить тебе до этого?.. Мне кажется, что ты — это то, чего я меньше всего ожидала в моей нынешней жизни.
— Да, я именно тот, кто постарается сделать тебя несчастной и всячески осложнить твою жизнь.
Нет, ты должен возразать мне, черт тебя возьми! Не уклоняйся от борьбы за меня, прошу тебя!.. Однако он был холоден, слишком холоден, чтобы оправдываться. По крайней мере, вслух. Он так же не пожелал больше поддерживать ее глупых рассуждений на моральные темы. Его совершенно не интересовал Пруст и ее новый знакомый. Зато он заинтересовался этой проклятой собакой.
— Как ты думаешь, эта зверюга будет сидеть на цепи, когда ты там будешь со съемочной группой? Не лишусь ли я тебя из-за нее?
Она отрицательно покачала головой.
— Меня уверяли, что, когда мы будем там, собаку уберут. Кроме того, у нее есть кличка, с помощью которой ее можно остановить.
— Надеюсь, тебе она известна.
— Да, мистер Карами сказал мне.
— Не забудь ее, — предостерег Гидеон.
— Я уже забыла, — засмеялась она. — По крайней мере, как она звучит по-арабски. По-английски это означает «тихо».
Он переменил тему и вернулся к их отношениям.
— Мне бы хотелось, — сказал он, — исчезнуть и раствориться. И не досаждать тебе. В общем, все зависит от тебя. Я сделаю все, что ты пожелаешь… Но мне тебя будет ужасно не хватать, — добавил он.
— О чем мы, в самом деле, болтаем! — воскликнула она. — Через две недели я должна возвращаться в Штаты.
— Разве люди еще не придумали, как преодолевать географические преграды?
Он был тем, кто мог превратить ее жизнь в цепочку редких, случайных свиданий. Ей следовало бы больше никогда не возвращаться в Европу. Ее сердце разбито в Риме. Потом в Париже. Можно было только догадываться, что теперь произойдет в Сиди Боу Саде… Однако ничего этого она ему не сказала. Она уже устала жужжать ему о своей неуверенности и беззащитности. Все, что она сказала ему, так это то, что ситуация, в которой она оказалась, далека от идеальной. В ответ он отрицательно покачал головой, говоря, что она самая необыкновенная женщина из всех, каких ему только доводилось встречать.
— Хочешь еще шампанского? — спросила она, чтобы скрыть смущение.
Он пожал плечами, потом встал, снял пиджак и повесил его на спинку кресла.
— Вообще-то, мне хорошо и без шампанского, — ответил он.
А что же она? Неужели ей так нужно взбадривать себя алкоголем, чтобы избавиться от рефлексии и страхов относительно того, что может произойти в будущем?
Первое движение сделала она. Поднялась и пересела к нему в кресло. Он обнял и поцеловал ее, и его руки быстро проникли к ней под блузку и нашли ее груди. И в этом не было ничего развязного, мол, здесь он уже побывал, дорога ему хорошо знакома, и можно сразу выруливать к цели. Потом он встал, поднимая ее за собой. Расстегнул блузку и снял лифчик; расстегнул свою рубашку и освободился от галстука. Притянул ее снова к себе.
Десять шагов до постели. Она считала их, когда шла за ним. Чтобы раздеться, ему потребовалось времени ровно столько, сколько ей, чтобы окончательно освободиться от лифчика и блузки, лечь в постель.
Он начал ласкать ее, когда на ней все еще были шелковые брючки, трусики и туфли. Он покрывал ее поцелуями. Его рука лежала на ее трусиках, однако он даже не пытался их снять, словно это было ее дело. Необходимое только ей. Она сбросила туфли. Сначала одну, потом другую. Надеясь, что звук их падения вдохновит его приступить к раздеванию. Но внезапно он перевернулся на спину. Голова на подушке. Руки за головой. Смотрел на нее так, словно она спорила с ним о текущей процедуре. Встать, чтобы снять брючки и трусики? Не самый лучший вариант. Может, снимать лежа?.. Согнув ноги в коленях, она стянула с себя последнюю одежду. Что сказал бы на это Карл? Женщина выглядит сексуальнее, если обнажена не до конца, а чуть-чуть одета.
Он привлек ее к себе. О, этот мужчина знал, когда заканчивать игры. И сначала он любил ее ртом. Она даже не пыталась откинуться навзничь. Прошлый раз кое-чему ее научил. А он ласкал ее рукой — вверху, внизу. Потом припал к ее губам, и его рука занялась ее грудью. Он ласкал ее до тех пор, пока не уверился, что хочет большего. Ощущение было таким сильным, будто он не прикасался к ней много лет. Ни к ней, ни к другой, будто у него это вообще впервые. Или, по крайней мере, во второй раз.
То, что он сделал потом, показалось ему непростительным. Даже недопустимым.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Он сказал это не впервые, но снова. И повторял эти слова, как будто хотел вложить в них какой-то другой, неведомый ей смысл.
— Я люблю тебя, — повторил он, и она, вопреки рассудку, почувствовала, что с ней происходит нечто особенное.
Сам процесс вдруг приобрел совершенно новый смысл. Она перестала в этот момент просто трахаться. Она ощущала, что любит, действительно любит. Это он, кроме всего прочего, научил ее любить. Научил верить.
Как странно, независимо от обстоятельств, всегда было одно и то же. Мужчина начинал скакать на ней, а ей оставалось только подчиниться и приспособиться.
Однако он предложил еще одно неожиданное развитие темы.
— Скажи, что ты любишь меня, — сказал он.
— Нет, — ответила она с большей поспешностью, чем требовалось, если бы действительно хотела сказать «нет». Это была тонкая грань. Его плоть пронзила ее плоть.
— Конечно же, я тебя не люблю, — повторила она, и еще неизвестно, что означал ее уверенный тон.
Он слегка вздрогнул. В этот ужасный момент она подумала, что сбила его, и у него ничего не получится.
Может быть, когда-нибудь, хотела сказать она. Однако пока я тебя едва знаю, и не годится вести такую отчаянную игру.
— Слишком рано, — вежливо защитилась она.
— Я люблю тебя, — снова сказал он.
По крайней мере, не сказал «ты мне нужна». Не сказал этого в судорогах оргазма. И на том большое спасибо.
Несколько мгновений спустя он снова повторил это.
— Я люблю тебя, Саша. Ты часть меня.
Имя! Он назвал ее по имени. Может быть, это заставит ее поверить, что у них особенные отношения и особенные чувства.
Пока все не кончилось, она так и думала. Пока это происходило в третий, в четвертый или в пятый раз, — кто, в конце концов, подсчитывал? Пока он прижимал ее к себе так крепко, что ей казалось, что у него это получится дважды. Пока дышал так жадно, что это вот-вот должно было случиться… Потом тепло и влага его тела покрыла ее тело, и он снова повторил то, что уже говорил не один раз. Он сжимал ее в объятиях, а она пыталась отдышаться и прийти в себя. И он сказал это снова.
Конец. Прямо как у Тавиани. Конец фильма. Белые буквы на черном экране возникли перед ее глазами. Во всяком случае, это был конец чего-то, что она и сама не могла ясно определить.