— И?
— Ты ему нужен.
— И дальше-то что? Что я должен тебе сказать, чтобы ты наконец-то свалила? — обернувшись, Тимур оглядел меня с головы до ног и брезгливо поморщился, — Я заберу заявление. Ты довольна?
И тут я не выдержала. Взорвалась, ткнув в него пальцем, удивив и себя, и его — Агеев покачнулся.
— Перестань вести себя, как ребенок! — прошипела я, — Да, у нас с тобой не получилось, но это не значит, что все вокруг в этом виноваты. Это только между нами, нам и разгребать.
— Разгребать? И это говоришь ты. Ты, которая тупо сбежала? — прорычал он, отводя мою руку в сторону.
— Я оставила тебе письмо. И я постаралась донести до тебя, почему я так поступила. Хотя, — отступив на шаг, я гневно фыркнула, — Может ты просто не умеешь читать?
— Да пошла ты!
— Конечно, от тебя другого и не ожидалось, — закатив глаза, я истерично рассмеялась, но мой смех резко оборвался, когда почувствовала твердое тело в опасной близости от своего.
— Убирайся, — просипел Тимур, — Просто уйди нахер из моей жизни, как всегда это делаешь.
— Что? — от возмущения мои речевые фильтры спали — полностью. И я произнесла вслух то, что до сих пор не произносила даже мысленно, — Ты оставил меня! Там, на улице, совершенно одну!
Когда эти слова вырвались из меня, я в ужасе закрыла рот ладонью. Тимур застыл, словно примерз к полу, его лицо окаменело — ни единой эмоции.
— Прости, я не должна была… — промычала сквозь пальцы.
— И я, — он приблизился ко мне, часто дыша, и практически упираясь лбом в мой, — Не должен был. И жалею об этом каждую @#$ную секунду, что продолжаю дышать. Каждую секунду я виню себя за то, что ушел тогда, — Тимур замахнулся, я в ужасе вжалась в стену, с не меньшим ужасом уставившись на ладонь, с приземлившуюся возле моей головы, — Каждую секунду я чувствую вину за то, что ты оказалась там, в подвале с тем психом. Каждую. Секунду.
Слова закончились. Закончились аргументы для спора, просьбы, обвинения. Опустив голову, я зажмурилась, борясь со слезами и молчала — сожалея о том самом: «Слове — не воробье».
— А ты жалеешь? — обхватив мой подбородок, он заставил поднять голову, — Что бросила меня? Жалеешь, что ушла?
— Тимур…
— Скажи честно — да или нет? Ты жалеешь, что не дала нам шанса? — отчаяние звенело в его голосе — надрывно, болезненно.
Я попыталась отвернуться, но его хватка была железной. Как и всегда. Закрыв глаза, стукнулась затылком о стену, когда отпустил меня, и покачала головой.
— Ты жалеешь?! — крикнул Тимур.
— Нет! — вместе со словом из горла вырвался всхлип, — Не знаю. Нет.
— Сука. Ненавижу тебя, — прошипели в лицо, — Ненавижу.
Схватив мои запястья, он прижал их к стене над головой и обрушил на меня поцелуй. Гневный, злой, яростный — он причинял боль, но я могла с ней справиться, я понимала ее. Тимур просто хотел, чтобы я почувствовала. Хоть что-то.
Он сдавил мои руки — я укусила его нижнюю губу. Зашипев, отстранился и посмотрел на меня взглядом, который может плавить сталь. Дернув плечами, я высвободилась из захвата и залепила пощечину — такую, какую всегда мечтала, чтобы воздух звенел, а ладонь обжигающе наливалась кровью. Вторая цели так и не достигла — запястье снова перехватили, жестко фиксируя за спиной.
Наши грудные клетки соприкасались с каждым яростным вздохом. Молча смотря друг другу в глаза, мы боролись — оба, я видела это. Наверное, он боролся с желанием придушить меня на месте, ну а я…
А я боролась с желанием поцеловать его.
И я проиграла.
Мои пальцы по-прежнему покалывало от удара, и я запустила их в волосы на его затылке. Притянула к себе, но не успела опомниться, как моим ртом завладели полностью, не давая вздохнуть. До головокружения, до дрожи, до боли в каждом сантиметре моей кожи — он целовал меня, наказывая за мою собственную глупость.
Тимур дернул меня от стены, крепко держа одной рукой, а другой стягивая пальто. Развернул, продолжая целовать, и толкнул в сторону, задев вешалку — та рухнула с грохотом и шелестом одежды на пол. Споткнулся, переступая через нее и потянул меня в комнату; я же споткнулась о свои туфли, которые слетели с ног, пока он тащил меня. Ударившись об косяк, я рефлекторно сжала пальцы в его волосах, притягивая его еще ближе; Тим зарычал, отстраняясь.
Кислород, поступивший в кровь при вздохе, сделал меня пьяной. Я схватилась за край свитера и сняла его через голову, даже не обратив внимания на статическое электричество, неприятно пробежавшее по волосам и коже. Завела руки за спину, расстегивая лифчик; стянула бретельки с плеч — металлическая застежка звонко царапнула деревянный пол. Молния на юбке была сбоку — я и ее расстегнула под диким взглядом, следящим за каждым моим движением.
Если бы он сказал хоть слово; издал бы хоть один звук, я бы остановилась. Но он молчал, наблюдая, как я раздеваюсь и даже не шевелился. Даже не дышал.
Два крошечных вдоха, и я упала на кровать, прижатая за плечи сильными руками. Еще один вдох, и я вижу, как он расстегивает джинсы, даже не снимая их толком и прижимается ко мне. Выдох, и маленькая боль вперемешку с удовольствием пронзает мое тело, от чего я выгибаю спину и громко стону — Боже, до чего же хорошо.
Как я его хотела. Все это время, все эти дни и недели, которые пыталась, тщетно пыталась забыть; когда лгала себе о том, что так будет лучше для нас обоих. Как я скучала по нему; как мечтала о том, что он проведет носом по моей шее — да, вот так — прикусит плечо, сожмет ладони до боли и вдавится в меня все телом. Как вспоминала этот момент — мои ноги на его талии, его плечи под моими руками и кожа, липкая, скользкая от пота. Как я хотела все это повторить, не забывая ни на секунду.
Как много я хотела сказать. «Мы не созданы друг для друга». «Мы слишком разные». Но не могла — только всхлипы и вскрики срывались с губ, когда Тимур отстранялся и брал свое. Снова. И я отдавала.
Он что-то бормотал на чужом мне языке. Какие-то слова были знакомы, какие-то слышала впервые, но одну фразу я помнила — и он повторял ее без остановки, хрипло шепча мне на ухо:
— Син минем…
Можно ли построить отношения, начавшиеся с вражды и непонимания? Могут ли два абсолютно разных человека иметь что-то общее, кроме чувств? И можно ли убить любовь? Задушить ее; задавить в самом нутре; разорвать на мелкие кусочки вместе с сердцем.
Мне хотелось кричать от безысходности; или от удовольствия, что пронзало тело с каждым мощным толчком, грубым поцелуем и рывком за волосы. Мне хотелось кричать, когда он замер надо мной, отстранился и рухнул рядом, закрыв лицо ладонью.
Часто дыша, дрожа всем телом, Тимур надрывно простонал:
— Уйди, прошу. Ради Аллаха, прошу. Не заставляй меня проходить через это снова, Илонка, — зашептал едва слышно, — Я же умру, понимаешь? Я же ни видеть тебя, ни слышать не могу — хочу руки на себя наложить, или тебя разорвать на части. Уйди. Не приходи больше.
— Тим… — потянувшись к его плечу, рука замерла на полпути — он отстранился.
Резко сев на кровати, Агеев запустил пальцы в волосы и покачал головой. Поднялся, собирая мою одежду с пола и швырнул мне — ткань грубо оцарапала ставшую чувствительной кожу.
— Уйди, — повторил твердо, выходя из спальни, даже не взглянув в мою сторону.
Я поднялась на дрожащих руках, посмотрела на смятую одежду и чулки, что так и остались на ногах. Судорожно вздохнула, сглатывая ком в горле и принялась одеваться. Поправляя растрепанные волосы, параллельно вытерла щеки и зажмурилась, выдавливая из себя все до последней капли — каждую слезинку.
Можно ли любить человека, которого не понимаешь? И что важнее — слова или поступки?
В ванной включился душ, и это неприятно кольнуло грудь — словно он хотел побыстрее избавиться от меня, смыть с себя, как будто я прокаженная. Я подняла вешалку, поправив одежду и накинула пальто на плечи. Посмотрев на закрытую дверь, вздохнула и почти опустила ручку, но остановилась. Взглянула туда, где за шумом воды скрылся Тимур, и, не думая, подошла, прислонившись плечом к деревянной поверхности.
Едва мои шаги затихли, вода выключилась. В повисшей тишине слышно было только мое дыхание и стук капель по ту сторону двери.
— Я хотела бы остаться, — тихо сказала я, зная, что он слушает, — Но, наверное, слишком поздно.