— Я люблю тебя, — медленно, раздельно, словно втолковывая что-то ребенку, проговорила Софья. Глаза ее были полны слез, и одна уже бежала по щеке. — Едем.
— Поцелуй, не то не поверю, — по-прежнему глядя в пол, потребовал Мартемьянов. Софья молча, приподнявшись на цыпочках, обняла его за шею, коснулась губами щеки.
— Не сюда!
Сграбастав Софью в охапку и качнувшись при этом так, что они вдвоем чуть не грохнулись на пол, Федор сам поцеловал ее в испуганно открывшиеся губы. Софья осторожно, но настойчиво высвободилась. Владимир видел, как дрожат ее руки и покрывается красными пятнами лицо.
— Едем, Федор. — Отвернувшись, она быстро пошла к дверям.
Мартемьянов пожал плечами и тронулся было за ней — но на полпути остановился, глянул на Черменского — и неожиданно усмехнулся, сверкнув белыми крупными зубами:
— Ведь моя все ж взяла, твое благородие, а?
В ту же секунду Владимира сорвало с места. Миг — и зал наполнился звоном стекла, треском ломающихся стульев, отчаянными воплями цыганок и мужской головокружительной руганью: Черменский и Мартемьянов покатились по полу, яростно молотя друг друга и опрокидывая все, что каким-то чудом еще держалось на своих местах. Затрещав, полетела на пол вместе с карнизом уцелевшая занавеска, двое цыган, схватив гитары, вспрыгнули на столы, цыганки бросились по углам.
— Ой, мамочки… Ой, мамочки-и… — тоненько пищала самая молодая из проституток, розовая блондинка лет шестнадцати, прижавшись к стене и стиснув кулаки. — Осподи, да разведите ж их, люди добрые, поубивают ведь друг друга!..
Софья опомнилась первая и кинулась к дерущимся. Сначала ее даже не заметили, и неизвестно кто, Мартемьянов или Владимир, отшвырнул ее так, что она отлетела к стене и охнула, ударившись затылком. И тут же, вскочив на ноги, как кошка, бросилась снова. На этот раз ей удалось повиснуть на спине Мартемьянова, и он с бешеной руганью отбросил ее. Софья снова полетела к стене, упала, закричала от боли, проехавшись щекой по усыпавшим пол осколкам. И снова поднялась, снова кинулась в драку, и от ее истошного вопля вздрогнули все:
— Федор, я тебе горло перерву!!!
Бах! Бах! Бах! — вдруг раздались оглушительные хлопки. Это было так неожиданно, что драка прекратилась, и катающийся по полу ком распался. Все увидели Владимира, ругающегося отборным армейским матом, Мартемьянова, рычащего, как цепной пес, и плачущую Софью с залитой кровью щекой.
— Шармант, дамы и господа. Великолепно! — издевательски похвалила Ирэн, убирая в сумочку еще дымящийся «франкотт», и быстро подошла к полю битвы. Попутно она отвесила такой подзатыльник Северьяну, что тот качнулся.
— Ты чего стоял, болван, как вкопанный? Труса праздновал?!
— А вот черта лысого! — вскинулся оскорбленный Северьян. — Два на одного, да еще пьяного, — не по чести будет, да Владимир Дмитрич и сам бы управился… Дмитрич, ты рехнулся, что ли? Какого лешего я тебя десять лет китайскому мордобою учил?! Чтоб по-русски хари друг другу чистить?! С таким медведём по-русски драться — здоровье не беречь!
Но Черменский ничего не слышал. Он сидел на полу рядом с Софьей, обнимая ее, и скомканной салфеткой осторожно вытирал кровь с ее щеки. Растрепанная голова Софьи лежала на его плече, зеленые, широко открытые глаза не отрываясь смотрели в лицо Владимира. Губы, покрытые уже запекающейся кровью, что-то едва слышно шептали. Владимир так же тихо отвечал ей. Мартемьянов, сидя в углу, молча, упорно глядел на них из-под сросшихся бровей, но почему-то не двигался с места. За ним так же напряженно наблюдал напрягшийся, каждую минуту готовый броситься вперед Северьян. По стенке к дверям бесшумно двигались перепуганные зрители. Цыган уже давно словно сдуло ветром; последними убежали проститутки и половые ресторана. Ирэн не спеша, размеренно, как часовой, ходила по залу, держа на отлете папиросу; тонкие брови на бледном лице Кречетовской были мрачно сдвинуты. Наконец, резким движением отбросив в угол окурок, она подошла к Черменскому и Софье и отчеканила:
— Все это очень трогательно, господа, но я рекомендовала бы вам, мадемуазель, — журналистка холодно посмотрела на Софью, которая сразу же отстранилась от Владимира, — забирать свое буйное сокровище и поскорее уезжать. Полиция будет с минуты на минуту.
Зеленые глаза высохли мгновенно — Владимир даже не успел удивиться сей стремительной метаморфозе. Софья вытерла остатки крови со щеки, чуть поморщилась, задев ссадину, смерила Ирэн не менее ледяным взглядом и с достоинством ответила:
— Я рекомендовала бы и вам забирать своего… друга и уходить. Драка начата им, закончена вами, причем оружие первой достали вы. Хотя можно было вполне обойтись и без этого эффекта. Полиция действительно может приехать очень быстро.
По лицу Ирэн мелькнуло странное выражение изумления пополам с горечью. Оно, впрочем, тут же пропало, и заметить его успел только Черменский. Тут же Ирэн вскочила на ноги и деловито распорядилась:
— Черменский, делаем ноги, мадемуазель Грешнева права.
Владимир не ответил. Он продолжал смотреть на Софью. Та, отвернувшись от него, встала на ноги, болезненно поморщилась и начала отряхивать платье.
— Я поеду с вами, Софья Николаевна.
— Нет.
— Не спорьте, вы не справитесь с ним одна.
— До сих пор великолепно справлялась. — Софья обернулась, посмотрела на Владимира внимательно и грустно. — Где ваше воспитание, господин Черменский? Вы пришли сюда со своей дамой — следовательно, ее вы и должны провожать.
— Ирэн — не дама!
— Да? Как же она умудряется в таком случае быть вашей любовницей?
— Браво, — тихо сказала Ирэн, на лице которой застыла странная усмешка.
Владимир молчал. Впечатление было такое, будто ему плеснули в лицо кипятком. Чья-то рука с силой сжала его плечо, и он знал, не оборачиваясь, что это Северьян.
— Едем, Дмитрич. Не идет нам карта сегодня.
Он отчетливо понимал, что друг прав. И все же не мог ни сдвинуться с места, ни отвести взгляда от Софьи, которая, подойдя к сидящему на полу Мартемьянову, наклонилась и вполголоса произнесла несколько слов.
Федор опустил голову. Тяжело, не сразу поднялся на ноги, качнулся, удержавшись за стену, и медленно, шатаясь, пошел вслед за Софьей к выходу. Судя по страшному треску, донесшемуся спустя минуту снаружи, на улице он все-таки свалился.
— Северьян… — не глядя позвал Владимир, и тот молнией метнулся к дверям. Вернувшись пять минут спустя, доложил:
— Они-таки грохнулись на снежочке-то. Ну да ничего, хужей, чем есть, не будет. Я их в сани помог загрузить и Софью Николавну тоже подсадил.
— Она плачет? — зачем-то спросил Владимир.
— Не… Строгая такая сидит, молчит… Мне, правда, улыбнулась. Спасибо, говорит, Северьян, и как звать, не забыла… Тут недалече, скоро доедут. Мы-то куда сейчас, Дмитрич? Пойдем напьемся, что ль, с горя?
Черменский молчал. Ничего не говорила и стоящая рядом Ирэн.
— Я, пожалуй, вернусь в редакцию, — негромко, словно ни к кому не обращаясь, проговорила она. — Петухов наверняка еще там, сообщу ему сногсшибательную новость: премьера в Большом не состоится!
— Не пиши об этом, — не глядя на нее, попросил Владимир.
— Почему? — изумилась она. — Ты полагаешь, Грешнева сможет завтра выйти петь Татьяну с таким лицом?!
— Я давно ее знаю и полагаю, что она сможет все, — заверил Черменский. — Не пиши. Ты рискуешь оказаться в глупом положении.
— Если об этом раньше меня напишут другие, я окажусь в еще более глупом положении! — взорвалась Ирэн. — Черменский! Что, черт возьми, происходит?! Грешнева — твоя бывшая пассия? Вы встречались когда-то?
По затянувшемуся молчанию Ирэн поняла, что ответа не будет, с сердцем загасила папиросу о стену, сухо бросила: «Ну, как угодно…» и, подняв ветер распахнутым макинтошем, быстро вышла из ресторана.
— Дмитрич, как же она на тебя смотрела… — вполголоса произнес Северьян. — Из меня и то чуть слезу не вышибло.
— Кто — Ирэн?..
— Да Софья же! — рассердился Северьян. — Эка невовремя-то Ирина Станиславна влезли! Еще б чуть-чуть — и плюнула бы наша Софья Николавна на своего купца! И с нами бы укатила! Эх, ну вот завсегда это бабьё невпопад сунется!
Черменский ничего не сказал. Молча они покинули разгромленный ресторан, прошли мимо сгрудившихся у извозчичьих саней и о чем-то тихо спорящих цыган, пересекли Большую Грузинку, свернули на Садовую, и только на пустой, призрачно освещенной голубыми фонарями Тверской Северьян вдруг вспомнил: