Элизабет Беннет - Душою и телом

Еще полгода назад Касси чувствовала бы себя очень неловко на подобном светском рауте. Господи, насколько же уверенней она стала с тех пор! Теперь она с легкостью порхала среди этой толпы. Сама решала, к кому подойти, кому пожать руку, улыбалась дежурной улыбкой. У всех она как бы между прочим спрашивала: «Как давно вы знаете сенатора? Мы делаем о нем передачу и были бы счастливы, если бы вы согласились поделиться своими воспоминаниями…»

Касси старалась изо всех сил сделать вид, что ее больше всего интересуют шутки или истории из жизни сенатора. На самом деле это было не так. Задавая вопросы разным людям, она брала на заметку тех, кто не мог ей ответить ничего вразумительного и стремился поскорее от нее улизнуть. Тем временем диксиленд уступил место более современной музыке – такой громкой, что Касси уже не могла расслышать собственного голоса. А потому направилась к дому. Но тут кто-то взял ее за локоть.

– Вы танцуете? – Это был Джеффри Меллон. Он разоделся сегодня как никогда.

– Музыка не по мне, – ответила Касси.

– Ну и хорошо. На самом-то деле я хотел с вами побеседовать, – сказал он добродушно. – Пойдемте. – Он пропустил ее вперед.

– Великолепный прием! – изобразила восторг Касси, когда они вошли в дом. – Как жаль, что нет нашей съемочной группы. Можно было бы отснять потрясающий материал.

– Очень сомневаюсь, – ответил Джеффри, включая свет и входя вместе с Касси в устланную коврами комнату. – Налогоплательщикам совсем не нравится смотреть, как другие проедают и пропивают их денежки.

– Резонно, конечно, – согласилась Касси, – но тогда ответьте мне, зачем здесь ребята с Пятого канала?

– Я очень боялся, что вы их заметите, – усмехнулся Джеффри и провел ее в следующую комнату. В огромной, с деревянным потолком и огромным камином, комнате витал какой-то мужской дух. Две стены были заняты громадными – от пола до потолка – книжными шкафами, на третьей висело бесчисленное множество фотографий, а на четвертой – восемь металлических шкафчиков с ящичками.

– И поэтому хотел переговорить с вами наедине. Присаживайтесь, Касси. – Он указал ей на одно из кресел, стоявших подле камина. – Хотите что-нибудь выпить?

– Только если за компанию с вами.

– Я вообще не пью, – ответил он, облокачиваясь на спинку кресла. Она подумала о том, что он хочет смотреть на нее во время разговора сверху вниз в буквальном смысле слова. Он и впрямь поглядывал на нее как-то свысока. – Я уже достаточно насмотрелся, как алкоголь действует на человека.

– Вы имеете в виду какого-нибудь конкретного человека? – ехидно спросила Касси. Не выдержав того, что он над ней «нависает», она встала и подошла к стене с фотографиями. Фотографии относились к самому разному времени и все вместе отражали тридцатилетний путь Хааса как политического деятеля. На одной сенатор был сфотографирован в Овальном кабинете рядом с Кеннеди: оба улыбались широко и радостно. Другая, в золотой рамке, была сделана пятнадцать лет назад: на ней сенатор пожимал руку ослепительному Джимми Картеру. Судя по некоторым снимкам, Хаас много общался со звездами Голливуда: вот он с Джейн Фондой и Томом Хайденом в семидесятые годы, а вот с Мэрил Стрип и Деброй Вингер в конце восьмидесятых.

– Я думаю, мы можем поговорить начистоту, Касси, – сказал Меллон. – Я не хуже вас знаю, что Тони иногда злоупотребляет этим делом. Но его можно понять: он сейчас в напряжении, ведь предвыборная кампания забирает столько сил и нервов.

– Можете его не оправдывать. В любом случае я не допущу, чтобы он появился нетрезвым перед зрителями.

– Конечно, я верю вам, – ответил Джеффри миролюбиво, – но поймите, я знаю сенатора лучше, чем вы, и поэтому мне лучше знать, где и как нужно снимать сенатора.

– Что вы имеете в виду?

– Вы, наверное, уже успели заметить, что я стараюсь держать ваши съемки под контролем. И вас, должно быть, это стало раздражать. Но, поверьте, это необходимо. Вы, конечно, в курсе, что всякие фанатики начали распускать слухи, будто Тони расходует на свою предвыборную кампанию слишком много денег.

– Руфи Нестер – либеральная демократка, – ответила Касси, поворачиваясь к нему, – едва ли ее можно назвать фанатичкой.

– Ваши слова лишь означают, что вы гораздо более наивны, чем я думал. Нестер хочет потопить сенатора только ради того, чтобы самой пролезть в Сенат. Но я не допущу, чтобы она въехала в Сенат на горбу у Тони.

– Вы так решили? – спросила Касси, вновь глядя на фотографии. Она рассматривала снимок, на котором сенатор был в окружении команды «Метс» во время международного чемпионата 1986 года. Он весело смотрел из-под козырька бейсболки и улыбался, но уже на этой фотографии было заметно, как пьянство и возраст исказили его некогда очень красивое с правильными чертами лицо. – Знаете, мне иногда кажется, Джеффри, что вы слишком много на себя берете. Вы уже все за сенатора решили. А если он не победит на выборах? Если он вообще захочет уйти в отставку?

– Повторяю вам, я отлично знаю Тони. Ему сейчас чуть больше шестидесяти, и я уверен, что он еще, по крайней мере, лет двадцать не захочет выйти из борьбы и не сдастся. – Его тон был настолько фальшивым, что Касси только удивлялась, как ему удается произносить все это с невозмутимым видом.

– А какую роль будете играть вы? По-моему, из вас самого вышел бы неплохой кандидат.

– Вы мне льстите. – Джеффри подошел к ней почти вплотную. – Я всего лишь вторая скрипка.

Вернее, я тот режиссер, который не любит показываться на сцене. Мне нравится закулисная жизнь: подготовка проектов и тому подобное.

– То есть вы любите быть королем, не будучи им? – спросила Касси, с интересом рассматривая снимок, сделанный, видимо, в семидесятые годы. Лица двух мужчин, с которыми был сфотографирован Хаас, показались ей очень знакомыми, но она не сразу поняла, кто они. Джеффри подсказал:

– Это Вэнс Магнус. – Он указал на высокого, загорелого, улыбающегося мужчину, одетого в костюм-тройку. Он стоял слева от Хааса. Как и у Хааса, на этом снимке у него были довольно длинные волосы, но, в отличие от Хааса, Магнус обладал способностью быть элегантным даже с самой немыслимой прической.

– А это кто? – спросила Касси, всматриваясь в бородатого мужчину, стоявшего справа от Хааса. Во взгляде этого человека было что-то демоническое; Касси казалось, что он смотрит с фотографии прямо на нее.

– Неужели не узнаете? – рассмеялся Меллон. – Да это же Джесон Дарин, ваш зять. В семидесятые годы они трое были, что называется, закадычными друзьями.

– А когда был сделан этот снимок? – спросила Касси, подходя поближе, чтобы разглядеть фотографию. Правой рукой Хаас обнимал за плечо Магнуса, а в левой держал бутылку шампанского. Создавалось такое впечатление, будто только благодаря Магнусу Хаас и держится на ногах. Джесон стоял, засунув руки глубоко в карманы, и смотрел как-то сердито-недовольно, словно его фотографировали, не спросив согласия. За их спинами висел какой-то плакат, надпись на котором не вошла на фотографию целиком – только нижняя часть букв.

– «Магнуса – в мэры», – расшифровал ей слова на плакате Меллон. – Разве вы не помните? Это же середина семидесятых.

– Я никогда не знала, что Магнус занимался политикой.

– Это был незначительный эпизод в его биографии, насколько мне известно. Это дело ему быстро поднадоело, и он его забросил. Тем более что его так никуда и не избрали. Он просто бизнесмен, которому в один прекрасный день захотелось чего-то новенького в жизни, и он ударился в политику – но ненадолго.

– А какое, интересно, отношение имел к этому Дарин?

– Я знаю лишь то, что одно время ему принадлежал отель «Савой», в котором проходили собрания фонда Магнуса. Тогда недвижимость на Манхэттене можно было купить чуть ли не за бесценок, что, собственно, Джесон и сделал. Ну, а в конце восьмидесятых он очень ловко перепродал свой отель. Жаль, что у Дарина пропал интерес к политике. Нам в нашем комитете очень бы пригодился человек с такими связями, как у него.

– У меня такое ощущение, что он потерял интерес не только к политике, – заметила Касси. – Он потерял интерес и к сенатору Хаасу. Вы можете объяснить мне, что произошло?

– Боюсь, вы обращаетесь не по адресу, – улыбнулся Меллон. – Тони избегает разговоров о Джесоне, даже злится, если я спрашиваю о нем. Видимо, когда-то он относился к Дарину, как отец к сыну, а потом что-то произошло – я не знаю что – и все закончилось. Понятно, что сенатор не любит об этом вспоминать.