Эльза Вернер - Два мира

— Нет, — тихо ответила Алиса.

— Тогда вы были для меня только женой графа Равенсберга и не могли быть никем другим. Теперь вы хотите расторгнуть этот союз… ради кого?

Она молча взглянула на него, но в ее глазах можно было прочесть ответ, обещающий счастье. Однако не счастье отразилось в глазах Зигварта, когда он вдруг выпрямился, очевидно, приняв твердое решение, и сказал:

— Я не могу быть только мужем принцессы! Граф Бертольд был таким мужем, но я для такой роли не гожусь, и богатство моей жены не сможет заставить меня согнуться перед ней. Она должна довольствоваться тем, что я отдаю ей себя и свое будущее. Если она хоть раз даст мне почувствовать, что, отдав мне свою руку, оказала мне незаслуженную честь, огромную милость, между нами все будет кончено. А это случится наверняка. Боюсь, что мы слишком дорого заплатим за кратковременное счастье.

— Герман! — воскликнула Алиса, пораженная и удивленная, так как почувствовала справедливость его слов.

Разумеется, она хотела быть счастливой и любимой, но, соглашаясь быть его женой, все-таки оказывала величайшее снисхождение человеку, которому почти нечего было положить на другую чашу весов. Она и без того очень поступилась своей гордостью и самолюбием, слишком открыто идя ему навстречу. Он должен бы быть благодарным ей за это, но вместо того, чтобы обезуметь от радости и умолять о счастье, которым его манили, он, угрюмо глядя в одну точку, задал ей более чем странный для такой минуты вопрос:

— Пока вы еще графиня Равенсберг. Уверены ли вы, что ваш муж согласится возвратить вам свободу?

— Отец и я сумеем заставить его сделать это.

— Конечно, с помощью отступного. Возможно, что молодой граф и пойдет на это, но старый — никогда.

— Тогда ему придется поплатиться за несогласие, в нашей, а не в его власти решение этого вопроса.

Алиса была раздражена и глубоко обижена поведением Зигварта. Что это ему вздумалось разыгрывать из себя адвоката Равенсбергов? Что ему за дело до них? Для нее и ее отца они уже больше не существовали.

Зигварт медленно отошел от нее. Каждый нерв дрожал в нем, когда он с глубокой горечью возразил:

— Решение дела, бесспорно, зависит от вас, потому что в ваших руках золото и связанная с ним власть. Вы и ваш отец были прекрасно осведомлены о делах Равенсбергов, когда заключили брачный союз, а теперь губите графа за то, что он не хочет подчиняться вашим условиям. Но он скорее погибнет, чем примет их.

Алиса совершенно растерялась, в эту минуту она ясно увидела то, что уже давно заметил ее отец, — чьи глаза и лоб были у Зигварта. Во всей его фигуре, даже в голосе, с поразительной очевидностью сказывалась равенсбергская кровь, пылкая и несдержанная, способная в минуты раздражения совершенно забывать даже о грозящей гибели.

— Вы словно обвиняете меня и моего отца, — с заметным раздражением сказала она. — Вы заходите слишком далеко, и с моей стороны, кажется, было заблуждением поверить вашим уверениям в любви.

— В моей любви? О да, я любил тебя, Алиса! Я боролся с этой страстью в продолжение многих месяцев, и когда твой отец рассказал мне, что вы задумали сделать, и показал мне, чего я могу добиться, внутренний голос сказал мне: «Не выпускай из рук своего счастья. Даже если оно будет кратковременным и окончится горем и страданием, ты все-таки будешь счастлив, хоть на время». Но ты сама показала мне, чего я могу ожидать от тебя, а именно такой же участи, какая выпала твоему мужу. Он исполнял каждое твое желание, подчинялся каждому капризу, графская корона больше не привлекает тебя, тебе скучно, захотелось чего-то нового. Но я не позволю отшвырнуть себя! Когда пройдет каприз царицы, ей придется расплачиваться со мной. Я не сторонник подобных опытов!

Все сказанное не оскорбило Алису, потому что доказало ей, как сильно она любима. Вот оно, наконец, это бурное признание в любви, которого она хотела добиться и добилась помимо воли Германа, она понимала, что эти безжалостные слова были подсказаны ему безумным отчаянием, она слышала муку, звучавшую в его голосе, и ее неудержимо влекло к этому упорному человеку, который даже в такую минуту не хотел покориться. Она знала, что если скажет хоть одно теплое, нежное слово, его упорство, его враждебность мгновенно будут сломлены, но все-таки, желая даже в любви остаться повелительницей, она не захотела сделать над собой усилие и ответила холодно и гордо:

— Если вы не можете поверить в меня, Герман, то, действительно, лучше не производить опыта.

— Да, я не верю в тебя, Алиса! Вы, дети золота, вообще не можете любить, у вас еще в колыбели вынимают из груди теплое человеческое сердце, вам с самого раннего детства внушают, что все на свете продажно: счастье, любовь, честь, достоинство. Так принято в вашем свете, а потому я возьму себе жену из другого мира. Она должна обладать мужеством и любовью, как маленькая Траудль, смело идущая за своим избранником в далекую чужую страну, навстречу опасностям и лишениям. Такую жену можно любить, молиться на нее и с радостью отдать за нее жизнь. Ты же ищешь в муже зависимую от жены и подчиненную ей личность, а я не хочу и не могу быть таким. Прощай!

Зигварт повернулся и направился к двери. Алисе хотелось удержать его — ведь в эту минуту решалась ее судьба, но она не произнесла ни слова. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Когда через некоторое время Морленд вошел в комнату, Алиса все еще сидела на том же месте и, казалось, даже не заметила прихода отца.

— Что такое? — спросил он, с удивлением оглядываясь, — ты одна, где же Зигварт?

— Ушел, — холодно ответила Алиса, не поднимая глаз.

— Ушел? Разве он не говорил с тобой?

— Говорил. И даже удивительно откровенно! Он не хочет быть мужем своей жены.

Американец ошеломленно смотрел на дочь, ничего не понимая.

— Я говорю серьезно, — продолжала Алиса. — Он не хочет. Мне кажется, судьба избавила нас от величайшей глупости, которую вы собирались сделать. Мне не справиться с этим человеком, да и тебе тоже. В конце концов, так, может быть, и лучше. А теперь ни слова об этом, дело кончено.

Однако ее отец не считал вопроса решенным и его настроение вылилось в такой форме, которая совершенно противоречила его обычному спокойствию. Он был вне себя.

Алиса слушала его, не прерывая и не возражая ни слова, она словно очнулась лишь тогда, когда он вынул из кармана какую-то бумагу и произнес:

— Я только что получил телеграмму, которая поставила бы нас в большое затруднение. Бертольд опомнился-таки в последнюю минуту. На, прочти!

«Выезжаю немедленно. Завтра рано буду в Берлине. Согласен на все. Бертольд», — прочла телеграмму Алиса и, с громким презрительным смехом скомкав ее и бросив на ковер, воскликнула:

— Он полностью мне подчиняется, позорно предавая отца, между тем как тот, другой…

Она замолчала при воспоминании, как «тот, другой» только что стоял перед ней, вступаясь за честь Равенсбергов, в глазах окружающих вовсе не касавшуюся его.

Морленд между тем овладел собой и спокойно спросил:

— Что же ты думаешь делать теперь? Бертольд принял наши условия, и нам тоже придется держаться их.

— Само собой, папа! Ты поедешь в Нью-Йорк один, а я останусь здесь, со своим супругом и повелителем.

— Алиса! — он пристально посмотрел на нее и увидел в ней что-то такое, чего до сих пор не замечал.

— Прошу тебя, оставь меня одну, — прервала она. — Мое решение твердо. Я остаюсь графиней Равенсберг, но… Оставь меня одну, папа!

Морленд повиновался. Он привык переживать все один и не хотел отнимать у дочери это право.

Оставшись одна, Алиса быстро подошла к двери, заперла ее на ключ и безумно, судорожно разрыдалась. Она знала, что человек, которого она любила несмотря ни на что, был потерян для нее навсегда, и все-таки не позвала его обратно, но теперь, когда он ушел, в ней проснулось сердце женщины, жаждавшей любви и счастья.

Увы! Было слишком поздно!

После отъезда Бертольда в Равенсберге воцарилась невыносимая, жуткая атмосфера. Ни для кого не было тайной, что Бертольд скорее всего немедленно последовал бы за женой и что только авторитет отца удерживал его в имении. Столкновение между отцом и сыном было неизбежно, но последний предпочитал пока избегать его. Когда однажды граф вернулся с охоты, ему доложили, что молодой граф получил из Берлина неожиданные известия и внезапно уехал, оставив письмо с разъяснениями.