На исходе второй день пути, и к вечеру Примат дошел до им же намеченного рубежа — пограничных болот, как водится, напичканных секретами, сигналами и хитрыми ловушками, в общем всем тем, до чего додумалась к этому времени и к этому месту пограничная мысль. Однако колючки здесь нет, а болота — начало невидимой полосы, и если обезьянн зайдет туда, то его обязательно заметят, вычислят и повяжут, так что для рыбаков и охотников болота — рациональное табу.
Но он не охотник и не рыбак, и точно не рационален, при этом вынослив и быстр. Еще до наступления темноты, выйдя на рубеж ночного старта, он поел, подогрев точно выверенную порцию на сухом горючем. Сухое горючее не дает дыма, а разводить бездымные костры он не умеет. Затем он отдохнул, даже поспал, и сейчас, дав темноте фору в один час, снова повторил по карте ночные ориентиры. Их на болотах не так уж и много, но обнаружить их проще. Он не знаменитый следопыт и не друг оленеводов, но с топографией знаком, и за два дня пути ни разу не сбился с намеченного маршрута. Вот только кажется, что некто или нечто время от времени пялится на него из темноты, подталкивая в спину, и подумалось, что если все время пытаться уйти от этих взглядов, или страхов, то точно не заблудишься и не промахнешься.
Примат сложил фотогармошку и засунул ее за пазуху — еще понадобится в быстром ночном броске через хитроватые пограничные болота. Ну а первый шаг предопределен — прочь от любопытной к нему ночи.
Улыбнулся ли ангел, через плечо обезьянна подсмотревший, или подсказавший маршрут? Может да, а может и нет — он со снисхождением относится к обезьяннским нервам и производным от них выкрутасам. Он правильно погнал лосей.
— А он лось, он просто лось, — без всякой радости заметил комадрил тревожной группы лейтедрил Мартышин, глядя на пульт контроля.
— А может, лосиха? — согласился с ним дежурный, лейтедрил Лемуров, занося в журнал событий точное время и примерное место.
— Какая разница?! — не поддержал шутки недовольный Мартышин, отмечая про себя, что тревожная группа, впрочем, как и он сам, не очень-то торопится. Все умеют считать лосей, а бывает, за ночь их набегает с десяток.
— А представляешь, — продолжил предположения Лемуров, — что где-то, в далекой и жаркой пустыне, погранцы-бедуины пылят сейчас на своих верблюдах по барханам. Кого они там ловят? Тушканчиков? Диких верблюдов?
— Вэээрблууудиц, — Мартышин наконец-то услышал работу ГэТээСки, — Там нет болот. А вот в Бразилии, где много диких обезьянншшш… — размечтался он.
33. Двадцать третий день на планете обезьянн. Стремление к уровню моря в поисках нежной воды.
"Фаерлуппен?"
"Фраерпуллен!"
— Ну хватит! — по-русбандски возмутилась Шимпанзун и громко захлопнула учебник. Смешно взмахнул ушами дог — Бандерла привела его с собой. — Чухнен, скейтескуттер циклотронен?
(Поедем, прокатимся на велосипедах?)
— Веррик, скейтескутт, — сразу же согласилась Бандерла.
(Конечно, поедем.)
Они вышли из дома. Дог выбежал впереди всех — пес хочет, чтобы и его взяли на прогулку, и в несколько прыжков он уже перемахнул на другой берег по короткому мосту. Но его не взяли.
Велопоездки уже традиция, но осень понемногу сдает свои позиции, и скоро облетят все, слабеющие с каждым часом листья, и тогда велосипеды придется спрятать до лучших времен, так что жить традиции — лишь пару недель.
А они снова завернули на набережную, и Шимпанзун снова посетила тайное для себя место — плавучий причал, приспособленный для приливов и отливов. На нем гулкие шаги и совсем рядом плещется вода. Серая вода — неделю назад кончился сентябрь.
— Есть мнение, Бандерла, что вода должна быть нежной. Не знаешь, чье это мнение? И почему?
— Нет-таа, — исковеркала русбандское слово смешливая подруга.
— И я нет-таа. А красивое здесь место, правда? И рядом холодная вода…
— Штокмен?
(Почему?)
— Штокмен екки шток!
(Потому что потому!)
А когда вернулись, и когда радостно залаял не взятый на прогулку и уже забывший обиду дог, и когда с работы вернулись Гибне и ее муж Манкис, и все собрались в кучу поговорить о том и о сем, то никто из них не заметил… случайный зайчик, точечный блик на высоком склоне фьорда. Скоро вечер, и медленное падение Олнцеса в холодное северное море выдало неосторожного наблюдателя. Но никто не вздрогнул и даже не насторожился, а если бы и увидел, то не придал бы этому опасного значения — в размеренной жизни хрюхерносцев нет места для подозрений случайных отражений.
К Хрюхерносу Примат приблизился к исходу восьмого дня пути, и как ни странно, длинный путь не стал ему в тягость. Геврония вытянулась с юга на север узкой полосой побережья, обрываясь фьордами в море, так что он смог за неделю преодолеть ее ширину — с востока на запад. Северные территории — много места, но мало жилья, удобное безобезьяннье, и почти нет помех осторожному движению. А вот по побережью с внятной точностью рыбацкой целесообразности и расчетливостью военных баз расположились небольшие городки, и один из самых северных — Хрюхернос. Прижатый фьордами к воде, он спрятался внизу от ветра и сильных морозов, у теплого течения, и Примат, разглядывая его сверху, без труда сопоставил город и карту, и вслед за падающим в море Олнцесом спустился по склону фьорда, поближе к домам. Но все же остался на безопасном расстоянии, ожидая скорой темноты. Он ясно различил дом Гибнсенов — ведь Гибне, как нарочно, долго хвалилась фотографиями в аэропорту, и сразу же узнал дом Какерсенов — чуть дальше, через тонкую речку, почти ручей. Этот дом он четко выделил из ряда — он стоит сразу за мостом, и живут в нем Мак и Шимпанзун Какерсены. Они — причина его недельного перехода и сегодняшнего вечернего торжества, а ожидание темноты — праздник ожидания праздника.
Чувствуя себя чихаком на склоне шашлыкской горы, он увидел в бинокль, как к дому Какерсенов на велосипедах подъехали две фигурки, и не удивился, узнав в одной из них Шимпанзун. Вторая, вероятно, дочка Гибне — слишком далеко, чтобы рассмотреть лицо. Однако черный дог подтвердил предположение. Подъехала машина, из нее вышла Гибне, он узнал ее, и скорее всего ее муж. А затем появилась другая машина, и Примат увидел Мака — пока счастливого геврона.
Все сходится, но у него нет к геврону злости. Этому виной расстояние и ожидание темноты, и стараясь не терзать себя все равно неточными вопросами, отдыхая в холодной тени уже почти прозрачных деревьев, он съел свой последний ужин.
Город из начинающихся огней беспечным пятном рыхлых двухэтажных улиц расстилался внизу, всем своим видом давая понять, что беспечность не верит в неожиданность, а рациональность не признает всплеска. Но скоро вечер и последний шаг, и его осторожность — лишь нежелание лишних движений.
Неторопливо канул в воду Олнцес, наступила неспешная и неплотная темень, включен свет и загорелись окна, проглочен ужин и приготовлены постели, телевизоры не удивили скукой множества каналов, а девочка Бандерла привела с прогулки дога.
— Пляйзер мильтоншуст катапультирен, Бандерла!
(Бандерла, вынеси пожалуйста мусор!)
— Оххер! — громко вздохнула девочка, отдавая поводок в руки матери. Дог по имени Лог не всегда послушен, и часто с прогулки в дом его приходится затаскивать силой.
(Ох!)
— Ахтузиркен, ширли балбессен, мацайфинг унд нихт лайфер дивидентен! — сделал ей строгое замечание отец.
(Смотри, будешь лениться, ничего в этой жизни не добьешься!)
— Ухти тух, Шимпанзунен балбессен, онен барбисюн! — нелогично, не так, как принято у воспитанных гевронских детенышей, дерзко возразила родителям девочка, однако без особых внутренних противоречий взяла черный пластиковый пакет и направилась к двери.
(А вот Шимпанзун ленивая, но красивая!)
— Оххер! — теперь удивился экзотической дерзости дочери Манкис.
— Айм унвизер, онер хрючерс форен ланчижор, батон бургеобезьянг зерпиллен онерписсен! — уже из дверей крикнула та и выбежала на улицу.
(Она хоть и спит до обеда, а обезьянны все равно на нее пялятся!)
— Русбандерленд нихтшиз взбдошер конторен, — непедагогично согласилась с революционностью в голосе дочери Гибне, удерживая рванувшегося вслед за девочкой дога.