Первого февраля температура днем поднялась до двадцати одного градуса; пять дней спустя снизилась до десяти, а ночью опустилась еще ниже, до минус четырех. Эти дикие температурные скачки в первую неделю февраля, по-видимому, вызвали у Мардж новый приступ слабости. С каждым днем ей становилось хуже.
Теперь она спала не шестнадцать часов в сутки, а все девятнадцать, и боролась за каждый вдох. Паралич правой стороны тела стал еще заметнее, и мы взяли напрокат инвалидное кресло, чтобы передвигаться по дому. Ее речь звучала невнятно, аппетита не было, но все это не шло ни в какое сравнение с болью, которую она испытывала. Мардж принимала столько обезболивающих, что от ее печени не осталось живого места. Облегчение приходило к ней лишь во сне.
Мардж не жаловалась на боль – ни моим родителям, ни Лиз, ни мне. Как всегда, она беспокоилась за других больше, чем за себя, но то, как она страдала, было видно по болезненным гримасам и глазам, наполненным слезами. Ее агония стала пыткой для всех нас.
Я часто сидел с ней в гостиной, пока она спала на диване; а когда перебиралась в спальню, устраивался в кресле-качалке. Пока я смотрел на неподвижную сестру, на меня накатывали воспоминания давних лет – словно кино перематывают в начало, кино с Мардж в главной роли, где ей достались самые яркие реплики. В этом фильме она всегда была жизнерадостной и энергичной. Останутся ли такими навсегда мои воспоминания или поблекнут со временем? Я изо всех сил старался видеть не только ее болезнь, твердил себе, что должен помнить все, что было прежде, до того, как она заболела.
В тот день, когда температура упала до минус четырех, я вспомнил, как отец рассказывал мне о лесных лягушках, обитающих повсюду – от Северной Каролины до Полярного круга. Эти хладнокровные создания чувствительны к низким температурам, способны замерзать до состояния ледышки, когда их сердце перестает биться. Вместе с тем в процессе эволюции у лягушек развился процесс преобразования гликогена в глюкозу, которая действует как природный антифриз. Они могут оставаться замерзшими и неподвижными долгие недели, но, когда наконец теплеет, сердце лягушки начинает биться; затем следует быстрый вдох, и она уже скачет на поиски пары, словно Бог нажал кнопку «пуск».
Я смотрел на спящую сестру и мечтал именно о таком чуде природы.
Как ни странно, в остальном моя жизнь продолжала идти своим чередом.
Работа отвлекала от дурных мыслей. Радость клиентов при виде результатов моего труда была единственным светлым пятном. Я встретился с риелтором, который сообщил, что пара из Луисвилла попросила отложить завершение сделки на длительный срок, поскольку они хотели, чтобы их дети закончили учебный год на прежнем месте, в итоге продажу наметили на май. Однажды за обедом Эмили спросила фамилию моего риелтора и сообщила, что тоже подумывает выставить дом на продажу.
– Мне надо начать все заново, – пояснила она, – там, где я никогда не жила вместе с Дэвидом.
В то время я подозревал, что она просто старается поддержать меня морально в решении продать дом, зная, что насчет его правильности я по-прежнему сомневаюсь. Но через два дня она прислала мне фотографию, где возле ее дома на лужайке стояла табличка «Продается. Новинка».
Все в мире меняется, и ее жизнь, как и моя, продолжалась. Я жалел лишь об одном – что не знаю, в каком направлении движется моя жизнь.
* * *
Мой отец по-прежнему каждое утро приезжал к Мардж с ящиком инструментов. То, что задумывалось как мелкий и необходимый ремонт, превратилось в масштабную реконструкцию дома. Пока Лиз и Мардж ездили ко мне на открытый показ дома, он полностью выпотрошил всю ванную для гостей, чтобы заново отделать ее так.
Во всем, что касается новых технологий, отец всегда был динозавром. До сих пор у него не находилось причин обзаводиться мобильным. Начальство всегда знало, где именно он работает, у остальных членов бригады телефоны имелись, поэтому с отцом всегда можно было связаться. А кому еще могло понадобиться звонить ему? И зачем нужна техника, в которой нет необходимости?
Но вскоре после Нового года отец приехал ко мне и удивил просьбой помочь ему купить телефон. Поскольку он ничего не знал об «этих мобильных штуковинах», он доверил выбор мне. «Главное, чтобы он умел все, что сейчас модно, – попросил он, – и был не слишком дорогим».
Я выбрал для него телефон, пользоваться которым ему было бы предельно просто, подключил ему мой тарифный план, а потом терпеливо объяснил, как звонить, отвечать на звонки, получать и отправлять текстовые сообщения. В список контактов я занес номера Мардж, Лиз, мамин и мой. Больше добавлять было некого.
– А делать фотографии он умеет? – спросил отец. – Я видел такие телефоны.
Почти во все телефоны уже много лет встраивают камеры, мысленно объяснил я, но вслух сказал только:
– Да, умеет.
Я показал ему, как это делается, после чего он сам потренировался фотографировать. Я объяснил также, как стирать те снимки, которые ему не нравятся. Мне самому казалось, что такое обилие информации отцу не переварить. Наконец он бережно положил телефон в карман и направился к машине.
На следующий день я снова увиделся с отцом у Мардж. Она только проснулась, мама подогрела для нее куриный бульон. Мардж съела полтарелки, а когда поднос убрали, рядом с Мардж на диване устроился отец. Смущаясь, он принялся показывать ей снимки разных кранов на своем телефоне, раковин и полотенцесушителей, советоваться по поводу напольной и настенной плитки. Очевидно, он побывал в строительном супермаркете и нашел способ держать Мардж в курсе процесса ремонта.
Мардж знала, что отец всегда был немногословным человеком и редко демонстрировал свои чувства. Но он так старался отремонтировать ее дом, что это говорило о его любви куда красноречивее любых слов, которые ему всегда было так трудно высказать.
Когда они закончили, Мардж придвинулась ближе, не оставляя отцу другого выбора, кроме как обнять ее.
– Я люблю тебя, папа, – прошептала она.
Посидев еще немного, отец поднялся с дивана и вышел из дома. Все подумали, что он уехал покупать выбранные материалы, но я вдруг осознал, что не слышал шум уезжающей машины.
Выглянув из-за шторы, я увидел, как мой отец, самый сильный человек, какого я знал, сидит на переднем сиденье своей машины, склонив голову и опустив плечи.
Все эти дни в доме Мардж витали восхитительные ароматы: мама изо всех сил старалась приготовить хоть что-нибудь, что вызвало бы аппетит у моей сестры: супы, рагу, соусы и пасту, банановый крем, лимонные меренги и домашнее ванильное мороженое. Холодильник и морозильник уже были битком набиты, и всякий раз я по настоянию мамы забирал что-нибудь себе, поэтому моя кухня тоже постепенно заполнялась едой.
Стоило только Мардж проснуться, как мама уже ставила перед ней поднос с едой: на второй неделе февраля мама начала кормить ее с ложки, поскольку и левая сторона тела Мардж заметно ослабела. Мама осторожно подносила ложку к ее губам, вытирала рот салфеткой, давала попить через соломинку.
Пока Мардж ела, мама говорила без умолку. Говорила об отце, о том, что новый хозяин его компании недоволен тем, что отец так часто пропускает работу. К тому времени у отца уже накопились целые месяцы неотгуленных отпусков, но хозяин оказался из тех людей, которые вечно чем-нибудь недовольны. Он слишком много требовал от подчиненных.
Мама рассказывала о тюльпанах, которые посадила для моего отца, о лекциях, которые посещала вместе с подругами по обществу «Красная шляпа», делилась подробностями своих разговоров с Лондон, какими бы незначительными они ни были. Я не раз слышал, как мама упоминает о том, что расстроилась и обиделась, потому что ее не позвали посмотреть, как Мардж и Лондон катаются на роликах.
– Я столько раз побывала с тобой на том катке, что на асфальте стоянки возле него остались борозды от моих шин, а ты забыла позвать меня на первое катание моей внучки!
Я понимал, что она обижается не всерьез, но и правда хотела бы увидеть Лондон и Мардж на роликах, и ругал себя за это. Ведь мама хотела посмотреть не только на Лондон, но и на собственную дочь, самозабвенно и радостно катающуюся на роликах в последний раз.
На второй неделе февраля у меня возникло странное ощущение, что время ускоряет ход и в то же время замедляется. Долгими были часы, которые я каждый день проводил у Мардж, и типичные для них промежутки молчания и сна, но, с другой стороны, с каждым приездом я замечал, что организм Мардж истощается все быстрее. Однажды, встретив Лондон из школы, я заехал к Мардж и застал ее бодрствующей в гостиной. Они приглушенно говорили с Лиз, и я уже собрался уйти, но Лиз покачала головой.