Ганин побрызгался одеколоном, поцеловал Мику в макушку и выскочил из дома.

В ближайшем салоне флористики принялся выбирать букет. Выбор был огромный – у Ганина даже в глазах зарябило от цветов, половину названий которых он даже не знал.

Продавщицы так и забегали, стремясь угодить привередливому клиенту.

– Для кого букет? По какому поводу? – спрашивали они.

– Молодой женщине, – важно ответил Ганин. – Буду делать предложение...

Его слова повергли в шок служащих салона. Это ж какая на них теперь лежит ответственность!..

Перебрав кучу вариантов с орхидеями, каллами и лилиями, Ганин пришел к неожиданному выводу – надо дарить розу. Причем одну. Всего одну! В данном случае лаконизм более уместен, чем снопы из цветов и аляпистые корзинки в «новорусском» стиле... Ни бантиков, ни рюшечек, ни бумажного кружева!

Только одна роза.

Естественно, надо было решить – какого цвета...

Красный – цвет страсти. Белый – нежности и возвышенной любви. Можно розовый, но в данном случае компромиссы ни к чему...

Красный или белый?

Сначала Ганин склонялся к красному (еще жива была в памяти та фантастическая ночь!), а потом он взял в руки белую розу. Белую-белую – как снег на горных вершинах. Как крылья ангела... У этого цвета было слишком много обязательств – само собой разумеется, одной ночью не отделаешься! «Я буду любить тебя вечно. Только тебя. Только тебя...»

Григорий Ганин купил роскошную белую розу.

Еще через полчаса он надавил пальцем кнопку звонка.

– Гриша? – обрадовалась Катя, распахнув перед ним дверь. – Ты один? А Мика где...

И тут она осеклась. Увидела костюм, выбритое серьезное лицо, белую розу – и как будто сразу догадалась обо всем.

– Проходи, – сдержанно произнесла она.

Ганин зашел, протянул ей розу.

– Это тебе.

– Красивая... – хмурясь, сказала она, поднеся к лицу цветок.

– Катя... – сказал он, проходя вслед за ней. – Я бы хотел...

И замолчал.

Григорий Ганин в первый раз был у нее дома.

– Это ты сама? – удивленно спросил он, подходя к стеллажам, на полках которых разместились Катины деревянные творения. Бесконечные лошадиные табуны...

– Ага.

– Слушай, как здорово! – забыв обо всем, воскликнул он. – Я-то думал...

– Что ты думал?

– Мика говорил, что ты вырезаешь из дерева лошадок, и я... я представлял их совершенно по-другому, – признался Ганин и тут же пожалел о сказанном.

– Представляю, что ты представлял! – несколько нервно хихикнула Катя.

– Я представлял их... игрушками, – мрачно пояснил он. – А это... это настоящие скульптурные произведения, это...

Он внимательно рассматривал Катины творения.

Жеребята, рысаки, битюги с тяжелой поступью. Стоят, бегут, лежат. Пьют воду из ручья. Подняв голову, ловят широкими ноздрями ветер. Наклонив голову, роют копытом землю... Длинноногие, поджарые, нереальные в своей красоте. Готовые в любой момент сорваться с места и полететь вперед... В какие такие степи рвались они?

– Потрясающе! – совершенно искренне восхитился он.

Катя сняла с полки одного из коней.

– Это тебе, – серьезно сказала она. – Подарок.

– Спасибо...

– Ганин, а теперь говори – зачем пришел?

Она стояла у распахнутой балконной двери, скрестив руки на груди. В длинном светлом платье с мелким, неразборчивым рисунком – из ситца, что ли... И босая. Ганин только сейчас заметил, что она босая. Узкие лодыжки, узкие длинные пальцы. Даже босая, без спасительных каблуков, она выглядела очень соразмерно, пропорционально – эту телесную гармонию наметанный глаз Ганина-архитектора уловил сразу же. И задним числом он вдруг вспомнил Риту – вот чего та беспокоилась, вот почему даже по дому бегала на каблуках! У Риты были совершенно другие пропорции.

Ветер с улицы играл с подолом Катиного платья. И опять, в который уже раз, Ганин поразился тому, как она, Катя, хорошо выглядит. Небесная, нежная, акварельная прелесть...

– Что ты смотришь? – спросила она и беспокойно оглядела себя. На всякий случай отряхнула подол.

– Так... – пожал он плечами. «Надо было дарить красную розу! – подумал он, с трудом отводя от нее взгляд. – Или... нет, все-таки я правильно поступил, что купил белую!»

– Что Мика делает?

– Он? Он с Серафимой дома сидит... ну, с домработницей. Я... я потому его не взял, что мне надо было поговорить с тобой.

– О чем? – щеки у нее слегка порозовели. И Ганин каким-то шестым чувством вдруг понял – в этот момент она вспомнила туночь.

– Я хотел сказать тебе... – торжественно начал он, но снова сбился. – Катя, а у тебя есть фотографии?

– Какие фотографии? – удивленно спросила она.

– Я бы хотел посмотреть на Мику. Какой он был раньше...

– Конечно, есть!

Катя достала большой альбом, положила его на колени Ганину.

Алевтина Викторовна, тетя Нина, тетя Даша, Лизавета Прокофьевна в платке, некто в камуфляжной форме, краснощекий и улыбающийся – а, дядя Митя! Катя, Катя, еще раз Катя – совсем юная. В школьной форме. Далее – фотографии ее подруг.

И потом, резко, без всякого перехода – голый младенец с изумленным взглядом круглых глаз, лежащий на пузе. Абсолютно лысый. Пухлые руки с «перетяжками».

– Он?

– Он! – с гордостью сказала Катя. – Тут ему полгода. А вот здесь уже год...

Она присела рядом с Ганиным на корточки и, листая альбом, рассказывала, каким их сын был в раннем детстве. Какой у него был аппетит в младенчестве. Как вел себя в детском саду. С каким чувством пошел в первый класс...

Ганин смотрел то в альбом, то на ее затылок с тонкой ниточкой пробора. Смотрел на ее тонкие сильные руки, которые мелькали перед ним... И слушал ее, узнавая о жизни своего сына – той ее части, которая, казалось, была навсегда потеряна для него, Ганина...

Он улыбался, смеялся, укоризненно качал головой... Потом снова улыбался. Он испытал странное, доселе незнакомое чувство умиления, когда разглядывал фотографии своего сына в младенчестве. И в первый раз пожалел о том, что не слышал его первых слов, не видел его первых шагов. «Да, – вздохнул он. – Есть дети, и есть... дети. Глупая, глупая Ритка!.. Глупый я!..»

– Чего ты вздыхаешь? – спросила Катя, посмотрев на него снизу вверх.

– Так, просто...

Нельзя, нехорошо, бессмысленно было сравнивать Катю и Риту, но Ганин не мог не делать этого сейчас. Почему-то именно так ему было легче понять Катю – в сравнении с другой женщиной.

Катя ничего не испугалась.

Она же была совсем одна... И она не побоялась сделать этот шаг – хотя, казалось бы, был очень простой и легкий выход.

Ганин закрыл альбом и положил его на руки Кате. Затем снова подошел к стеллажам.

– Ты когда начала этим заниматься? – спросил он. Просто потому спросил, что надо было о чем-то говорить.

– Давно. Я уже и не помню. Кажется, когда носила Мику, – пожала Катя плечами.

Кого хотели догнать кони, куда умчаться? За кем? Куда стремились Катины мысли? В какую сторону она посылала этих деревянных гонцов?

«За тобой, – шепнул ему внутренний голос. – Тебя она искала и тебя ждала!»

– Ты, кажется, хотел со мной что-то обсудить, – напомнила она.

– Да. Вот что, Катя... вопрос очень серьезный, – он подошел к ней, нащупывая в кармане маленькую бархатную коробочку. Слава богу, хоть колечко он догадался приобрести заранее!

– Я тебя слушаю, – прошептала она, сведя темные брови.

– Ты будешь моей женой?

– Что? – темные брови удивленно поползли вверх. – Что?..

– Ты будешь моей женой, Катя? – повторил он.

– Ганин... – ошеломленно выдохнула она. – С ума сойти... Ты мне делаешь предложение?

– Да. И ты скажи – да! – улыбнувшись, подсказал он. Достал коробочку и открыл ее. Синим огнем блеснули сапфиры на белом золоте.

– Теперь понятно... – Она вдруг засмеялась – сначала тихонечко, а потом все сильнее. – Ой, не могу... теперь понятно, отчего ты расфуфырился, как индюк...

– Катя!

– Нет, Гришенька, нет! – смеялась она, и по щекам ее текли слезы. – Нет, нет, и еще раз нет!

– Ты подумай... ты ведь все еще любишь меня. И я тебя люблю. У нас есть сын.

Неожиданно Катя перестала смеяться, ладонью смахнула слезы.

– Вот именно – сын, – мстительно произнесла она. – Ты из-за сына делаешь мне предложение.

– Ну да, и из-за него тоже! Послушай, он очень соскучился по тебе. Он... он разрывается между нами. Он хочет, чтобы мы были вместе.