– Неправда! – Анджули возвысила голос, отступила на шаг и, задыхаясь, проговорила: – Рана может отказаться жениться на мне, но он позволит мне остаться и заботиться о Шу-шу – в качестве служанки или айи. Если он заберет мое приданое, оно, безусловно, с лихвой окупит мое скромное пропитание, даже если я доживу до глубокой старости. Когда он поймет, что без меня его жена зачахнет и умрет, он охотно оставит меня здесь. Нанду же, я точно знаю, не желает моего возвращения, ибо кто пожелает взять в жены женщину, отвергнутую раной Бхитхора?
– Такой человек есть, – тихо сказал Аш.
Лицо Анджули сморщилось, точно у маленького ребенка, готового заплакать от боли, и она резко отвернулась и сдавленно прошептала:
– Я знаю… Но это невозможно, а потому… любому, кто спросит, ты скажешь, что я не вернусь в Каридкот и что никто не заставит меня вернуться. И что если я не могу остаться в Бхитхоре в качестве второй жены раны, то останусь в качестве служанки моей сестры. Больше мне нечего сказать. Разве что… поблагодарить тебя за предупреждение и за все…
Голос у нее пресекся, она беспомощно потрясла головой – этот жест вызывал больше жалости, чем любые слова, – и дрожащими руками накинула покрывало обратно на лицо.
На несколько мгновений, которых как раз хватило, чтобы слезы подступили к ее глазам и пролились, Аш заколебался. Потом он схватил Джули за плечи, развернул к себе лицом и резко откинул покрывало. При виде ее мокрых щек сердце у него мучительно сжалось, и он заговорил более яростно, чем собирался:
– Не валяй дурака, Джули! Неужели ты думаешь, что он не будет спать с тобой, если ты останешься здесь в качестве служанки Шу-шу, а не жены? Конечно будет. Как только ты окажешься под кровом раны, ты станешь его собственностью, как если бы ты вышла за него замуж, но у тебя не будет статуса рани, да и вообще никакого статуса. Он получит возможность делать с тобой все, что захочет, и, насколько я успел его узнать, он наверняка станет тешить свое тщеславие, используя в качестве наложницы дочь махараджи, которую отказался взять в жены. Разве ты не понимаешь, что твое положение будет невыносимым?
– Оно часто таким было, – ответила Анджули, овладев собой. – Однако я с ним мирилась. И сумею смириться снова. Но Шу-шу…
– Да к черту Шу-шу! – в бешенстве перебил Аш. Он стиснул пальцы крепче и тряхнул девушку за плечи так, что у нее лязгнули зубы. – Это бесполезно, Джули. Я не отпущу тебя. Я думал, что смогу, но тогда я еще не видел раны. Ты не знаешь, что он собой представляет. Он старый. Старый! О, возможно, не годами, но во всех прочих отношениях: телом, лицом и черной душой. Он весь прогнил в пороке. Ты не можешь сойтись с таким существом – с отвратительной, бессердечной, лысой обезьяной, напрочь лишенной чести и совести. Или ты хочешь производить на свет монстров? Ибо именно их ты будешь рожать – уродливых монстров, и к тому же ублюдков. Ты не можешь пойти на такой риск.
Гримаса боли исказила мокрое от слез лицо Анджули, но голос ее звучал тихо, ровно и непреклонно:
– Я должна. Ты знаешь почему. Даже если ты прав насчет тщеславия раны, он наверняка удовольствуется возможностью обращаться со мной как со служанкой, не трудясь использовать меня в качестве наложницы, и моя жизнь будет не так уж несчастна. По крайней мере, здесь я буду полезна сестре, а в Каридкоте меня не ждет ничего, кроме позора и горя. Нанду изольет на меня даже больший гнев, чем на всех остальных, кто туда вернется.
– Ты говоришь так, словно у тебя нет выбора, – сказал Аш. – Но ведь выбор есть, и ты это знаешь. О любимая моя… радость моего сердца… – Голос у него пресекся. – Уедем вместе. Мы можем быть счастливы, а здесь тебя не ждет ничего. Ничего, кроме рабского служения и унижения, и… Нет, молчи: я знаю, что Шушила останется здесь, но я уже говорил тебе, что ты заблуждаешься насчет нее. Она всего лишь испорченная девчонка, которая давно усвоила, что слезами и истериками можно добиться почти всего, а потому использует их в качестве оружия, эгоистично и безжалостно, для достижения собственных целей. Спустя какое-то время она перестанет в тебе нуждаться или даже скучать по тебе – когда станет рани Бхитхора, окруженной толпой служанок, готовых выполнить любое ее пожелание, или когда нарожает детей, чтобы любить, баловать и развлекать их. Но как насчет меня? Ведь я не могу жить без тебя… Ты нужна не одной только Шу-шу, сердце мое. Ты нужна и мне тоже… гораздо больше, чем ей. О Джули…
Слезы градом катились по щекам Анджули, застилая глаза, подступая тугим комом к горлу, и несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. Но она потрясла головой и через несколько мгновений прошептала прерывающимся голосом:
– Ты говорил мне это прежде, и тогда я сказала… я сказала, что ты сильный, а Шушила слабая, и потому я не вправе предать ее. А если рана действительно такой, как ты говоришь, значит, ей придется совсем плохо. Ты знаешь, что я люблю тебя… больше всех на свете… больше жизни… Но я люблю и ее тоже, и ты ошибаешься, когда говоришь, что она не нуждается во мне. Она всегда во мне нуждалась. А сейчас я нужна ей больше, чем когда-либо… И потому я не могу… не могу…
Голос снова изменил Анджули, и внезапно Аш с безумным, леденящим душу отчаянием осознал, что он получил бы больше шансов, если бы солгал, если бы заставил ее поверить, что рана красив и обаятелен и что Шу-шу непременно влюбится в него до безумия и будет чувствовать себя гораздо лучше без докучливой сводной сестры, присутствующей в качестве третьего лишнего в их счастливой совместной жизни. Когда бы Джули поверила, может статься, она сдалась бы на уговоры. Но правда сыграла роковую роль, показав ей со всей ясностью, какая судьба уготована Шушиле, лишенной возможности бежать. И для Джули этого оказалось достаточно, чтобы укрепиться в своей решимости, окончательно и бесповоротно увериться в необходимости остаться и всеми силами поддерживать, утешать и ободрять испуганную маленькую сестру, которой суждено выйти замуж за монстра. Он должен был предвидеть такую реакцию, но не предвидел…
Сознание поражения нахлынуло холодной волной, отнимая у него силы. Руки его разжались и соскользнули с плеч Анджули, и он мог только смотреть и смотреть на нее. Она стояла перед ним, высокая, стройная и невыразимо прекрасная в свете лампы. И царственная – принцесса, которая станет служанкой…
Постепенно в тишине стали различаться слабые звуки: шуршание мотыльков, вьющихся вокруг лампы, скрип палаточных растяжек, тихое прерывистое дыхание Анджули. Сквозь них Аш услышал частый глухой стук собственного сердца – и удивился, что оно все еще бьется. Если только то билось не сердце Джули.
Бесконечно долгое время он с безумной любовью и мукой вглядывался в это искаженное горем лицо, в широко раскрытые, затуманенные слезами глаза, а потом вдруг, не в силах долее сдерживаться, порывисто обнял девушку, покрыл исступленными поцелуями заплаканное лицо, яростно стискивая ее в объятиях в нелепой надежде, что телесный контакт сделает то, чего не смогли сделать слова, и сломит сопротивление.
Поначалу почти показалось, что он взял верх. Руки Джули обвились вокруг его шеи, ладони тесно сомкнулись у него на затылке, и она прижалась к нему всем телом с такой же безудержной страстью и раскрыла губы, отвечая на неистовые поцелуи. Время остановилось для них. Они забыли о Кака-джи и вообще обо всем на свете. Мир сузился до зачарованного, выпавшего из потока времени круга света, в котором они стояли вдвоем, прильнув друг к другу столь тесно, что старику, смотревшему на них, почудилось, будто две фигуры слились в одну и стали единым целым – языком пламени или тенью, колеблемой незримым ветром…
Чары разрушила Анджули. Она опустила руки, подалась назад и уперлась ладонями в грудь Аша, отталкивая его. И хотя ему не составило бы никакого труда удержать ее в объятиях, он не стал и пытаться. Он знал, что потерпел поражение. Слабость Шушилы оказалась сильнее его любви. Больше он ничего не мог поделать, ибо давно отказался от мысли похитить Джули, прекрасно понимая, что даже при ее согласии шансы на успех ничтожны, а риск огромен, тогда как без оного у них нет ни единого шанса – только неизбежность смерти для них обоих.
Аш разомкнул объятия, отступил на шаг и смотрел, как она наклонилась и шарит по полу в поисках чадры. Руки у нее тряслись так сильно, что она не сразу сумела накинуть покрывало на себя, а когда ей это удалось, она замерла на несколько мгновений, удерживая собранную в складки ткань по сторонам от лица, и устремила на него пристальный, предельно сосредоточенный взгляд, каким смотрят в последний раз на любимое лицо, перед тем как над ним закроется крышка гроба. Она как будто старалась навсегда запомнить Аша, чтобы до конца жизни не забыть ни единой черточки: цвет глаз, разлет бровей, рисунок губ, порой серьезно сомкнутых или угрюмо сжатых, а порой на удивление нежных; глубокие, не свойственные молодости складки, оставленные в углах рта историей с Белиндой и Джорджем, а потом опытом жизни и смерти, приобретенным в Пограничных горах по обе стороны северо-западной границы; оттенок кожи и единственную темную прядь волос, обычно падавшую на лоб и наполовину скрывавшую неровный серебристый шрам от удара афганского ножа…