В двух шагах позади нее шла Анджули, высокая и стройная, в зеленом сари, расшитом по краю серебром и мелким жемчугом, но она снова оставалась в тени своей пышно наряженной сестры. На лбу у нее поблескивал изумруд, еле видный сквозь шелк, достаточно тонкий, чтобы различить под ним медный оттенок темных волос и тонкую красную линию, проведенную по пробору, – полоску кункум, отличающую замужних женщин. Волосы у Анджули были заплетены в толстую, перевитую нитями жемчуга косу, спускавшуюся почти до колен, и, когда она проходила мимо Аша, он уловил тонкий аромат сухих розовых лепестков, который у него всегда будет ассоциироваться с ней.
Анджули наверняка знала, что он находится среди зрителей, но она держала голову низко опущенной и не смотрела ни влево, ни вправо. Рана взобрался по серебряной лестнице, приставленной к боку головного слона и придерживаемой двумя слугами в алых тюрбанах, и разместился в паланкине. Следом поднялась Шу-шу с помощью придворных дам, подсаживавших и подталкивавших свою госпожу, и села рядом с ним. И потом по ступенькам взошла Анджули, тонкая, стройная и величественная: серебристо-зеленое мерцание сари, болтающийся кончик темной косы, узкие ступни цвета слоновой кости и мимолетное видение тонких щиколоток, обхваченных браслетами.
Махаут выкрикнул команду, и слон, качнувшись вбок, медленно поднялся на ноги, и, когда он двинулся вперед, Анджули посмотрела вниз со своего места в позолоченном паланкине. Ее обведенные сурьмой глаза над краем прикрывавшего лицо паллу казались огромными, и она ни секунды не искала взглядом в толпе, но посмотрела сразу на Аша, словно магнетическая сила его собственного пристального взгляда подсказала ей, где именно он стоит.
Несколько бесконечно долгих мгновений они смотрели друг на друга, напряженно и неотрывно. Смотрели с любовью и тоской, но без скорби, пытаясь глазами сказать друг другу все то, что говорить не было необходимости, ведь они и так это знали: «Я люблю тебя… Я буду любить тебя всегда… Не забывай меня». А в широко раскрытых глазах Джули читались слова, которые она произнесла однажды лунной ночью в далеком прошлом, вот так же глядя на него сверху вниз: «Кхуда хафиз» – «Да пребудет с тобой Бог». Потом сопровождающие и факельщики выстроились тесными рядами с обеих сторон, заиграл еще один оркестр, и паланкин плавно заколебался, когда слон медленно, враскачку зашагал вперед, увозя Джули, Шу-шу и рану по тенистой аллее к воротам парка и дороге длиной в милю, ведущей к городу и Рунг-Махалу.
Дальнейшие события Аш запомнил плохо. В памяти сохранилось неясное видение вереницы слонов, которые величественно проходят мимо тяжкой поступью, увозя высокопоставленных участников барата, и смутное воспоминание, как он помогает Кака-джи, Джхоти и Малдео Райю забраться в позолоченный паланкин и видит, как Мулрадж и еще несколько представителей Каридкота садятся в другой паланкин и тоже уезжают. Происходившее впоследствии запечатлелось в сознании в виде хаоса образов и звуков: барабанный бой, пронзительные голоса флейт, гарцующие всадники и несметное множество ярко одетых людей, которые уходят в темноту в сопровождении факельщиков, шагающих цепочкой по обеим сторонам колонны. Первые в длинной процессии, вероятно, достигли Рунг-Махала еще прежде, чем последние прошли под убранной цветами аркой, ведущей из парка, и Аш, по всей видимости, оставался среди толпившихся у Жемчужного дворца зрителей и поддерживал вежливые разговоры с соседями до самого конца, ибо он вернулся в свои комнаты в душном гостевом доме уже далеко за полночь.
Сидевший на веранде у спальни слуга, в чью обязанность входило дергать за веревку, приводя в движение тяжелую панкху и тем самым создавая искусственный сквозняк, крепко спал на своем посту. Как и чоукидар, который лежал, закутанный в простыню, точно в саван, на кровати, поставленной под навесом веранды. Аш не стал их будить. Повернувшись, он неслышными шагами направился к ведущей наверх каменной лестнице, поднялся по ней на плоскую крышу и, опершись на парапет, устремил взгляд на озеро и город.
В последние недели он изо всех сил старался не думать о Джули, и, хотя у него не всегда получалось, он отчаянно боролся с собой и сознательным усилием воли гнал прочь любую мысль о ней, проникавшую сквозь возведенные преграды и заслоны. Но эта борьба не прекращалась ни на миг, и Аш знал, что она будет продолжаться до тех пор, покуда время и старость не придут к нему на помощь, потому что он не может все дни напролет только и делать, что прислушиваться к эху былого и жить воспоминаниями. Он должен жить дальше, и жить в разлуке с Джули. Ему придется смириться с этим – им обоим придется. Но сегодня он вправе позволить себе посвятить ей несколько часов, и – как знать? – возможно, его мысли достигнут Джули, преодолев разделяющее их расстояние в какую-то милю, и тогда она поймет, что он думает о ней, и найдет утешение в этом сознании.
Парк постепенно погружался в тишину. Рассвет на этих широтах занимается рано, и люди, не присоединившиеся к процессии, укладывались в постели, чтобы успеть хоть немного поспать до пробуждения ранних птиц и наступления нового пышущего жаром дня. Но по ведущей в город дороге все еще ползла цепочка факельных огней, а в самом Бхитхоре ярко сияла иллюминация, играли оркестры и с треском взрывались патаркары. Высоко над тесным скоплением домов вырисовывались на фоне ночного неба сложенные из песчаника крыши и купола Рунг-Махала, блестящие подобием полированной меди в свете многих тысяч чирагов, и Аш словно воочию видел, как слоны один за другим проходят под аркой огромных ворот и вступают в наружный двор дворца. Джули, должно быть, уже находится в занане и впервые видит комнаты, в которых она проведет остаток своих дней. Служанки снимают с нее драгоценности и убирают праздничный наряд, и очень скоро…
Он резко осадил свое воображение, внутренне содрогаясь от следующей мысли, но сразу же осознал, что сегодня ночью разделить ложе с раной придется Шушиле, а не Джули. Рана никогда не желал Джули и, возможно, никогда не возжелает, а в таком случае ее оставят в покое и позволят ей жить своей жизнью, занимаясь хозяйственными делами, не пользуясь особым вниманием и уважением, заботясь о Шу-шу и детях Шу-шу – плачевная перспектива для девушки вроде Джули, молодой, красивой и созданной для любви…
Лишить Джули материнства и запереть в стенах занана, отняв у нее счастье и все радости жизни, – такое же тяжкое преступление против неба, как посадить в клетку жаворонка. Но возможно, Шу-шу когда-нибудь поймет всю меру принесенной жертвы и отплатит за нее единственным возможным способом – любовью. Аш надеялся на это, но без особой уверенности, ведь Шу-шу с малых лет привыкла во всем полагаться на сводную сестру и воспринимала ее преданность как должное, а только изнуренные голодом или жаждой признательны за хлеб и воду.
Джули – вода и хлеб. Но когда в изобилии имеются роскошные яства, вино и сочные фрукты, Шу-шу вполне может потерять вкус к простой пище и в конце концов отвернуться от нее, посчитав пресной и ненужной. Доверять Шу-шу нельзя, вот в чем загвоздка. Она может питать самые добрые намерения, но она всегда будет идти на поводу у своих эмоций, и невозможно предвидеть, в какую сторону они ее повлекут. Вдобавок в конечном счете она всего лишь ребенок и, как большинство детей, падка на лесть. Среди этих незнакомых людей найдется немало таких, которые не пожалеют усилий, чтобы снискать расположение первой леди Рунг-Махала, и кое-кто из них наверняка постарается отлучить Шушилу от сводной сестры и занять место Джули в ее сердце.
«О дорогая моя, – подумал Аш, – милая моя, чудная, безрассудно храбрая возлюбленная… что станется с тобой? Что станется со мной?»
И вновь будущее явилось его мысленному взору пустынным, темным, холодным, как космос, и бесконечным, как вечность, и вновь показалось, что жизнь без Джули не имеет смысла. Горечь и жалость к себе захлестнули душу, лишая воли, отнимая мужество, – и, глянув вниз с высоты парапета, Аш вдруг впервые подумал о том, сколь легко покончить со всем этим раз и навсегда.
В следующий миг, потрясенный последней малодушной мыслью, он с отвращением поморщился, увидев себя со стороны: бесхребетный трус, упивающийся жалостью к себе. Каким глубоким презрением прониклась бы к нему Джули, когда бы узнала! И правильно сделала бы, ибо одно представлялось несомненным: ему всяко будет жить гораздо легче, чем ей. Он не обречен навсегда оставаться в Бхитхоре, и у него есть множество способов заполнить свою жизнь. На северо-западной границе редко надолго воцарялось спокойствие, и разведчики больше привыкли к войне, чем к миру. Будут военные операции в Пограничных горах и сражения, которые нужно спланировать, провести и выиграть; у него будут лошади, чтобы скакать на них, и незнакомые дикие местности, чтобы их исследовать, и горы, чтобы на них восходить… и друзья, с которыми можно поговорить, выпить и посмеяться: Зарин, Уолли, Кода Дад, Махду, Мулрадж и многие другие. А у Джули нет никого, кроме Шушилы, и, если Шушила охладеет к ней или восстанет против нее, у нее в жизни не останется вообще ничего…