Дмитрий Веряскин - Дым. Поиск любви

– Я дома.

Секундная пауза.

– И вообще не собираешься приезжать?

– Собираюсь. Завтра выезжаю.

– Приедешь, позвони, договоримся где встретимся, я у мамы.

– Хорошо.

– Коля, нам нужно поговорить.

– Я знаю.

– До встречи.

– Пока.

Я положил мобильный, любуясь заспанным и от того особенно красивым лицом любимой женщины.

– Ира? – спросила она.

– Она, – обнимая ее, ответил я.

– Нужно тебе поговорить с ней, она все равно думает о тебе и, возможно, на что-то надеется.

– Надежд у нее никаких нет, а поговорить надо. Теперь глазки закрывай.

Она послушно закрыла глаза.

– Целуй меня в носик и спим.

Я чмокнул ее в носик, она плотнее прижалась ко мне.

Впервые за все это время мои мысли мимолетно коснулись Иры и города, такого же, как Кызыл, сочетающим в себе помпезную роскошь, ослепляющую глаза и нищету гетто, разрывающую сердце. Вспомнил места, где мы часто встречались с Серегой и разными людьми, так и не получившие определения себе «Кто они?». И что значат в моей жизни? Ничего и никто. Как и я для них. Я мог бы их звать друзьями, если бы не знал, как они того, что заключено в этом слове. Вспомнил улицы, дворы, где каждый сантиметр знаком. И как ни странно не испытывал при этом даже малейшего желания ступить на эти сантиметры вновь.

И быть честным городу, его опустошающей энергетикой и безумным стадом, населяющим его, я отвратителен и противен. Как и все те, чей дух – морской бриз, живой свет и безапелляционное – «Я хочу!». Именно «Я хочу!» рушит «надо» и «должен», рушит безумный агрегат, где человек-обычный ГОСТ и бездушная деталь в нем.

«Я хочу!» – значит не быть впряженным в обоз и тащить его в крутую гору, где золотом манит кормушка с лживой надписью «счастье».

Всю ночь лил дождь. Я наблюдал за тем, как Оксана в сапогах, на высоком каблуке, пересекает океан лужи, образовавшейся у входа в офис.

– Весело? – спросила она, перескочив на очередной островок океана.

– Не скучно, – улыбнулся я ей.

Еще один смешной перескок и она поднялась на первую ступеньку лестницы.

– Теперь ты удиви, – словно с олимпийского пьедестала, гордо говорила она.

В два касания я пересек этот океан, лишь немного замочив носки ботинок.

– Браво! – шутливо воскликнула она, поднимаясь по лестнице.

На пороге офиса нас встретила Света, обрушив на Оксану ворох бумаг и увлекая за собой.

Пусто. Оржака и Юры еще нет. Тишина, только звук стучащих пальцев программиста Димы и еле уловимый голос Светы из-за двери кабинета Оксаны. Не отрывая глаз от монитора, он протянул мне руку.

– Привет, – сиплым голосом сказал он.

– Привет, – пожал я его потную кисть.

Он не часто появляется здесь и только однажды, к моему счастью, он вцепился в мое ухо. Иначе назвать это никак нельзя.

Его язык, мозг управляющий им что-то невероятное. Диалог с ним не возможен, его можно слушать, или создавать видимость, хотя на последнее ему плевать. Я был вынужден слушать его, не предпринимая и малейшей попытки вставить слово. Это, без применения физической силы, невозможно!

Даже сейчас, он целиком поглощенный работой, машинально шевелил губами, будто говоря с кем-то и этот мысленный собеседник, никто иной, как Scatman. В те двадцать минут я превратился в большое, послушное – мертвое ухо. Он чуть согнулся, вынул носовой платок из кармана, плотно облегающих его худые ноги джинс, широко открыл рот, засунул туда два пальца, вызвав словесную блевотину.

В меня полетел Dr Web, материнские платы, троянские черви, Windows, винчестеры, видео карты, кулеры, процессоры двух, трех, четырех-ядерные – железо. Он погрузился в меня целиком, и мой достаточно неприхотливый желудок, все – таки отказался переварить вываленное им, как и его самого.

Закончив, он вытер рот, пожал мне руку, вероятно благодаря за то, что я смог его вынести и ушел.

Эти двадцать минут уместили в себя всю его жизнь и самое радостное для него – это первое приобретение персонального компьютера с тактовой частотой процессора, шестьсот Герц и сейчас какого-то невероятной мощности «железа». Это все!

После того гиперскоростного повествования он не предпринимает ни какой попытки заговорить со мной. Мы расходимся после короткого «Привет», как люди прожившие бок о бок не одну тысячу лет.

И в самом деле, о чем новом он может поведать? Видимо нового железа в его жизни еще нет.

Оксана, сгорбившись под грузом, любезно переваленным Светой на ее хрупкие плечи, сидела за столом. Я стоял напротив, навалившись руками на стол, смотря в ее усталые глаза.

– Нагрузили тебя, кошечка?

– Нагрузили, – улыбнулась она, – плохо, что ты на открытие не успеешь.

– Плохо то, что я вынужден уехать, а открытие мне безразлично.

– Даже представить не могу, – вздохнула она, – завтра тебя не будет. С ума буду сходить.

– Главное, – улыбнулся я, – к моему возвращению в себя приди.

– Дурочкой, значит я тебе не нужна? – улыбнулась она.

– Если ты о потери разума, то он мне не интересен в принципе, а значит, моя ЛЮБОВЬ к тебе вечна.

Она встала, оказавшись в нескольких сантиметрах от моего лица.

– И моя, котик, к тебе вечна! – сказала она, согревая меня дыханием сердца.

Я коснулся губами кончика ее носа, она удовлетворенно прикрыла глаза.

– Коль, – шептала она, – мне так не хочется отпускать тебя. Понимаю, что ты скоро вернешься, но представить не могу, как я буду без тебя.

– Будем скучать, – говорил я, утопая в ее океанах. – Ты же знаешь, я не задержусь долго. Юля с увольнением все решила, попрошу Серегу продать квартиру и все, пару дней и я в пути к вам.

– Мы с Сережей будем тебя ждать.

– Значит, я быстро приеду.

– Смотри, – изобразив угрозу, предупредила она.

– Смотрю, – засмеялся я, поцеловав ее сладкие губы.

Обедали мы с Юрой вдвоем, Оксана и Оржак уехали в вскоре открывающийся «Тайфун».

– Короче, – жуя салат, говорил Юра, – два коробка я взял, ручник смертельный, тот который в гостинице курили. Я его упакую в гондоны, закинешь в пачку сока, на всякие пожарные и в путь.

– Ладно, – согласился я.

– Тип, у которого я беру, говорит Хакасские госники, шерстят сильно, но тебе бояться нечего. Ни ты, ни я никак в их схемы не попадаем.

– Какие схемы? – не понял я.

– Обычные. Допустим, я барыга и упрятать меня за это достаточно просто, как со многими и бывает, но есть вечные барыги, – улыбнулся он. – Они помимо того, что поят и кормят тех, кто должен их отлавливать, но еще и сливают тех, кому продали большую партию. Вот и вся схема.

– Не замысловато.

– Но эффективно, – сказал он и, дожевав салат, продолжил, – никто на самом деле не борется с наркотиками, зачем рубить голову курице, несущей золотые яйца, а питаются этими яйцами я полагаю не меньше миллиона полицейских, по всей нашей необъятной России….

– Могу продолжить твою мысль, – прервал я его.

– Ну же! – засмеялся он.

– Запрет на легкие наркотики и борьба с ними, объявленная с самого верха, напротив, порождает ажиотаж на рынке и коррупцию, так ненавистную нашим политическим деятелям.

– Зришь в корень, Николай!

– Еще бы, – смеялся я ему в ответ.

Молча мы ели суп, неожиданно Юра бросил ложку в чашку.

– Ты слышал текст этой песни? – зло спрашивал он.

И только после этого вопроса, мой слух уловил негромко звучащую песню в исполнении Анны Семенович «Приезжайте девушки на моря».

– Можно сказать, что слышал, – ответил я.

– Ты покажи мне любовь, не уставая до утра, – зло пропел он, чем сильно рассмешил меня. – Колян, это же уму непостижимо, такую балду написать и еще найти кого-то, чтобы это спели.

– Юр, ты так возмущен, будто она с этой песней сильно выделилась из общего ряда. Главное у нее большие сиськи.

– Страна онанистов, – взял он ложку.

– Я бы сказал больше, Земля.

– Кто на них, эти сиськи пялится, не могу представить их без бюстгальтера.

– А мне кажется, – улыбнулся я, – увлекательное зрелище. И вообще к ней и таким как она, какие могут быть претензии, они пихают то, что лезет. Такая публика у нас.

– Но тут конкретная пропаганда ****ства.

– Согласен, и живут еще миллионы разных форм этой пропаганды, и возможно только испытав ее на себе, человек способен решить, нужно ему это или нет.

– Если бы моя дражайшая супруга захотела испытать ****ства, наверно это была бы ее роковая ошибка… Но она не такая, – улыбнулся он, представляя ее светлый образ.