Миранда Кеннелли - Дыши, Энни, дыши

Джереми.

Он закидывает руку за голову и тянет трицепс, из-за чего его футболка задирается, открывая сильные мышцы живота. Его щеки и подбородок покрыты щетиной, а на голове стихийное бедствие из светло-каштановых волос. Увидев меня, он расплывается в широкой улыбке, и после вчерашней ночи одиночества я рада этому. По-настоящему рада.

Подходя к нему, я поправляю свой гидратор.

– Сколько миль сегодня бежишь?

– Сегодня тот еще забег, – говорит он. – Мы попробуем пробежать двадцать. И Чарли, парень, которого я тренирую, хочет финишировать менее чем за два с половиной часа.

– Удачи, – говорю я. – Могу поспорить, я даже на велосипеде не проеду двадцать миль за столько времени. Хотя на машине проехала бы.

Мы вместе смеемся и улыбаемся. Я не отвожу взгляда от его красивых голубых глаз.

– Что? – спрашивает он, насмешливо изогнув рот.

Я трясу головой:

– Ничего.

А потом мой палец непроизвольно тянется и нежно очерчивает длинный белый шрам на его руке. Затем передвигается к таинственным круглым татуировкам на его предплечье.

– Что это?

– Круги на полях. Я увидел дизайн и просто влюбился в него. Тебе они нравятся?

Очень.

– Да, – еле слышно говорю я. Он наблюдает, как я прикасаюсь к его коже, и я вижу, как его адамово яблоко двигается. Он перестает смотреть на мой палец, и взгляд его светло-голубых глаз перемещается на мои губы, затем на грудь, затем на ноги. И на меня обрушивается тошнотворное чувство – своего рода смесь эмоционального возбуждения и чувства, будто я стою на вышке, замерев перед прыжком в бушующие волны.

Я перестаю касаться его руки и отвожу взгляд.

– Что ж, – говорит он, прочистив горло, – хорошей пробежки тебе сегодня.

Он встречает парня, который выглядит как буйвол, становится на беговую тропу и исчезает в течение пары секунд.

Мэтт инструктирует нашу команду. Мы бежим/идем десять миль – это означает, что мы бежим столько, сколько можем, а потом, по необходимости, делаем перерывы на ходьбу.

– Ни у кого из вас пока не хватит выносливости, чтобы пробежать полные десять миль, – говорит Мэтт группе. – Но я хочу, чтобы вы привыкли к большим расстояниям, поэтому мы собираемся сегодня много ходить. Не заставляйте себя слишком много бегать, ладно?

Я встряхиваю руками и ногами, пребывая в осадке от предстоящих десяти миль. Меня никогда не хватало так надолго. Что будет, если я застряну через пять миль маршрута? Мэтту придется тащить меня обратно? И насколько неловко это было бы?

Мэтт заставляет нас разогреться с помощью этого дурацкого движения, под названием «Али прыгает» – это когда мы прыгаем в разных направлениях, представляя, что мы боксируем, как Мухаммед Али, а затем трусцой бежим на дорожку – и мои кроссовки чавкают по грязи. А затем только я и десять миль.

О чем я думала, прикасаясь так к руке Джереми? Он, должно быть, думает, что я стопроцентно озабоченная. С другой стороны, он обработал мой волдырь и дал мне пластырь с Русалочкой, когда мы были друг для друга абсолютными незнакомцами.

Но разве мы до сих пор не остаемся ими? Незнакомцами? Конечно, он подбросил меня до моей машины, и я знаю о нем пару нюансов, вроде тех, что ему двадцать и только его бабушка с дедушкой зовут его Джереми, но все еще не знаю ничего по-настоящему важного. Он учится в колледже? Я никогда не видела его с друзьями, но зато видела его в футболке братства «Дельта Тау Каппа». Он тусовщик или только бегает и тренируется? Почему Мэтт дает ему шанс? Шанс на что?

Я делаю маленький глоток воды и концентрируюсь на своих ногах. Кончики пальцев направлены вперед. Машу своими руками словно ножницами. Вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Молюсь о том, чтобы бег заставил меня забыть о пропущенном выпускном круизе. Я умудряюсь пробежать шесть миль, но затем мне приходится замедлиться до шаркающей ходьбы. Я горжусь, что перешла на шаг только в этом месте.

И как раз в это время мелькнул Джереми со своим клиентом. Не могу поверить, что они уже на обратном пути своей двадцатимильной пробежки! Черт, а он быстрый.

Я думала, что это последний раз, когда я вижу его сегодня, но на отметке второй мили я вижу его приближающуюся игривую улыбку и длинные взлохмаченные подпрыгивающие каштановые волосы. И опять то же непреодолимое желание зарыться в них своими пальцами. Он присоединяется и замедляется до моего темпа. Он окончил свою двадцатимильную пробежку, а затем вернулся, чтобы бежать со мной? Он, должно быть, ненормальный.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, тяжело дыша.

Он делает большой глоток из своей бутылки с водой, искоса глядя на меня.

– Я думал о тебе.

С трудом вдыхаю, хватая ртом воздух. Утром я уже задыхалась от кашля, но сейчас совсем не могу дышать.

Его дыхание замедляется до спокойного, потому что моя скорость – это ничто для проклятущего Супермена. Когда мы добираемся до деревянного пешеходного мостика, который означает, что осталось полторы мили, Джереми мягко берет меня за локоть и ведет с тропы к речке. Погодите, мне нельзя покидать маршрут без разрешения Мэтта… и я еще не окончила свою пробежку. Но, конечно, перерыв – это здорово. Свисающие ветви ивовых деревьев словно кокон укрывают нас, предлагая столь желанную тень. Повсюду распустились розовые, желтые, фиолетовые и голубые цветы, как в психоделическом сне… или на шоколадной фабрике у Вилли Вонка.

– На улице адская жара, – говорит он.

Я стираю пот со лба.

– Эта вода так и манит.

– Давай прыгнем в нее.

Он хватает меня и начинает подталкивать к воде… Я колочу его по груди, хихикая, как семиклашка.

– Джер, нет! Если я намокну, мне придется бежать обратно во влажной одежде, и она мне где-нибудь натрет…

– Не хотелось бы.

– И мне все-таки придется принять великодушное предложение твоего брата дать мне вазелин.

– Я собираюсь притвориться, что ты не говорила этого.

Мои руки, вместо того чтобы колотить его грудь, начинают робко ее исследовать. Он сильный. Я скучаю по возможности прислонить голову к твердой груди. Вывожу кончиками пальцев крошечные круги. Его глаза вспыхивают. Он берет мою руку и переплетает свои пальцы с моими. Наклоняется вперед. И срывает поцелуй.

Он отстраняется и внимательно рассматривает мое лицо – не знаю, для чего – и как только шок проходит, я обнаруживаю, что, встав на цыпочки, тянусь, чтобы вернуть поцелуй.

Мои руки и ноги не слушаются меня. Мои колени подгибаются, и ему приходится подхватить меня, чтобы удержать. Его язык дразняще касается моего. Я сжимаю волосы на его затылке. Обхватываю руками щеки, наслаждаясь тем, как его щетина царапает мою кожу.

Наши руки повсюду. Он сталкивает гидратор с моих плеч и отстегивает со своего пояса сумку для воды, позволяя им упасть на землю. Поначалу я пытаюсь оттолкнуть его, потому что мои подмышки потные – черт, да я вся потная – но он не позволяет мне отойти, а потом мне стало плевать. Плевать на все, кроме его руки на моем подбородке, и другой, ласкающей мое бедро. Его губы прокладывают путь к моему уху, затем к шее, а после с жадностью вновь находят мои. Его зубы сжимают мою нижнюю губу и покусывают, пока я не издаю стон.

Боже, эти поцелуи такие жаркие – его рот сначала твердый, затем нежный, затем требовательный. Мы опускаемся на траву – она все еще покрыта утренней росой – и все так же целуя меня, он придавливает мое тело своим, ритмично двигая своими бедрами, до тех пор пока перед моими глазами не начинают мелькать точки. Уже столько времени прошло. Столько времени, с тех пор как мне было так хорошо – с тяжелым, комфортным весом парня надо мной и моим телом в огне. Я всхлипываю.

Хватая ртом воздух, он отталкивается и становится на колени между моими ногами.

– Энни. – Он сглатывает. – Ты в порядке?

– Не останавливайся.

Я тянусь к его талии, и мы срываем нашу одежду, пока позади нас не образуется куча из нее. Его подтянутое тело атлетично сложено, и когда я упираюсь подбородком в его плечо, чтобы он мог поцеловать мою шею, обнаруживаю еще одну татуировку на его лопатке – это черная молния поверх черной окружности.

Его рука проникает между моими ногами. Я позволяю своему телу расслабиться, и он дает мне то, в чем я так отчаянно нуждалась, сама того не зная. Я вскрикиваю, а он успокаивает меня своим ртом, целуя, до тех пор пока я не чувствую удовлетворение во всем теле, как после воскресного послеобеденного сна. Я не думаю ни о чем, пока не чувствую, как он проникает в меня.