Сейчас он говорит невероятно рассудительно и спокойно об этом. Это его защита.
Потребовалось еще двадцать минут молчания и собирания камней, чтобы он был готов рассказать мне, каково это – расти с чудовищем вместо отца. Когда я слышу невероятные подробности того, как жестоко издевались над моими любимыми людьми, я подхожу к Сабину и провожу по его рукам, затем поднимаю его рубашку, ища шрамы, которые, возможно, никогда не замечала. Хотя я ничего не нахожу, меня это не успокаивает. Я стараюсь не показывать, как влияет на меня рассказ Криса. Я должна быть храброй ради него, каким был он всю свою жизнь.
– Отец был очень болен, – говорит Крис. – Наверное, в какой-то степени психопат. Он испытывал мое тело и старался испортить разум.
– Но ты все равно здесь.
– Да.
– И Эстель, Эрик, Сабин, они тоже выдержали.
– Я думал, что достаточно защитил их. Эстель считает, что ее защищает Бог. Черт возьми, после всего, что я сделал, она считает, что Бог – причина, по которой отец никогда не трогал ее.
– Но причина ты.
– Да, но теперь я вижу, что не смог защитить ее. Однажды ночью я запретил ему заходить в ее комнату, а на следующий день расплатился за это, но, хотя он так и не тронул ее, я все равно облажался. Я ужасно их подвел.
– Ох, Крис, нет. Ты не подвел их. Как ты мог всех защитить? Ты был ребенком. Такое дерьмо не должно случаться. Но я знаю тебя, и знаю, что ты сделал больше, чем кто-либо мог на твоем месте. Чем кто-либо вообще должен был делать.
– Я думал, с ними все будет в порядке, Блайт. – Смесь отчаяния и гнева в его голосе раздирает мне сердце. – Я думал, что… мы выберемся, и со всем будет покончено. Но посмотри на них. Они все испорчены, разве нет? Я облажался.
– Нет, это не так. Кристофер. Они тебя любят и преданы тебе. Всегда. Я заметила это сразу, как только увидела вас вместе.
– Ох, да брось, Блайт. Взгляни на Эстель. Она теперь и твоего брата затягивает в этот омут. Это моя вина. Мне следовало с ними убраться подальше от отца, чего бы это ни стоило. Я считал, что самое ужасное – это разделиться. Я ужасно ошибался.
– Ты не виноват, что отец сошел с ума. Что он навредил всем вам. Возможно, он не трогал их так, как тебя, но они… видели.
– Да. Видели.
– Ты можешь себе представить, с каким чувством вины они живут? Не только страха, но и вины?
Крис качает головой.
– Почему?
– Потому что они не смогли защитить тебя так, как ты их. Они не разделяли всего, через что ты прошел.
Крис вытирает глаза и поворачивается ко мне.
– Я думал, раз он никогда не добирался ни до нее, ни до Эрика, то с ними все будет в порядке. Но она определенно не в порядке. И Эрик тоже. Расстаться с Заком, потому что не может спать с ним? Все из-за этого. И Сабин. Господи, Сабин… Мы все безнадежно испорчены.
Мы с Крисом сидим лицом друг к другу, мои ноги перекинуты через его.
– Ты не испорчен. Я люблю тебя, – произношу я.
– Ты только так думаешь. Ты не знаешь всего.
– Я буду любить тебя, несмотря ни на что.
– Посмотрим.
– Ничто, ничто и никогда не изменит моей любви.
– Моя спина. Эти шрамы? Хочешь послушать про них?
Он предлагает услышать правду, и это больше похоже на угрозу.
Но я смогу выслушать, потому что все сделаю ради него.
– Если ты хочешь рассказать, то да.
Прижавшись ко мне головой, он шепотом рассказывает о той ночи, когда отец чуть не убил его.
– Ты говорила, что не можешь вспомнить некоторые дни перед пожаром и после него. У меня то же самое с той ночью, когда я получил эти шрамы. Я точно не знаю, что произошло до или после. Я смутно припоминаю изнурительную бессмысленную работу и угрозы. Бесконечные угрозы. Думаю, он заставлял меня передвигать… Не знаю… какие-то блоки для его произведения искусства. Это в его стиле.
Ему нравилось мучить меня, давать невыносимо трудные задания и заставлять заниматься ими часами. Подобное длилось уже несколько дней во время того срыва. Я лишь помню, что к вечеру был совершенно вымотан. Я был таким слабым. Тем вечером он оставил нас одних. Ушел из дома и не вернулся к тому времени, как мы легли спать. Знаю, что мы поужинали. Или мне так кажется. Не знаю. Не помню эту часть.
– Все нормально.
– Было поздно. Где-то явно после полуночи. Он выдернул меня из кровати. Схватил за шею и потащил вниз по лестнице. Что-то случилось, галерея Нью-Йорка отменила сделку. Они заказали кучу деталей и… Он говорил какую-то бессмыслицу. В доме было темно, и он постоянно ударял меня о стены и мебель, пока тащил вниз. Следующее, что я помню, как оказался головой в унитазе. Под водой. Он удерживал меня, а мне не хватало сил, чтобы сопротивляться. А потом он на секунду поднял меня, сообщив, что это из-за нас у него не получается творить, мы высасываем его фантазию. Он снова заставит нас переехать. Новое место должно помочь. Моя голова опять опустилась под воду. Снова и снова. Сначала я думал, что он быстро успокоится и оставит меня в покое. Я не мог дышать, но был уверен, что он остановится и я смогу вернуться в кровать. Все, чего мне хотелось, это вернуться в свою комнату.
Я глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы Крис дышал вместе со мной. Он так и делает.
– Но он не останавливался. Продолжал и продолжал. Я верил в будущее и в возможность побега, но чем дольше это продолжалось, тем больше угасала вера. Я начал сопротивляться, но у меня не осталось никаких сил. А потом он еще сильнее вжал меня в унитаз, и я понял, что он больше не собирался отпускать меня. Я умру. Я был… очень уверен в этом. Я умру, и все закончится. Я даже не считал, что отец собирался так поступить со мной. Думаю, это было случайно. Он же не хотел, чтобы на его руках была кровь ребенка, верно? Это не предполагалось. Он просто совершенно слетел с катушек.
А потом я услышал этот странный звук. Пусть я задыхался и умирал, я все равно его услышал. Внезапно меня отпустили, но потребовалась секунда, чтобы я смог поднять голову. А потом понял, что это был за звук. Издал сигнал его чертов волонтерский пейджер. Это всегда было самым главным. Поэтому, прочитав сообщение, он бросил меня и уехал.
Я кашлял и пытался отдышаться. Мне просто хотелось вернуться в постель, поэтому я выбрался из ванной к лестнице. Потянулся к перилам и спустился на пять или шесть ступеней. А потом у меня сильно закружилась голова. Ноги отказывались держать меня. Я все еще не мог дышать.
Я снова глубоко вдыхаю, напоминая ему, что сейчас у него вдоволь кислорода.
– Конечно, не мог. Никто бы не мог.
Он продолжает говорить шепотом, так тихо, что мне приходится напрягать слух. Словно маленький ребенок, который рассказывает секрет.
– Я начал падать с лестницы. Старался держаться прямо, но запутался в ногах… Поэтому когда упал на пол, то сильно ударился спиной. Я ничего не видел, потерял равновесие. Я был так дезориентирован. Вот тогда-то я и врезался в стеклянную витрину. Это была огромная, от пола до потолка, штука, которую отец поставил, чтобы хранить вещи моей мамы. Китайский фарфор и такие маленькие стеклянные фигурки животных, которые она очень любила. Вот на что я упал, и все рассыпалось вокруг меня на осколки.
Должно быть, грохот стоял адский, потому что Сабин проснулся, а ты знаешь, что его и пушкой не разбудить. Наверное, я отключился на несколько минут, не больше. Когда очнулся, свет был включен, а он рыдал и вытаскивал меня из осколков. Я продолжал повторять, что со мной все хорошо. Но я не видел, сколько вокруг меня крови. Сабин отвел меня наверх в нашу ванную и полчаса вытаскивал из меня стекла. Когда я упал, то, должно быть… распорол себе спину. О стекло или металлические полки. Не знаю. Сабин хотел отвезти меня в отделение неотложной помощи, но я ему не позволил. Потому что, знаешь, что самое безумное? В случившемся было и кое-что хорошее. Правда, очень хорошее. Я знал, что все закончилось. Это больше не повторится. Мой отец не захочет попасться, а шанс теперь был слишком велик. Все слишком далеко зашло. Стало слишком… очевидным. Внезапно я перестал бояться.
Сабин остановил кровь, зажав рану, как я ему сказал. Он перевязал меня при помощи кучи марли и скотча. И мы оставили стекло и кровь на полу, чтобы отец сам все убрал. В ту ночь Сабин остался в моей комнате. Он не спал и сидел под дверью, на всякий случай. Но я знал, что все кончено, и знал, что делать.