Фрэнсис добрался до дома уже после шести. Всю дорогу он ехал на самом ветру, полдюжины раз принимался проливной дождь, иногда и с градом, падая лошади на голову и ему на плащ, рассекая лицо под едва держащейся шляпой, щекоча шею и промочив бриджи над высокими кожаными сапогами.
Дважды Фрэнсис чуть не вывалился из седла, когда лошадь поскальзывалась в наполненных грязью рытвинах глубиной по лодыжку. Так что он был не в настроении.
Табб, последний из двух оставшихся слуг, подошел принять лошадь и что-то начал говорить, но порыв ветра и очередной поток дождя отнес слова прочь, и Фрэнсис пошел в дом.
В эти дни дом был молчалив, уже появились признаки бедности и запустения: непогода и соленый воздух плохо сказываются на делах рук человеческих, так что на потолке чудесного зала остались влажные разводы, пахло затхлостью. Портреты Полдарков и Тренвитов холодно взирали на редко посещаемую комнату.
Фрэнсис тяжело протопал по лестнице, намереваясь переодеться наверху, но дверь зимней гостиной оказалась открыта, и в зал вприпрыжку влетел Джеффри Чарльз.
— Папочка! Папочка! Здесь дядюшка Джордж, он принес мне игрушечную лошадку! Такую чудесную! Гнедую, с карими глазами и со стременами, куда я могу просунуть ноги!
Фрэнсис заметил у двери зимней гостиной Элизабет, так что теперь он не мог избежать приветствий нежданного гостя.
Когда Фрэнсис вошел, Джордж Уорлегган стоял у камина. На нем был табачного цвета сюртук, шелковый жилет и черный шейный платок, желто-коричневые бриджи и новые коричневые сапоги для верховой езды.
Элизабет немного раскраснелась, словно неожиданный визит ее порадовал. Джордж редко приезжал в последнее время, поскольку не был уверен в том, что его ожидает радушный прием. Фрэнсис часто бывал не в духе, его тяготило быть обязанным Джорджу.
— Джордж здесь уже около часа, — сказала Элизабет. — Мы надеялись, что ты вернешься до его отъезда.
— Это честь для нас, — Фрэнсис наклонился, чтобы доставить Джеффри Чарльзу удовольствие, восхитившись его новой игрушкой. — Теперь, раз уж я здесь, вам лучше остаться, пока не закончится дождь. Пока я добирался домой, промок насквозь.
— Ты похудел, Фрэнсис, — ровным тоном произнес Джордж. — Как и я. Еще до конца столетия мы оба будем выглядеть, как санкюлоты [3].
Взгляд Фрэнсиса скользнул по широкой фигуре Джорджа. — Я не заметил никаких перемен к лучшему.
Кремовые шторы в комнате были задвинуты на пару дюймов больше, чем предпочитал Фрэнсис, они рассеивали свет, делая его излишне тусклым, и это раздражало. Фрэнсис пересек гостиную и резко отдернул шторы. Повернувшись, он заметил, как вспыхнула Элизабет при его последнем замечании, словно она была в этом виновата.
— Мы люди простые, — сказал Джордж, — и на нас влияют превратности судьбы. Наши лица и фигуры несут отметины всех прошедших бурь. Но твоя жена, дорогой Фрэнсис, обладает красотой, которая не подвластна злой судьбе или болезням и лишь сияет все ярче, когда накатывает новая волна.
Фрэнсис снял сюртук. — Думаю, нам всем нужно выпить. Мы пока еще можем позволить себе выпивку, Джордж. Некоторые старые инстинкты сохранились.
— Я настаивала, чтобы он с нами поужинал, — сказала Элизабет. — Но Джордж отказался.
— Не могу, — откликнулся Джордж. — До темноты я должен быть в Кардью. Нынче днем я проехал до Сент-Агнесс по делам рудников и не мог не заскочить, раз уж вы так близко. Вы так редко бываете в городе в последнее время.
Джордж прав, цинично подумал Фрэнсис, когда жена взяла из его рук бокал, красота Элизабет слишком чиста, чтобы ее затрагивали будничные дела. Джордж до сих пор ему кое в чем завидует.
— И как дела на шахтах? — поинтересовался он. — Есть одно преимущество в том, чтобы отойти от дел — можно проявлять к ним чисто научный интерес. Ты подумываешь закрыть Уил-Пленти?
— Ничего подобного, — Джордж поковырял ковер длинной малаккской тростью, но тут же остановился, увидев, как поредел ворс. — И олово, и медь поднимаются в цене. Если так пойдет, то однажды можно будет снова открыть Грамблер.
— Если бы только это стало возможным! — воскликнула Элизабет.
— Но это не так, — Фрэнсис осушил бокал. — Джордж романтизирует положение, чтобы тебе потрафить. Медь должна подняться в цене раза в два, чтобы оправдать запуск закрытого и заброшенного Грамблера. Если бы его не закрыли — тогда другое дело. Вряд ли его откроют при нашей жизни. Я полностью отошел от дел и проведу остаток своих дней как обнищавший фермер.
Джордж ссутулил плечи. — Уверен, что ты ошибаешься. Вы оба совершаете ошибку, заперевшись в четырех стенах. Даже в эти печальные дни от жизни можно многое получить. Полдарк — до сих пор известная фамилия, Фрэнсис, и если ты будешь появляться в обществе, то получишь и больше возможностей улучшить свое положение. Ты можешь найти покровителей, да хотя бы оплачиваемую службу, которая не приведет ни к обязательствам, ни к потере престижа, даже наоборот. Я бы когда угодно мог стать членом парламента, если бы захотел, но пока предпочитаю держаться подальше от политики. А что касается тебя...
— Что касается меня, — ответил Фрэнсис, — то я джентльмен и не желаю никакого покровительства от другого джентльмена или еще кого-либо.
Он сказал это без всякого пафоса, но в словах всё равно содержался яд. Джордж улыбнулся, но такого рода замечание он вряд ли мог забыть. Теперь немногие люди имели наглость говорить ему подобное.
Элизабет нетерпеливо дернулась. — Друзьям неразумно ссориться, неразумно. Гордыня может завести слишком далеко.
— Что же до Полдарков, — продолжал Фрэнсис, не обратив на нее внимания, — то сегодня в Труро я повстречал другого представителя этой фамилии. Похоже, его не слишком печалит предстоящий суд, хотя он не горел желанием обсуждать это со мной. Едва ли я могу его в этом винить.
Фрэнсис снова нагнулся, чтобы поговорить с сыном, и остальные замолчали.
Внезапно Джордж произнес: — Разумеется, я желаю ему оправдания на суде. Но не думаю, что исход как-то повредит твоему доброму имени, Фрэнсис. Разве я сторож брату моему? А уж тем более кузену.
— И какова вероятность оправдательного приговора, как думаешь? — спросила Элизабет.
— Чудесная лошадка, — нежно сказал Фрэнсис Джеффри Чарльзу. — Чудесная лошадка.
— Не вижу, каким образом его могут вчистую оправдать, — ответил Джордж, промокнув губы кружевным платком и наблюдая за выражением лица Элизабет. — Во время кораблекрушения Росс действовал по своей воле. Никто его не заставлял так поступать.
— Если верить в то, что он это сделал.
— Разумеется. Именно это и должен решить суд. Но тот факт, что было уже много случаев, когда он пренебрежительно относился к закону, будет истолкован не в его пользу.
— Каких случаев? Мне неизвестны другие.
— Как и суду, — сказал Фрэнсис, выпрямившись. — Но его не оставят в неведении. Сегодня в Труро я наткнулся на этот листок. Уверен, что еще до начала следующей недели в Бодмине обнаружатся и другие.
Он вытащил из кармана скомканную бумагу, расправил ее и, избежав протянутых ручек Джеффри Чарльза, передал Элизабет.
— Я подумывал показать это Россу, — добавил Фрэнсис, — но решил, что мудрее оставить его в неведении.
Элизабет уставилась на бумагу. Это был типичный памфлет, отпечатанный на дешевом прессе, чернила лежали неровно и слегка расплылись.
«Правдивые и сенсационные факты из жизни капитана Р-са П-д-ка, смелого искателя приключений, соблазнителя, подозреваемого в убийстве, который вскоре предстанет перед криминальным судом в Б--м-не, на ближайшей сессии. Всего за пенни. Доброжелатель».
Через минуту она отложила листок и посмотрела на Фрэнсиса. Тот вернул ей пристальный и заинтересованный взгляд. Памфлет был написан в форме биографии, где не упустили ни единой непристойной сплетни последних двух лет, и все подали как непреложные факты.
Фрэнсис протянул листок Джорджу, но тот лишь отмахнулся. — Я уже это видел. Мы застали одного своего кучера за чтением такого же не далее как вчера. Это не имеет значения.
— Не имеет значения, — тихо произнес Фрэнсис, — разве что для Росса.
— Подойди, мальчик мой, — сказал Джордж крестнику, — у тебя уздечка запуталась в седле. Смотри, вот как нужно.