Смерть Джулии он переживал тяжелее всего. Демельза горевала не меньше, но обладала более жизнерадостной натурой и непроизвольно отзывалась на события, которые так мало значили для Росса. То чистотел расцвел не ко времени, то на чердаке обнаружились котята, то настало тепло после зябкой стужи, запахло первыми копнами сена — всё это служило ей временным утешением, и потому печаль не так ей овладевала. Хотя Росс этого и не осознавал, большая часть забот нынешнего года легла на плечи Демельзы.
После рождественских штормов настала тихая зима, но покоя никому не принесла, думал Росс, не больше, чем ему самому. Цены на медь повысились лишь настолько, чтобы принести небольшие прибыли пока еще открытым шахтам, но не давая возможности создавать новые предприятия или вновь открыть старые. Все просто выживали, а не жили.
Покинув пляж, Росс забрался на сломанную стену и увидел, как Демельза спускается вниз по долине, а она тут же заметила мужа и помахала ему рукой, и он помахал в ответ. Они добрались до дома почти одновременно, Росс помог ей спешиться и передал лошадь Гимлетту, который уже спешил навстречу.
— Сегодня ты приоделась для утренней прогулки, — отметил Росс.
— Подумала, что будет нехорошо, если меня увидят неопрятной, словно бы меня не заботит, как выглядит миссис Полдарк.
— Некоторые именно так и считают.
Демельза обвила его руку и сжала ее, потащив Росса в сад.
— Мои мальвы в этом году не так хороши, — сказала она. — Слишком много дождей. И урожай запоздал. Нам нужен на редкость жаркий сентябрь.
— Тогда в суде задохнешься.
— Мы же не проведем в суде весь месяц. Лишь один день. А потом тебя освободят.
— Кто это так говорит? Ты что, со своими гадалками советовалась?
Демельза помолчала, чтобы снять слизня из-под листа примулы. Она с отвращением держала его двумя пальцами в перчатке.
— Никогда не знала, как с ними лучше поступать.
— Брось на тот камень.
Демельза так и сделала, а потом отвернулась, когда Росс раздавил слизняка. — Бедолага-улитка. Но они такие жадины. Я бы не возражала, если бы они удовольствовались листочком-другим... Что касается гадалок, Росс, то ты когда-нибудь слышал о коровьем заболевании под названием «кургузый хвост»?
— Нет.
— Задние ноги отнимаются, и у коровы выпадают зубы.
— У коров вечно выпадают зубы, — ответил Росс.
— И хвост приобретает странный вид, будто позвонки не связаны между собой, словно бы сломан. Потому так и назвали. Как думаешь, эту болезнь можно вылечить, если вскрыть хвост и приложить вареный лук?
— Нет, — сказал Росс.
— Но ведь вреда это не принесет, а корова и так может поправиться, правда?
— Где ты была нынче утром?
Демельза взглянула в его худое лицо с резкими чертами.
— На пути домой я встретила Дуайта. Он собирается на слушания.
— Не вижу в том нужды. Там будет половина Сола и Грамблера, мне так кажется. Прямо бои гладиаторов.
Их прогулка продолжалась в тишине. Сад замер под низко нависшими облаками, листья и цветы представляли собой приятную глазу, неподвижную и неизменную картину. Росс подумал о том, что нет ничего постоянного, только короткие мгновения тепла и дружбы, драгоценные секунды замершего времени в веренице беспокойных дней.
Тучи разверзлись ливнем, загнав пару внутрь, еще минуту они стояли у окна, наблюдая из гостиной, как крупные капли падают на листья сирени, окрашивая их в темный цвет. Когда пошел дождь, Демельза вдруг инстинктивно захотела выйти и проверить, не спит ли Джулия снаружи. Демельза хотела рассказать об этом Россу, но сдержалась. Имя ребенка никогда не упоминали. Временами Демельзе казалось, что Джулия стеной становилась между ними, и хотя Росс всеми силами старался доказать обратное, воспоминания о ее помощи больным в Тренвите еще терзали его.
— Разве тебе не пора опять идти на встречу с нотариусом Пирсом? — спросила Демельза.
— Я его раздражаю. Чем меньше я с ним вижусь, тем лучше, — хмыкнул он.
— Моя жизнь в такой же опасности, как и твоя, — сказала она тихо.
Росс обнял ее. — Да будет тебе! Если со мной что случится, то у тебя останется еще много причин жить. Этот дом и земля станут твоими. Ты превратишься в главного акционера шахты Уил-Лежер. У тебя возникнут обязательства перед людьми со всей округи.
— Нет, Росс, — прервала его жена, — у меня ничегошеньки не останется, я снова стану нищей. Превращусь в девчонку-шахтерку.
— Ты будешь привлекательной молодой женщиной чуть за двадцать, с небольшим поместьем и кучей долгов. Лучшие годы жизни будут ждать тебя впереди.
— Я живу лишь тобой. Ты сделал меня тем, кем я стала. Это ты задумал меня привлекательной, ты задумал превратить меня в жену сквайра.
— Вздор. Ты уж точно снова выйдешь замуж. Если меня не станет, со всего графства сюда слетятся мужчины. И это не лесть, а чистая правда. Ты сможешь выбирать из десятка....
— Я никогда не выйду замуж снова. Никогда!
Он сжал ее крепче. — Какая ты до сих пор худющая!
— Вовсе нет. И тебе следовало бы это знать.
— Ну ладно, стройная. Раньше твоя талия была помягче.
— Только после рождения Джулии. Тогда я была другой.
Вот и произнесено это имя.
— Да, — сказал он.
На пару минут наступило молчание. Росс прикрыл глаза, и Демельза не могла прочитать их выражение.
— Росс? — Что?
— Возможно, со временем всё станет по-другому. Возможно, у нас будут еще дети.
Он отстранился. — Не думаю, что хоть один ребенок будет рад иметь отца-висельника... Интересно, обед уже готов?
Расставшись с Демельзой, Дуайт направился вниз по крутой узкой дорожке — к Солу, навстречу журчанию ручья и стуку оловянных прессов. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он приехал сюда, неопытный молодой врач с радикальными взглядами на медицину. Но казалось, что уже пролетело лет десять его жизни. За это время он заслужил доверие и любовь людей, среди которых работал, и непростительно нарушил клятву Гиппократа, после чего мучительно восстанавливал свою репутацию в глазах округи, которая считала, что он сыграл несущественную роль в произошедшем, а всю вину возлагала на девчонку. И всё это время он неизменно оставался критично настроен и требователен по отношению к себе.
Он понял важную вещь: человеческая природа бесконечно разнообразна и противоречива, так что любое лечение состоит из терпеливого эксперимента с чередой проб и ошибок, где доктору часто отводится роль зрителя, который наблюдает за битвой, разворачивающийся прямо перед его глазами, и никакая помощь извне не составляет даже четверти могущества восстанавливающей силы организма, а пилюли и микстуры чаще вредят, чем помогают.
Будь он человеком самодовольным, то смог бы найти некоторое утешение в этих мыслях, поскольку многие доктора и аптекари из тех, что он встречал, и за всю жизнь не приобретали столько знаний. Дуайт избегал людей своей профессии, потому что постоянно с ними препирался. Утешало его лишь то, что те и сами постоянно спорили друг с другом, общей у них была только полная и непререкаемая уверенность в непогрешимости собственных методов, уверенность, которую, казалось, ничто не может поколебать, даже смерть пациента. Если больной умирал в результате лечения, это оказывалось виной самого больного, а не метода лечения.
Дуайт не разобрался, во что верит доктор Томас Чоук. Они редко виделись, с тех пор как с самого начала повздорили, но поскольку практиковали примерно на одной территории, то неизбежно время от времени сталкивались.
Чоук всегда имел под рукой какое-нибудь снадобье — иногда он, похоже, даже заранее решал насчет лекарства, даже не осмотрев пациента. Но происходили эти снадобья от какой-нибудь медицинской теории или просто были плодом мысленных изысканий Чоука, Дуайт так и не понял.
В этот день Дуайт посетил нескольких пациентов, первым из которых оказался Чарли Кемпторн. Два года назад Кемпторн заработал чахотку в обоих легких, хотя затронута была только верхняя часть, но и того оказалось достаточно для смертного приговора.
Теперь же он явно поправился, чувствовал себя хорошо уже целый год, не кашлял, прибавил в весе и снова работал, не шахтером, а чинил паруса.