Она провела рукой по корешкам и остановилась, добравшись до своих сокровищ: эмалевой пудреницы Фаберже, в которой покоилась лебяжья пуховка, и флакончика духов «Коти» в форме стрекозы, произведенного на фабрике «Лалик». Это были настоящие жемчужины ее коллекции, самые ценные вещи, которыми она владела, – во-первых, потому что раньше они принадлежали ее матери, а во-вторых, Лео мечтала о том, что и ее косметические составы будут расфасованы в нечто столь же волшебное и удивительное, стройными рядами стоящее на полках в аптеке. Она решительно спустилась по ступенькам. Если эпидемия инфлюэнцы окажется не такой уж суровой – а в бледно-золотистом сиянии осеннего утра так и хотелось думать, – она, пожалуй, действительно выставит в аптеке на продажу немного губной помады вместо того, чтобы шутить с отцом на этот счет, и кому какое дело, что скажет на этот счет миссис Ходжкинс!
Она достала кастрюлю и деревянную ложку – свою импровизированную смесительную емкость – и принялась разогревать и помешивать пчелиный воск, кармин, миндальное масло, свеклу и розовое масло, пока у нее не получилась смесь насыщенного алого цвета. Затем она разлила ее по нескольким флаконам, чтобы та остыла, – зримая, осязаемая хрупкая красота посреди того ужаса, в котором они жили.
Затем Лео отправилась наверх.
– Папа? – окликнула она отца.
– Сегодня я немного проспал, родная, – долетел до нее из комнаты голос отца. – Сейчас спущусь.
Лео сварила два яйца, положила каждому из них по кусочку хлеба, а потом приготовила чай, взяв всего лишь по половине чайной ложечки листьев вместо трех, как любил отец; чай в последние годы стал такой же редкостью, как и хорошие новости.
Появился отец и тяжело опустился на стул. Его била дрожь.
– Ты замерз! – вскричала Лео. – Давай я принесу одеяло и укутаю тебе ноги.
– Не беспокойся. Я согреюсь чаем.
Лео передала ему чашку.
– Пей, – с шутливым укором проговорила она. – А я сделаю тебе еще одну.
– Ты – славная девочка, Лео. Как прошел вчерашний вечер?
– Я видела Альберта. Его полк перевели обратно.
– Держу пари, он был рад встретить тебя, – сказал отец, и в тоне его голоса прозвучали странные нотки, повергшие Лео в недоумение.
– Не знаю. Я сделала себе легкий макияж, чем, кажется, шокировала его.
– Ха! – презрительно фыркнул отец. – Он был на войне и сидел в окопах, но его способна шокировать черная краска у тебя на ресницах? Значит, он тебе не подходит. Как и все остальные, впрочем.
– Это просто потому, что ты собственник, – поддела она его.
– Нисколько, – решительно отрезал он. – Помяни мое слово, он еще попросит тебя выйти за него замуж. Но ты должна ответить «нет». Не вздумай застрять здесь. Как только война закончится, я придумаю, как вернуть тебя в Лондон, вот увидишь.
– Я тебя не оставлю одного, даже не надейся.
В окно, прерывая их, вплыл колокольный звон.
– Сегодня же не воскресенье, – сказала Лео.
Подбежав к окну, она распахнула его, не обращая внимания на хлынувший внутрь холодный воздух.
А колокола все продолжали звонить, и люди запрудили улицу. Поначалу звуки, которые они издавали, показались Лео незнакомыми, и только потом она сообразила – люди смеялись.
– Что случилось? – окликнула она мистера Бэнкса, который стоял на ступеньках своей адвокатской конторы, располагавшейся по соседству, и лучился широкой улыбкой.
– Война закончилась! – прокричал он в ответ.
Лео подскочила к отцу и с такой силой сжала его в объятиях, что он закашлялся.
– Все кончилось! – вскричала она.
Отец хлопнул в ладоши и рассмеялся.
– Ну, не стой же столбом, – сказал он. – Беги и веселись!
Лео вытащила носовой платок и утерла слезы, выступившие у отца на глазах.
– Я люблю тебя, – сказала она.
А потом она сбежала по ступенькам и выскочила на улицу, надеясь отыскать Джоан и пуститься с нею в пляс. Но уйти далеко ей не удалось, потому что на каждом шагу она натыкалась на солдат, которые хотели взять ее за руки, чтобы закружить на месте или подбросить в воздух. Один из них даже попытался поцеловать ее, и она не стала противиться, потому что сегодня наступил такой день, когда правила приличия перестали что-либо значить.
– Спасибо! – крикнул он и улыбнулся, прежде чем бежать дальше.
В то утро город, казалось, сошел с ума: магазины и лавки лишились продавцов, коровы остались недоенными, а завтраки – несъеденными. В церкви было не протолкнуться от людей, возносящих благодарность Господу, владелец гостиницы «Кучевое облако» раздавал кружки пенного пива всем, кто, пританцовывая, пробегал мимо, полисмены игнорировали столь вопиющее нарушение правил, и даже деревья, казалось, присоединились ко всеобщему веселью, роняя листья, словно благословение, на золотисто-рыжие волосы Лео и головы всех деревенских жителей, собравшихся на импровизированный праздник на главной улице.
Лео мелкими глоточками потягивала пиво, от души наслаждаясь атмосферой нежданного праздника, когда кто-то похлопал ее по плечу.
– Мисс, моей маме нужно лекарство от кашля.
Слова эти стали для нее холодным душем: Лео вдруг сообразила, что так и не видела Джоан и что во всеобщем веселье принимают участие очень немногие медсестры. А вот солдаты, напротив, в городе встречались во множестве и на каждом шагу. Следовательно, вспышка инфлюэнцы не могла быть слишком уж серьезной. Тем не менее ее охватили дурные предчувствия, а эйфорию как рукой сняло.
– Уже иду, – сказала она парнишке, стоявшему перед ней.
Когда она развернулась, чтобы идти в аптеку, начал накрапывать дождь. Юбка ее сразу намокла, а подол отяжелел, пропитавшись водой и грязью. Придя в аптеку, она дала мальчишке лекарство от кашля для его матери, расспросив его насчет симптомов, и озабоченно нахмурилась, когда он рассказал ей о лихорадке, кашле и головной боли. После того как он ушел, она бегом поднялась наверх, чтобы повидать отца, который по-прежнему сидел за столом в той же самой позе, в какой она оставила его.
– К нам пришла эпидемия испанского гриппа, – без долгих предисловий заявила она. – Ты должен остаться дома. Я не переживу, если ты заболеешь.
– Не будь гусыней, – ласково сказал отец. – Я пребываю в полном здравии. Но, пожалуй, сейчас мне лучше прилечь на минутку, пока эта чашка чая не согреет мои суставы.
Оставив отца в уюте и покое его собственной комнаты, Лео вернулась в аптеку. В этот день покупатели шли к ней сплошным потоком, хотя и не слишком полноводным. Большинство жаловались на кашель и лихорадку, но ведь на дворе стояла осень. Она закрыла лавку в шесть, приготовила отцу на ужин яйца с гренками и отправилась спать, но уже в пять часов утра ее разбудил громкий стук в дверь. Страх заставил ее одеться с необычайной поспешностью, поскольку она знала, что только чрезвычайные обстоятельства могли вынудить кого-либо обратиться за помощью в столь ранний час.
– Что там такое? – донесся голос отца из его комнаты.
– Всего лишь какой-то клиент, у которого наверняка неправильно идут часы. – Она постаралась, чтобы голос ее прозвучал беззаботно, словно встать на рассвете – сущий пустяк для нее, не стоящий беспокойства.
Но покупатель оказался не один; их было много. На их лицах отражались растерянность и недоумение; как же так, они только что одолели одного безжалостного противника – войну – лишь для того, чтобы на порог их дома ступил другой, не менее жестокий. Всем им нужно было то, чего Лео дать им не могла, – исцеление. Чудо. Путь, ведущий прочь из ада, в который превратился этот мир.
За короткий промежуток времени со вчерашнего дня до сегодняшнего инфлюэнца протянула свою костлявую руку и схватила за горло столько людей, сколько уместилось в ее ладони, и уже не собиралась их отпускать.
Весь этот долгий-долгий день Лео сбивалась с ног, судорожно смешивая все новые и новые мази от кашля. Она раздала все муслиновые маски, которые у нее еще оставались, причем не взяла за них ни пенни. Самым ужасным испытанием для нее стал тот миг, когда в аптеку вбежала жена булочника. Окинув Лео диким взглядом, та закричала, что кожа на теле ее мужа приобрела багровый оттенок. Лео знала, что это конец: у бедняги начался цианоз, бывший страшным симптомом именно этой разновидности гриппа. И поделать она уже ничего не могла.
– Мужайтесь, – прошептала Лео, обнимая ее.
Но потом пришло известие о том, что Альберт – тот самый Альберт, который в своей жизни и мухи не обидел, – тоже пал жертвой болезни.