Наташа Лестер - Ее секрет

Она вновь поднесла его руку к губам и поцеловала ее, а потом прижала его ладонь к своей мокрой от слез щеке.

– Я запрещаю тебе умирать, – всхлипнула она. – Ты – мой муж, и ты нужен мне здесь.

Несколько дней Лео удавалось сохранить новости в тайне от репортеров, но потом газеты запестрели броскими заголовками: «Магнат Ричиер получил черепно-мозговую травму в автомобильной аварии. Врачи не гарантируют выздоровления».

Газету подал ей за завтраком дворецкий вместе с яйцами.

– Уберите, – велела она. – И яйца тоже, – добавила Лео, видя, что дворецкий забрал лишь газету. – Это неправда. Уже совсем скоро мистер Ричиер будет вновь завтракать вместе с нами.

Дворецкий чопорно кивнул и удалился.

Лео встала из-за стола и вызвала шофера. Она была слишком напряжена и взвинчена, чтобы самой садиться за руль. Сегодня наступил момент истины. Ей наконец-то разрешили повидаться с Фэй. Теперь она сможет крикнуть ей в лицо: «Что ты сделала с Беном? Зачем ты выхватила у него этот чертов руль?»

И что ответит ей Фэй? «Что бы ни случилось с Беном, ты сама во всем виновата, Лео».

Но что бы ни сказала Фэй, это не могло быть хуже того, в чем Лео обвиняла себя последние несколько дней. Все свое время она проводила у постели Бена. В его состоянии ничего не изменилось. В конце концов она дала согласие на трепанацию. Та не помогла. Ей не следовало поддаваться на уговоры. А что, если после нее ему стало только хуже?

Для предстоящей схватки Лео надела длинное расклешенное красное пальто из шерсти ламы, отороченное шкурой леопарда и антилопы. Затем она села в свое авто, и ее привезли в больницу «Белльвю», где лежали Бен и Фэй.

В отделении для душевнобольных стояла неестественная тишина. Как бы осторожно Лео ни старалась ступать, чтобы не предупредить Фэй о своем приходе, каблуки ее громко цокали по плитам пола. Как это было похоже на Фэй – симулировать умопомешательство в попытке избежать ответа за последствия того, что она натворила.

Медсестра проводила Лео в палату к Фэй. Койка была пуста. Куда подевалась Фэй? И кто это скорчился в кресле, обхватив руками колени, словно пытаясь спрятаться от себя самой?

– Дайте мне знать, если вам что-либо понадобится, мэм, – сказала медсестра, оставив Лео одну в палате с этой съежившейся женщиной, у которой были волосы такого же цвета, как и у Фэй, хотя сейчас они были сальными и жидкими, а не завитыми золотисто-рыжими волнами.

– Фэй? – сказала Лео, не веря своим глазам. Эта женщина не могла быть сестрой ее мужа; должно быть, ее привели не в ту палату.

Женщина подняла голову и уставилась на Лео яркими и безумными глазами.

– Лео, – прошептала она. – Наша красавица Лео.

– Фэй? – повторила Лео. Потому что перед ней действительно была Фэй – или то, что от нее осталось.

– Лео, Лео, красавица Лео. Лео, Лео, счастливица Лео, – нараспев повторила Фэй, словно напевая колыбельную, чьи слова представляли собой сущую бессмыслицу, как в той песенке, которую Лео слышала в Саттон-Вени: «Отвори дверь и впусти инфлюэнцу».

Куда подевалась та женщина, на которую она могла бы накричать и обвинить во всем, что произошло? На самом деле, Фэй здесь не было, и Лео осталась одна, чтобы держать ответ перед собой.

– Мне не следовало приходить, – прошептала Лео и попятилась к выходу, выскочила в коридор и быстро зашагала по нему прочь. В ушах у нее по-прежнему звучала песенка Фэй: «Лео, Лео, красавица Лео. Лео, Лео, счастливица Лео».

Всего неделю назад Бен был жив и здоров, Фэй оставалась женщиной, у которой было слишком много денег и наркотиков, а Лео была наивной девчонкой, влюбленной в мужчину, заполучить которого не могла, замужем за тем, кто оказался в полном ее распоряжении, кого она должна была полюбить и кто дал ей нечто большее, нежели просто салон красоты: он подарил ей начало империи.

И что они теперь собой представляют, перестав быть теми, кем были раньше? Кем стала Фэй, доведенная до умопомешательства осознанием того, что погубила собственного брата? В кого превратился Бен, оказавшись там, где никто не мог достучаться до него? И кто теперь Лео без них обоих? Выйдя из больницы, она остановилась и оперлась одной рукой о стену, а другую прижала ко рту, заглушая бесполезные всхлипы. Потому что в глубине души сознавала: если бы могла, то поступила бы в точности как Фэй – свернулась бы калачиком, чтобы больше не думать ни о чем. «Бен был пьян, и ему хотелось ехать всю ночь из-за тебя, Лео. Потому что он не желал возвращаться домой, где на его лице ты могла прочесть, что он полюбил тебя».

После аварии Бен прожил еще два года, если можно назвать это жизнью. Два года ежедневных визитов в больницу, ежедневных попыток заставить врачей вылечить его, ежедневного страха перед инфекцией и ежедневных слез, струящихся по щекам Лео и падающих на щеки Бена, когда она наклонялась, чтобы поцеловать его в лоб.

Но однажды, в самом конце 1924 года, та часть его мозга, которая еще продолжала функционировать, внезапно отказала. Жизнь его оборвалась тихо и незаметно, слишком тихо для такого мужчины, и Лео вышла из больницы, сжимая кулаки и обливаясь слезами. Она направилась прямиком в порт, обхватив себя руками, с разрывающимся от горя сердцем. Там она и приняла решение.

Эверетт, как и ожидала Лео, пришел на похороны Бена. Она поймала его, когда он поднимался по ступеням церкви, и отвела в сторону.

– Ты должен уехать, – сказала она. – Что бы ни было между нами, теперь все кончено. Кончено навсегда. Потому что это безнадежно. Мы причиняем боль другим, убиваем их – и ради чего? Ради одной-единственной ночи, которая была у нас много лет назад.

– Это не все, Лео. Дело не в одной ночи, случившейся много лет назад, – негромко ответил он.

Лео стало трудно дышать.

– Теперь это все, что нам осталось. Бен видел, как я смотрела на тебя на приеме у Швабов. На следующий вечер он сел в машину с Фэй и погиб. Я не могу видеть тебя, находиться рядом или просто думать о тебе. Никогда больше.

Она вбежала обратно в церковь и вцепилась ладонями в скамью, ничего не видя перед собой, потому что слезы ручьем полились у нее из глаз. Она сделала то, что должна была сделать.

Август 1939 года

– Лео Ричиер практически в одиночку сумела преобразовать косметическую индустрию в Америке. Именно под ее руководством и благодаря ее видению перспектив проект стоимостью в сорок миллионов долларов превратился в империю, которую оценивают в четыреста миллионов. Косметика ныне стала неотъемлемой частью повседневной жизни, а не просто дешевым украшением, к которому прибегали женщины сомнительной морали. Итак, давайте поприветствуем Лео Ричиер в качестве приглашенного спикера.

Аплодировали ей сдержанно, чего Лео вполне ожидала: она была первой женщиной, выступающей перед членами Йельского клуба Нью-Йорка, и знала, что большинство мужчин пришли сюда позавтракать, а не для того, чтобы послушать ее. В конце концов, всего пару лет назад «Форчун» утверждал, что косметика и модные аксессуары – нежизнеспособные отрасли промышленности, а успех в продаже косметических средств ничего не значит.

– Четыреста миллионов долларов ничего не стоят! – воскликнула она, обращаясь к Лотти, и с размаху швырнула журнал на стол.

И поэтому сегодня она намеревалась добиться того, чтобы к концу ее речи члены Йельского клуба аплодировали бы ей с куда бóльшим энтузиазмом. Потому что, напомнила она себе, персоной, которую им только что представили, была она. Лео Ричиер. Идеолог косметики. А не овдовевшая трудоголичка, лицо которой она видела в зеркале первым по утрам и последним по вечерам.

Сегодня утром она уделила своей внешности повышенное внимание, с особенным тщанием надевая защитные доспехи наряда, макияжа и прически. Губы ее были накрашены ее любимым красным цветом, а кожа оставалась безупречной, чему способствовала ее последняя разработка – пудра для лица. Волосы были уложены в безукоризненную прическу и подстрижены чуточку короче, чем в молодости, и теперь крупными блестящими локонами ниспадали ниже плеч. Ее уже тошнило от «чайных» платьев и деловых юбок и жакетов, посему сегодня она остановила свой выбор на алом платье на бретельках с лифом, присборенным в верхней части и расклешенным на бедрах. На талии оно было стянуто поясом в тон и имело треугольный вырез, начинающийся с надключичной впадины и скромно заканчивающийся над грудью. Узкая юбка опускалась чуть ниже колен.