Мария Акулова - Эффект бабочки

Наталья сполоснула руки, села рядом с сыном, проследила взглядом за тем, как тот поднимается, берет с сушилки глубокую тарелку, зачерпывает суп, ставит перед ней, дает в руки ложку.

Женщина послушно начала есть, а он смотрел. Очень по-взрослому, так, что захотелось поежиться.

– Знаешь, я его тоже не узнал. Хотя вроде же видел в детстве. Он когда на порог ступил, я подумал, что нормальный мужик… – кулаки парня сжались. – Почему его не посадили? – во взгляде Андрея пылало непонимание.

– Следствие выяснило, что за рулем был не он.

– А ты думаешь, что он?

Наталья пожала плечами, гоняя по тарелке кусочек моркови.

– Я думаю, что благодаря влиянию его родителей, они легко могли переложить вину на того, который погиб.

– А может, нет? Может, действительно…

– Какая разница, Андрей? – Наталья почему-то вдруг разозлилась. – Это не вернет тебе отца, они оба виноваты. Оба были там…

– Настю жалко, – парень опустил взгляд, практически прошептал.

Ему было сложно принять случившееся, осознать, как жизнь извернулась подобным образом. А стоило подумать о том, каково сестре, становилось совсем тоскливо.

– Я купила ей билет, завтра Настя поедет к бабушке.

– Хорошо.

– Если хочешь, можешь с ней…

– Не хочу, – Андрей мотнул головой, уверенно глядя в глаза матери. – Я тут останусь, с тобой. На случай, если он снова явится. Не хочу, чтоб ты с ним разговаривала.

Наталья кивнула, тоже опуская взгляд. Ну вот что же она за мать-то такая, раз собственным детям приходится ее опекать?! Насте взрослеть раньше времени, Андрею тоже…

– Пойду ей отнесу, – парень встал, потянулся за третьей уже тарелкой, вышел из кухни, чтобы потом добрых пять минут пытаться достучаться до Насти. Она открыла. Даже что-то сказала, кажется, поблагодарила, а через двадцать минут сама зашла на кухню с пустой тарелкой в руках.

Поставила в раковину, включила воду.

Наталья скользнула взглядом по профилю дочери, отмечая, что она слишком бледная, но глаза сухие.

– Мам, – и голос не дрожит. Только когда говорит, предпочитает смотреть на тарелку, которую моет, а не на собеседницу. – Те деньги… Компенсация, которую Северовы выплатили. Хочу их вернуть. Мы же их не тратили?

– Нет.

– Хорошо. Тогда давай переведем на счет их фирмы. Я знаю название, найду реквизиты. Можем сегодня…

– Хорошо, Настюш.

Настя кивнула, выключила воду, развернулась к двери. Говорить, глядя матери в глаза, она пока не могла.

– Тогда я соберусь через десять минут, сходим в банк?

– Сходим… И Насть… Я взяла тебе на завтра билет к бабушке. Съездишь, отдохнешь, ты ведь по ней соскучилась.

– Да. Съезжу… Соскучилась.

Настя вышла, вновь запираясь в спальне.

Мама права, срочно нужно уехать, чтоб не наделать глупостей. Каких…?

Всяких. Она будто разрывалась. Разрывалась между тем, что знала всю жизнь, и тем, что рассказал Глеб. Между желанием снять все эти чертовы деньги наличкой, а потом бросить их ему в лицо, купюра за купюрой, или сжечь на его глазах. А потом сто миллионов раз говорить, как ненавидит его. И желанием расплакаться, уткнувшись в его шею, рыдать навзрыд, снова переживая потерю отца и его причастность к этой потере. Винить или простить. Отрицать или принять.

Одинаково хотелось и того, и того. И это разрывало голову, а еще сжимало до боли сердце. Бабочке казалось, что пламя охватило крылья, гореть было больно.

Глеб часто в последнее время зависал, вспоминая, как произошел их карманный атомный взрыв.

Настя встретила его у подъезда, она стояла там, придерживая подол платья, а ветер развивал волосы. Только глянув на нее, Имагин тогда подумал, что еще один сильный порыв, и она взлетит. Правда отпускать ее права не имел, потому подошел, прижал к себе, защищая и от ветра, и от прочих посягательств.

Теперь-то он не сомневался: Настя – это то, что ему нужно сейчас, нужно было всегда и будет нужно дальше. Бабочка из Баттерфляя с колючим взглядом, неприступная крепость, боец, в чем-то совсем еще ребенок, а иногда такая мудрая женщина. Хотела бы – могла вить из него веревки, но ей это не нужно. Он влюбился, она влюбилась. Потому они на равных.

В тот вечер Глеб собирался построить фундамент дальнейшего непременно стремительного восхождения к новым высотам отношений. Очаровать мать, найти точки соприкосновения с братом, в правильные моменты восхищаться Настей, блюдами, детскими фотографиями.

А когда они вошли в квартиру…

Его будто током шибануло, стоило увидеть Андрея. Он-то хорошо помнил Владимира. Еще бы. Как забыть лицо человека, в чьей смерти виновен? Косвенно или непосредственно. И один взгляд на Настиного брата выдернул те старые воспоминания, судебный процесс, фотографии погибшего.

А потом в коридоре появилась Наталья, и все поплыло…

В мире тысячи Веселовых. И то, что Настя когда-то рассказывала, что живет с мамой и братом, а отец погиб, Глеба не задело. Даже не царапнуло. Видимо, психотерапия сработала там, где работать должна была бдительность.

Когда он просил найти работу Веселовой старшей, даже на имя Настиной мамы внимания не обратил. Просто положился на Марка, и все.

А теперь все пазлы состыковывались, издевательски демонстрируя, какой же он дурак.

Как она попала в его Бабочку? Как он заметил ее взглядом? Почему его так повернуло именно на ней? Заклинило, и теперь же не отпустит. Почему они с Лешей тогда все же поменялись, если это было действительно так? Будь он за рулем, смог бы избежать аварии? Спасся бы Владимир? Выжил бы друг? Как сложилась бы его жизнь? А ее? Они встретились бы? По нормальному?

Затрезвонил телефон, Глеб достал его из кармана, посмотрел на экран, стирая капли, хмыкнул, скинул.

В последнее время, он брал только неизвестные. Веря, что по одному из них может позвонить Настя. Зачем? А черт его знает, может, чтоб снова послать, сказать, что достал до зубовного скрежета, что если еще раз увидит его рядом со своим подъездом, вызовет наряд. Ему надо было хотя бы просто голос ее услышать, а сам он молчал бы. Что сказать? Он уже пытался извиниться, объясниться, а выглядело, будто оправдывался. Причем оправдывался глупо. Она права – отца ей это не вернет.

Ей ничего не вернет отца, чью жизнь забрал его мотоцикл.

Небо разразилось очередной вспышкой, а потом ливень зарядил еще сильней. Глеба это заботило мало. Вот уже четвертый день он с самого утра занимал одну из лавок у ее подъезда, садился на спинку, нервно постукивая подошвой кроссовка по сиденью, набрасывал на голову капюшон, который тут же промокал, а потом капли стекали уже по волосам.

Он не хотел вызвать в ней жалость. Хотел просто, чтоб вышла и позволила вновь попытаться сказать… хоть что-то. Исправить все… хоть как-то. Что? Как? Глеб не знал.

Она не выходила. Сделала перевод на имя фирмы, о котором ему сообщили в тот же день, а потом перестала брать трубку, не выходила и не входила в подъезд, не связывалась ни с Аминой, ни с Пирожком, ни с одной из девочек.

Конечно, он мог бы и сам подняться, постучаться, попытаться… Хотя кому он врет? Не мог бы. Нет у него права врываться в жизнь тех, кому он сам же ее когда-то хорошенько сломал. Права нет, но уйти он тоже не мог.

Снова телефон заорал – звонил Марк. Видно, друг чувствовал неладное, но говориться сейчас Глеб не был готов ни с кем. Разве что с Настей, но она не захочет.

***

– Снова сидит? – Наталья вошла в кухню, облокотилась о рабочую поверхность столешницы, боясь подойти ближе к окну. Причем даже не знала, чего так боится. Возненавидеть еще сильней или… пожалеть?

Настя уехала три дня тому. Иногда звонила Антонина Николаевна, рассказывала, как у них дела. Дела были… дрянь. Настя мучилась, но держала все в себе, а бабушка не могла сделать с этим практически ничего. Пыталась отвлечь, поговорить, сковырнуть корку на ране, но младшая Веселова уходила в себя или убегала гулять.

Это могло длиться неделями, а то и месяцами, все понимали, что нужно что-то делать, вот только что?

– Сидит, – Андрей же, смотрел вниз, прижимаясь лбом к стеклу.

Северов его бесил. Бесил, потому что из-за него страдала Настя, страдала мама, а папы вообще больше не было.

Видеть, как он мокнет под подъездом, было не жалко. Что его холод и сырость, по сравнению с тем, как он вывернул душу обитателям этого дома?

Вот только в отличие от мамы, чьи глаза застилала боль и горе, Андрей понимал, что продолжаться так не может. И с этим нужно делать не что-то, а решать.