– Вы не займете его! – прервал ее Франц Зандов голосом, в котором ясно чувствовалось раздражение. – К чему вообще такая поспешность? Ведь наверняка для вас можно найти и другое, к тому же лучшее место?
– Дом банкира Гендерсона считается одним из лучших в городе, – заметил Густав.
– А миссис Гендерсон – одна из самых несносных женщин в городе, она мучает всех окружающих своими придирками и капризами, и каждая ее компаньонка является жертвой их. Нет, мисс Фрида, отбросьте всякую мысль об этом, я ни за что не допущу, чтобы вы поступили на работу в подобный дом.
Почти незаметная, но торжествующая улыбка мелькнула на губах Густава. Фрида стояла безмолвная, с потупленным взором, похоже, этот разговор вернул ей прежнюю застенчивость.
Однако Франц Зандов, неверно истолковав ее молчание, испытующе посмотрел на девушку и медленно произнес:
– Конечно, я отнюдь не намерен стеснять вашу свободу. Если вы желаете уйти от нас…
– Нет, нет! – воскликнула Фрида столь страстно, что Густав счел нужным сделать ей предостерегающий знак, чтобы сдержать ее. И действительно, она быстро овладела собой и продолжала, понизив голос: – Я только очень боюсь быть вам и мисс Клиффорд в тягость.
– Ну, это совсем напрасный страх, – тоном легкого порицания возразил Франц Зандов. – Вы можете быть нам в тягость? Моя племянница скоро убедит вас в противном. Она сделает вам лучшее предложение, чем миссис Гендерсон. Джесси слишком много времени проводит в одиночестве, и ей нужна подруга; нехорошо, если девушка ее возраста остается без женского общества. Не желаете ли вы стать такой подругой, Фрида? Не желаете ли вы остаться у нас?
Девушка подняла на него взор, ее увлажненные слезами глаза словно молили о прощении.
– Если вы согласны на это, мистер Зандов, то я охотно и с благодарностью приму доброе предложение мисс Клиффорд, но, повторяю, если только вы позволите мне остаться здесь.
По лицу Франца Зандова скользнула улыбка, беглая и почти незаметная, она, как солнечный луч, осветила его черты.
– Да разве я такая уж величина в доме? Значит, Джесси успела поговорить с вами об этом и вы боялись только моего несогласия? Напрасно, дитя! Я предоставляю своей племяннице полную свободу в этом и сейчас же побеседую с ней, чтобы выяснить дело. Миссис Гендерсон завтра же узнает, что ей следует поискать себе другую компаньонку.
Франц Зандов быстро встал и, приветливо кивнув, ушел из беседки.
Едва он отдалился на достаточное расстояние, Густав, подойдя к девушке, произнес:
– Он опасается, что Гендерсоны завладеют тобой, а потому хочет как можно скорее получить гарантию, что ты остаешься в его доме. Отчего ты тогда так испуганно взглянула на меня? Неужели подумала, что я вознамерился отправить тебя отсюда к миссис Гендерсон, которую так верно охарактеризовал мой брат? Хотя она действительно просила меня сегодня сделать тебе такое предложение. Нет, мне лишь непременно требовалось узнать, как он отнесется к моему сообщению. Ты видела, он был вне себя. Браво, дитя! Ты ведешь свое дело превосходно, и я, в отличие от своего прежнего мнения, должен свидетельствовать, что очень доволен тобой.
Фрида не слышала этих похвал. Ее глаза следили за Францем Зандовым, который только что скрылся за кустами. Затем она повернулась и с усилием вымолвила:
– Но я не могу больше обманывать его! Пока он был суров и холоден, у меня еще хватало сил на это, теперь же… ложь сокрушает меня.
– Тогда свали всю ответственность на меня! – воскликнул Густав. – Я навязал тебе эту ложь, я затеял «интригу», как лестно для меня выражается мисс Клиффорд, ну, я и буду вести игру, пока дело дойдет до разъяснений. Теперь же следует неустанно продвигаться вперед и не отступать ни на шаг. Находясь столь близко от цели, мы не смеем колебаться. Подумай сама об этом и обещай мне еще потерпеть.
Фрида наклонила голову; она ничего не возразила, но и не дала никакого обещания.
Тогда Густав продолжал более серьезным тоном:
– Джесси тоже подталкивала меня сегодня к решительному шагу, и я вижу, что она никак не понимает моей медлительности. Но ведь она не знает всего дела, она думает, что для ее опекуна ты совершенно посторонняя, которую он полюбил и которой без сопротивления открывал свои объятия. Но мы, – тут он крепко сжал руку девушки, – знаем это лучше нее, мое бедное дитя!.. Мы знаем, что тебе приходится бороться с мрачной ненавистью, которая уже отравила целую жизнь и так пропитала ее, что несколько приветливых слов не в состоянии ничего изменить. Я хотел отвоевать тебе твое право, когда мой брат покинул Европу, и позже делал попытки к этому, но понял, как глубоко коренится в нем его злосчастная идея. Для того, чтобы она не возродилась в нем и не разлучила вас опять, вы должны еще больше сблизиться. Или ты думаешь, что я без настоятельной необходимости возлагаю на тебя подобную тяжесть?
– О, нет, конечно, нет!.. Я безусловно повинуюсь тебе, но только мне становится бесконечно тяжело лгать!
– А мне так вовсе нет! – заявил Густав. – Я никогда не думал, что иезуитское правило «цель оправдывает средства» является таким прекрасным лекарством против угрызений совести. Я лгу, так сказать, с полным душевным спокойствием, даже с возвышающим меня в своих глазах ощущением. Но тебе совершенно незачем брать с меня пример. Вовсе нет необходимости, чтобы такое дитя, как ты, уже обладало моей бесстрастностью, наоборот, неправда должна быть тяжела для тебя, и я испытываю большое удовлетворение, что это действительно так на самом деле.
– Но Джесси? – воскликнула Фрида. – Могу ли я наконец довериться ей? Она относится ко мне с такой любовью, она мне, чужой, открыла свои объятия как сестра…
– Чтобы избавиться от меня! – перебил ее Густав. – Да, только из-за этого она раскрыла тебе свои объятия. Чтобы избавиться от моего сватовства, она позволила бы мне ввести в дом кого угодно, лишь бы только это существо освободило ее от нежелательного жениха. Поэтому ни слова ей! Джесси не исключается из игры! Мне доставляет особое удовольствие позволять ей презирать меня, и я должен еще некоторое время наслаждаться им.
– Потому что для тебя все – лишь игра, – с упреком сказала Фрида. – Но ведь она-то страдает от этого.
– Кто? Джесси? Нисколько!.. Она просто-напросто страшно злится на мою так называемую мерзость, и я желаю доставить себе по крайней мере хоть маленькое удовольствие наблюдать эту злость.
– Ты ошибаешься, ей чрезвычайно горько, что она вынуждена так судить о тебе. Я знаю, она плакала.
Густав вскочил как ужаленный.
– Что? Правда ли это? Ты в самом деле видела? Она плакала?
Фрида с безграничным удивлением взглянула на его просиявшее лицо.
– И ты этому радуешься? Неужели ты действительно можешь упрекать ее за то, что она заставляет тебя расплачиваться за заблуждение, которое ты сам же вызвал? Неужели можешь быть столь мстительным и мучить ее?
– Ах ты шестнадцатилетняя мудрость! – воскликнул Густав, заливаясь смехом. – Ты хочешь взять свою подругу под защиту от меня… От меня!.. Правда, ты слишком умна для своих лет, моя маленькая Фрида, но в подобных вещах решительно ничего не понимаешь, да это вовсе и не нужно. Ты можешь спокойно подождать с этим еще пару годков. Но говори же! Когда плакала Джесси? Откуда ты знаешь, что ее слезы были из-за меня? Да говори же! Ты видишь, я сгораю от нетерпения!
Лицо Густава действительно выражало крайнее напряжение, и он читал слова девушки буквально с ее уст. Фрида, по-видимому, и на самом деле ничего не понимала в «подобных вещах», ибо все еще смотрела на Густава с огромным изумлением. Однако, уступив его настояниям, она начала говорить:
– Недавно Джесси с укором задала мне вопрос, неужели я действительно рискну доверить свое будущее такому бессердечному эгоисту, как ты? Я стала защищать тебя, правда, достаточно неловко, так как не смела ничего выдать и должна была молчаливо выслушивать каждый упрек тебе.
– Ну, дальше! – задыхаясь, торопил ее Густав. – Дальше!..
– И вот во время нашего разговора Джесси внезапно разразилась слезами и воскликнула: «Ты слепа, Фрида, ты хочешь быть слепой, а я имею в виду лишь твое счастье! Ты не знаешь, как мне тяжело так унижать перед тобой этого человека, и Бог весть, сколько бы я дала за то, чтобы он представился и мне таким же чистым и стоял так же высоко, как в твоих глазах!» Сказав это, она убежала и заперлась в своей комнате. Но я знаю, что она там проплакала несколько часов.