Но кровь убитой девочки, обнаруженная на личном аэродроме шейха, переломила ход расследования. Умолкли «желтые» газетенки. А работники фонда получили разрешение опросить беженцев в том самом лагере «Юнисефа» на границе с Ливией, в котором я когда-то работала и где впервые познакомилась с Замирой Мухаммед.
Я не могла отправиться туда же вместе с ними, так что все, что мне оставалось, это только денно и нощно следить за отчетами сформированной группы. Деньги творили чудеса, и свидетели все-таки нашлись. И потом они вспомнили то, о чем забыли упомянуть раньше.
Так появилось первое свидетельство того, что девочек увозили из лагеря, а на ближайшей остановке вновь высаживали из автобуса. Разные свидетели подчеркнули, что их уводил в неизвестном направлении один и тот же мужчина европейской внешности.
Газеты тут же отреагировали — завели старую шарманку о том, что участие европейца в судьбе девочек как раз и доказывает причастность британского фонда к самим похищениям.
И тогда же на меня было совершенно второе покушение.
На этот раз прямо на улице. Вооруженный ножом мужчина-араб напал на меня, громко оплакивая судьбу своей дочери, которую такие якобы благотворительные фонды, как мой, на самом деле, похищают, развращают и убивают.
Он не пытался убить меня, скорее — привлечь всеобщее внимание. Моя охрана быстро с ним управилась, но в тот же момент из-под земли словно вырос журналист, который даже успел взять интервью у мужчины раньше, чем его увела полиция.
Инсценировки, как в плохом театре, и чудовищная подтасовка фактов не переставали меня удивлять.
— Дальше будет только хуже, — сказал мне тогда Честертон.
Он до ужаса напоминал Джека своим крайне циничными взглядом на этот мир. И я догадывалась, что нельзя иначе, ведь цинизм наших соперников и вовсе зашкаливал. А еще именно такой человек был мне нужен сейчас, когда меня иногда трясло от переизбытка адреналина в крови и шока. Особенно, когда наша машина взлетела на воздух прямо на наших глазах. Шейх не мог использовать грязные методы, но очень старался запугать меня настолько, чтобы я сама покинула Тунис или отказалась от расследования.
Именно Честертон помогал держать себя в руках и не поддаваться истерикам.
— Вы готовы идти дальше, Элен? — после каждого нападения спрашивал он.
После пары бокалов виски, заплетающимся языком, я отвечала:
— У меня хотя бы охрана есть, а Джеку вот приходится махать кулаками самому.
К этому дню Джек Картер уже провел почти четыре недели в тунисской тюрьме «Мессадин-2», а насколько еще затянется его заключение, не мог сказать даже Честертон.
К Джеку под разными предлогами перестали пускать даже адвоката, а еще перевели его совсем не в ту камеру, на которую рассчитывал его дядя.
В середине лета была наконец-то закончена подготовка в секретной спецоперации, в которой участвовали британские и американские наемники. Она стала возможна благодаря сведениям, собранным в лагере беженцев.
К сожалению, живых детей в тех подземных пещерах уже не было.
Пять имен из моего списка пропавших девочек были вычеркнуты навсегда. Замиры Мухаммед среди них не было.
После, стоя на гребне песчаного холма и глядя на то, как хоронят обмотанные в белые саваны тела, я пообещала себе, что дойду до правды. Любой ценой.
Власть и на этот раз не осталась в стороне. Шейх пустил в ход все связи и деньги, какие только могли, чтобы помешать дальнейшему самоуправству иностранцев в его регионе. При этом я продолжала получать персональные приглашения от шейха Амани на все светские мероприятия в высшем свете.
Ничто не мешало шейху улыбаться и позировать вместе со мной на камеры, безупречно отыгрывая роль доброжелательного хозяина.
А днем мой офис переживал с десяток проверок, обысков, а фонд заплатил сотни бессмысленных штрафов. К нам придирались все, кто только мог. Даже пытались обвинить в том, что мы связаны с ИГИЛом и именно через нас ливийцы подбрасывают тела в Тунис.
— Пока Амани держит этот регион, так и будем ходить по кругу, — однажды сказал Честертон. — Наша единственная надежда, что Джек все-таки доберется до Фараджа. Других связей в тюрьме с Фараджем, кроме него, у меня нет.
Когда-то Джаммаль Фарадж был врагом номер один для шейха Амани. Неудивительно, что он сидел в тюрьме уже седьмой год.
Однако тунисцы, с которыми Честертон пытался наладить отношения, не были настолько оптимистичны и, как один, считали, что у Фараджа против Амани нет шансов.
Амани просто не даст ему спуску и уж тем более не позволит долго разгуливать на свободе. Фарадж выходил только в ноябре, а в кулуарах уже ставили ставки на то, как скоро он вернется за решетку.
За эти семь лет Амани разными способами добивался преданности. Подкупами, шантажом и подарками. Его связи среди тунисских богачей к этому дню напоминали липкую паучью сеть, и стоило им дернуться или попытаться вырваться, петля только сильнее затягивалась вокруг их шеи.
Разрубить эти связи было непросто. Тем более иностранцам. Самих же тунисцев, кажется, все устраивало.
Но однажды в наш многострадальный офис пришел сгорбленный жарой, годами и преодоленными пешком расстояниями, седой погонщик верблюдов.
И протянул мне обрывок ткани.
На нем витиеватой арабской прописью были выведены просьба о помощи и название ближайшей деревни. Чернилами для этого послания была кровь.
К сожалению, мы не могли действовать полностью самостоятельно, без участия властей региона. Не так оперативно, как нам хотелось, но указанную деревню с неохотой оцепила тунисская полиция. Стоя в оцеплении, офицеры, посмеиваясь, говорили о миражах, которые привиделись старику в пустыне.
Но к вечеру того же дня эти ж офицеры вывели из-под земли почти дюжину охрипших, измученных, оголодавших, но живых девочек. Никто из них больше не смеялся.
Нищему пастуху удалось сделать невозможное.
По своим специальным каналам, Честертон узнал, что газеты уже готовят горячий материал, в котором собираются обвинить нас в инсценировке этого показушного спасения. Никто не верил, что простому кочевнику удалось поставить власть на колени.
Но ни тогда, ни после мир так и не увидел этих статей.
Потому что среди бесправных ливийских сирот оказались и две несовершеннолетних гражданки Туниса.
И обществу вдруг резко стало не все равно.
Успех всегда идет рука об руку с неудачами.
В то же время очередная драка в тюрьме закончилась для Джека серьезным ранением. И, вместо того чтобы отправить в больницу или в медблок, раненого и избитого, его поместили в карцер.
На все попытки добиться справедливого решения Честертону отвечали, что именно так поступают с зачинщиками бесконечных беспорядков. И что руководство тюрьмы и так слишком долго терпело его выходки.
Честертону сорвало тормоза. Таким злым, как тогда, я его еще никогда не видела.
В кратчайшие сроки он поднял на ноги едва ли не всю дипломатическую миссию в Тунисе, указав на вопиющие и систематические правонарушения законов в отношении британского подданного. Сделал несколько звонков на родину и велел мне собираться.
Я ушам своим не поверила, когда он сказал, куда мы идем.
— Но вы говорили, что мне нельзя его видеть?
— Сейчас ты должна, — ответил Честертон. — Боюсь, что без тебя Джек сдастся. У всех есть свой предел, и слишком много неудач могут сломить любого.
Спустя столько месяцев наконец-то увидеть Джека… Разве я могла отказаться?
Дипломатические связи, фонд и лояльность журналистов после спасения детей — все это помогло нам добиться главного. Начальник «Мессадин-2» пообещал, что Картера переведут из карцера и даже дал нам разрешение наконец-то увидеть его, чтобы убедиться самостоятельно в том, что все будет исполнено.
Я морально готовилась, что все будет плохо, но оказалась не готова к тому, что все будет настолько плохо.
К незаживающим ссадинам и ушибам на теле прибавились трещины в ребрах, ранение в брюшную полость и тяжелая лихорадка. И в этом состоянии Джек все еще умудрялся как-то держаться на ногах.
Только при виде меня на пороге карцера он рухнул как подкошенный.
Когда я коснулась его лба, то поняла, что у него была очень высокая температура. Похоже, он был уверен в том, что я ему привиделась в бреду.