– Насколько я знаю, вы можете позволить себе хорошую охрану…
– Ха! Чтобы просто поближе подпустить к себе киллера, как это вышло с моим мужем? Я почти уверена, что это Мишка сделал, и просто подставил бедного Зиганшина. Конечно, у него куча детей и всех надо кормить. А может, его шантажировали, мол, или ты убьешь своего работодателя, или мы прикончим кого-то из твоих ребят. Откуда я знаю, как там было?
– Наймите толкового менеджера и поезжайте с детьми, если хотите знать мой совет, – сказал Дворкин, которому вдруг стало жаль женщину, неожиданно оказавшуюся лицом к лицу с жизнью, – детям сейчас как никогда нужна мать.
Клавдия встала, подошла к Елене и ободряюще положила ей руку на плечо.
– Я понятия не имею, зачем Митька поперся к Володе и кто его надоумил, – с досадой произнесла Елена, – и чего он хотел добиться, тоже не знаю.
– Вообще-то он сказал, что вы его об этом просили.
– Да? – Елена нахмурилась. – А, ну да, было такое. Но давно. Я хотела, чтобы Володя увидел, какие у меня поклонники, и приревновал. Или даже не так: чтобы он понял, что меня забыть нельзя. В общем, такое. Знаете, я так хотела сохранить брак, что хваталась за любые соломинки, но Митька отказался, а потом вроде у нас с мужем все стало потихоньку налаживаться.
Лев Абрамович даже не возмутился, а просто позавидовал, что человеку благодаря ангельской внешности и жизни в достатке удалось сохранить менталитет четырнадцатилетней избалованной девочки.
– Вы, может, думаете, что я замешана, – светским тоном поинтересовалась Елена, – и пришли меня допрашивать, чтобы на чем-то подловить?
– Ну что вы, Елена Николаевна!
– Так вот, может, я и не самая умная женщина на свете, но сообразить, что не нужно убивать мужа руками любовника, у меня мозгов хватает! У меня же дети, и как жить, если они поверят, что мама заказала папу? Это же не будет больше жизни ни им, ни мне! Поэтому мне крайне важно, чтобы Митька был оправдан, пусть даже мое имя официально останется честным, все равно люди будут мне кости мыть, и дети, может, с первого раза не поверят, со второго не поверят, а на третий раз добрые люди все так убедительно перескажут, что не поверить станет невозможно!
Лев Абрамович вздохнул и пробормотал, что злые языки страшнее пистолета.
– Да мне вообще не было никакого смысла убивать мужа! – воскликнула Елена с досадой. – Даже если бы мы не решили помириться. Поверьте, он предлагал развод на шикарных условиях, уж кем-кем, а жадиной Володя никогда не был!
– Все же целое лучше, чем часть…
– Да? Ну, когда с мужем нечего делить, кроме однокомнатной квартиры, может, и лучше, а у меня другая ситуация. По условиям развода я бы имела приличную долю в прибылях, и у меня ни о чем не болела бы голова. А сейчас я наследую бизнес, а о том, как им управлять и даже просто как сохранить в своей собственности, не имею вообще никакого понятия, и в результате мои доходы будут гораздо ниже, чем та доля, которую бы Владимир выделил мне после развода. Но, похоже, беспокоиться не о чем, потому что очень скоро или бизнес отожмут, или меня грохнут вслед за мужем. Вы скажете – статус. Мол, «вдова» звучит гордо, а «разведенная жена» – нет. Но, знаете, быть вдовой, может, и почетно, но никто не станет с ней носиться. Точно так же пойдет в игнор, как и разведенка.
Лев Абрамович пригубил чаю и, поколебавшись минутку, взял с блюда кусочек сыра, стараясь не думать, что он, наверное, остался после поминок. Впрочем, вряд ли это так, поминки наверняка состоялись в каком-то пафосном заведении, по «определенному протоколу», о котором так хорошо осведомлена Клавдия. Он посмотрел на помощницу и содрогнулся, поймав ее взгляд: высокомерный, холодный и безжалостный.
«Почудилось, – решил Дворкин, потому что девушка быстро опустила глаза и растянула губы в улыбке, – ладно, Елена, может, и не гигант мысли, но логика в ее словах железная. Надо быть совсем отмороженной, чтобы организовать убийство отца своих детей, да еще так топорно, и ничего особенного при этом не выиграть. А вот конкуренты вполне могли сработать под неверную жену. Может, они и подняли всю эту шумиху с разводом и откровения в прессе и на литературной ниве. Подзуживали несчастную женщину, мол, давай, выведи предателя-мужа на чистую воду, а она и согласилась. Кстати, объясняет открытие Макса насчет авторства мемуаров. Заплатили первой попавшейся дуре, мол, напиши пострашнее, а она не удержалась, вставила эпизоды из собственного детства. А Елена не прочитала, потому что ее единственной задачей было уесть мужа. И как ни грустно, но книга „Неведомые ему слезы“ и статьи в прессе косвенно снимают подозрения с вдовы. Иваницкий был человек замкнутый, о себе не распространялся, и если бы Елена не начала шумиху в прессе, никто и не узнал бы, что они разводятся. Если люди живут душа в душу, то и мотива для убийства нет. А Лена, хоть и красивая, все же не такая дура, чтобы, готовясь убрать мужа, на всю страну оповещать о наличии у себя убедительного мотива для этой акции».
– Скажите, – спросил он, – а вы вот книгу написали, давали интервью… Это зачем все было?
– Ой, мне сейчас так стыдно! Даже вот жутко становится, что я больше никогда не смогу извиниться перед Володей, – воскликнула Елена, – но мне было так больно, что он хочет разойтись! Так невыносимо, что я ничего не могу сделать с этим, вот я и решила…
– Понимаю.
Лев Абрамович хотел спросить, сама ли она додумалась до такого способа мести или подсказал кто, и кто именно, но покосился на Клавдию и неожиданно для себя промолчал. Елена все дела ведет через эту девушку, и если были какие-то доброхоты, содействовавшие изданию книги и появлению статей, то Клава обязательно с ними знакома. Может, у нее даже дружеские отношения сложились с кем-то из них, и она возьмет да и проболтается, что вот приходил какой-то дедулька и интересовался литературными делами Иваницкой.
Есть способ проще – когда дом горит, ты не бросаешься в пламя, а выбиваешь заколоченную дверь, чтобы спастись. Врачебная тайна дело святое, но бывает, что поступиться ею необходимо. Максу известно, кто настоящий автор мемуаров Иваницкой, так что надо любым способом выбить из него имя и идти с этой информацией к следователю. А если пошлет подальше, то действовать самим.
Лев Абрамович еще немного побыл с Еленой, но больше ничего существенного не узнал. Вдова последний год мало общалась с мужем, а о его бизнесе вообще никогда не имела представления и даже не знала, хорошо ли у него шли дела, на подъем или на спад. Дворкин осторожно спросил, не появлялись ли в ее окружении новые лица, или кто-то из знакомых вдруг начал проявлять повышенный интерес к ее семейной ситуации, но Елена уверенно это отрицала. Клавдия так и стояла рядом, готовая в любой момент обнять и утешить свою хозяйку, но Дворкину почему-то сделалось не по себе от подобной преданности.
Он еще раз выразил сочувствие горю Елены и хотел было уходить, но, уже стоя одетый на пороге, обернулся.
– Елена Николаевна, – сказал он, осторожно подбирая слова, – я заочно знаком с вашими родителями. Точнее, не знаком, но мать Мстислава Юрьевича навещала их на днях. Простите, что вторгаюсь в ваше личное пространство, но я старый человек, и позвольте вам сказать: что бы там ни было у вас раньше, но они любят вас, жалеют и хотят разделить ваше горе.
– Но я тоже…
– Они сказали Ксении Алексеевне, что встретили у вас холодный прием.
– Да нет же! Это я так хотела быть с мамой, а она вдруг вызвала такси и уехала! Я решила, что она думает, будто я замешана, и не хочет со мной разговаривать! Наказывает меня, что я допустила смерть мужа, вот и все. А я не виновата и так скучаю по Володе…
Впервые за весь разговор на глазах Елены показались слезы. Лев Абрамович осторожно взял ее за руку.
– Знаете, – продолжала она сквозь слезы, – первые дни как будто онемело все внутри, а с другой стороны, казалось, что муж сейчас вернется. Никак не верилось, что его нет и больше никогда не будет, поэтому я держалась. А теперь начинаю понимать, и мне очень тяжело, что родителей нет рядом.
– Елена Николаевна, вы переживаете сейчас трудное время, так не ищите горе там, где можете найти поддержку, – произнес он мягко, – примиритесь с родителями, и вы будете счастливы в детях, это я вам точно обещаю, как сын, внук, отец и дед в одном лице.
Елена всхлипнула, и Лев Абрамович снова с раскаянием подумал, что симпатизирует ей. На Клавдию он старался не смотреть, как на Медузу горгону. Как только Дворкин завел речь об отце и матери Елены, от нее пошла такая волна ненависти и холода, что глаза наверняка превратились в два смертоносных луча. А нечего ссорить детей с родителями, подумал Дворкин и сказал: