Мария Воронова - Эхо первой любви

Туфли, как и следовало ожидать, оказались вариацией на тему мужских ботинок с дырочками, Зиганшин даже вспомнил, что подобная обувь называется «броги».

Вместо сумочки у женщины был при себе роскошный кожаный портфель с изящным замочком.

Наконец Зиганшин перевел взгляд на лицо и не смог понять, симпатичная перед ним дама или нет. Вроде бы лицо как лицо, большие серые глаза, аккуратный носик и хорошей формы рот, но в целом впечатление не то чтобы отталкивающее, а какое-то такое, что и слова вдруг не подберешь. Тревожащее? Настораживающее? Пожалуй, так. Главное, непонятно, в чем тут дело. Объективно хорошенькая мордашка, а что смотрит заносчиво, так его никогда это не пугало. Наоборот, уверенные в себе стервы раньше, до Фриды, просто завораживали Мстислава Зиганшина и притягивали, как магнитом.

Но для настоящей стервы взгляд посетительницы был хоть и высокомерен, но тускл, а манеры чуть-чуть слишком аффектированные, чтобы поверить, будто они исходят от уверенности в себе.

Странное смутное ощущение возникло у него – одновременно опасности, хрупкости и ненадежности девушки, и хоть Зиганшин не числил себя трусом, все же на несколько секунд пожалел, что дал команду впустить посетительницу.

– Слушаю вас, – буркнул он, наконец сообразив, что в рамках концепции превосходства девушка не заговорит, пока он ее об этом не попросит.

– Я всего лишь посредник, – сказала девушка сухо, быстро достала из портфеля визитную карточку и бросила ее Зиганшину таким красивым жестом, что сразу стало ясно – она его отрепетировала.

Мстислав Юрьевич секунду подумал, не выставить ли дамочку за дверь, чтобы она там швырялась карточками, но любопытство победило, и он взял в руки белый прямоугольничек со сдержанным золотым тиснением по краям. Имя заставило его вздрогнуть, и сердце трепыхнулось в груди жалобно и беспомощно.

– Слушаю вас, – повторил он почему-то сипло.

– Мне поручено организовать вашу встречу с Еленой Николаевной, – девушка взяла айфон и замерла, занеся палец над экраном, – назовите время, когда вы бываете свободны, и я посмотрю, что можно сделать.

Мстислав Юрьевич растерялся, что с ним вообще случалось редко. Кажется, девушка даже не принимала в расчет, что он может не захотеть встречи со своей первой любовью, стало быть, Лена убеждена, что он примчится к ней по первому зову. Разумнее всего будет вежливо отказаться, а чтобы не выглядеть грубым, написать Лене небольшое письмо, объяснить, что у него теперь дети и он не может располагать собой. Или придумать другую причину отказа. Или ничего не придумывать, а написать как есть, что прошлое должно оставаться в прошлом. Зиганшин вытащил лист бумаги из пачки, лежащей под столешницей, взял ручку…

И не смог начать письма. Не напишешь же после стольких лет «Дорогая Лена!». Потом, как знать, вдруг он нужен ей? Вдруг у нее беда такая, что только он может помочь? А он возьмет и откажет!

Тем более, мама как раз собиралась в четверг вести детей на премьеру какого-то фильма, так что вечер у него свободен.

…Я часто думаю, что в жизни можно найти все, что угодно, кроме справедливости, так что если вы ждете какого-то адекватного воздаяния за свои добрые дела, то не стоит. Бросьте. Тезис «как ты с людьми, так и они с тобой» в нашем мире не работает. Или постулат, что сделанное тобою зло обязательно вернется бумерангом. Может, и вернется, но треснет по затылку не автора зла, а того ротозея, что смотрит на людей с надеждой и любовью. Как ни грустно это сознавать, наша жизнь – всегда игра в одни ворота. Чем больше ты даешь, тем больше у тебя берут, а чем больше берешь, тем охотнее тебе дают. Правдивым людям верят гораздо реже, чем лжецам, а любящих почти никогда не любят. Увы, так оно все устроено, и человеческую природу не переломишь.

Какое-то время в ранней юности мне казалось, что мир может быть прекрасным местом, где человек получает то, чего заслуживает, и я старалась быть хорошей. Но чем больше старалась, тем больше со мной происходило дурных и страшных вещей.

Прозрение пришло, как ни странно, в театре, на пьесе «Венецианский купец». Если кто-то не знаком с сюжетом, то пролистните несколько страниц, ибо будут спойлеры. Итак, еврей Шейлок подвергается поношениям со стороны венецианца Антонио. Тот таскает его за бороду, плюет в лицо и всячески оскорбляет только на основании национальности Шейлока и его рода занятий (тот ссужает деньги под проценты). Презрение и негодование, впрочем, не мешают Антонио занять у Шейлока крупную сумму, не будучи уверенным в том, что сможет ее вернуть, и совершенно добровольно (это важно) согласиться, чтобы Шейлок вырезал у него фунт плоти в качестве неустойки по векселю. Между строк замечу, что в нынешнее время, с развитием трансплантологии, коллизия выглядит остро как никогда. Но вернемся к сюжету. Никто не заставлял венецианца подписывать сей страшный документ и одалживать деньги, стыдно сказать, для того, чтобы его промотавшийся дружок пустил пыль в глаза богатой невесте. Естественно, вексель он просрочил, и когда Шейлок довольно вежливо попросил то, что принадлежит ему по праву, все тут же стали требовать с него милосердия. Даже безбашенный дружок-альфонс выскользнул из объятий молодой жены и поехал спасать товарища. Но позвольте, если Шейлок такой негодяй, что можно и нужно было таскать его за бороду и унижать почем зря, то откуда в нем возьмется милосердие? А если он великодушный человек, то за что ж тогда его оскорбляли? Шейлок требует справедливости не за себя только, а за всех своих. Может быть, узнав о произошедшем возмездии, кто-нибудь поостережется оскорблять еврея или хотя бы вести с ним дела неподобающим образом. Но внезапно, благодаря одной демагогической уловке, бедного Шейлока с его жаждой справедливости делают еще и виноватым, отбирают у него все, а потом якобы прощают, но заставляют отречься от своей веры, что в те времена было идентично отречению от самого себя. Никакую модель отношений не напоминает?

Милосердие должно идти об руку с благодарностью, иначе получается то, что называется «наша жизнь». Игра в одни ворота. Один любит, другой подставляет щеку. Семеро с ложкой, один с сошкой. Ну и так далее.

Теории, что бескорыстное добро и помощь якобы посылают куда-то там какие-то сигналы, конечно, интересны, но зачем идти таким сложным путем, через всю вселенную, когда человек способен благодарить непосредственно, не тревожа тонкие миры?

Кажется, Лев Толстой заметил, что мы ненавидим людей за то зло, которое им причинили, и любим за добро, которое сделали. Не стану спорить с классиком, но мне кажется вот что: может быть, мы и ненавидим людей за сделанное нами зло, но презираем уж точно за то хорошее, что они сделали для нас. Наверное, слово «лох» было специально изобретено для обозначения человека, который нам помог, но ничего с этого не выиграл, а в идеале, наоборот, даже потерял.

Знаете, когда человек о чем-то вас просит, вы подразумеваете, что у него самого это серьезный недостаток. Не станет сытый просить еды, а богатый – денег. Так же и с нематериальным. Просящий милосердия – жесток, требующий доверия – подозрителен и лжив, а вымогающий любовь сам неспособен на это чувство. Вообще человек достойный обходится тем, что есть у него самого, и ничего не клянчит.

Я ничего этого не знала в начале жизни, и много пришлось горевать из-за своей наивности, но теперь могу точно сказать: если у вас требуют милосердия, доверия и любви, не давайте! Вы ничего не получите взамен…

Есть изречение, которое очень любят цитировать родители и учителя: не поступай, мол, с другими так, как бы не хотел, чтобы поступали с тобой. Прекрасная мысль! Но она защищает других, а не тебя, как, в общем, всякое изречение с претензией на мудрость. У меня нет таких претензий, поэтому скажу одно: не позволяй людям поступать с тобой так, как тебе бы не хотелось, чтобы они поступали с тобой. Я не устаю повторять это своим детям, потому что знаю не понаслышке, как трудно может сложиться твоя судьба, если этого не понимаешь.

Или инстинктивно понимаешь, но считаешь, что это очень плохо, потому что живешь в обществе, где главное достоинство «пожертвовать собой» или «посвятить себя», причем не важно чему или кому, человеку ли, профессии, абстрактной идее или тупо деньгам. Главное, отказаться от своей личности, вот высшая добродетель.

Впрочем, я прекрасно понимаю, что вы хотите найти в этой книге не жалкие софизмы, а историю разрушения жизни, начавшейся так блестяще. Что ж, хватит рассуждать и анализировать, пора переходить к фактам.