– Наглоталась таблеток, – бросил он отрывисто, – но еще дышит. Лев Абрамович, быстро в машину, у меня в багажнике чемодан с красным крестом, возьмите и принесите. Пока едете в лифте, вызовите «Скорую».
Макс вернулся в квартиру, а Дворкин помчался вниз по лестнице, рассудив, что так будет быстрее, чем ждать лифт, на котором уехала пожилая дама. Не снижая темпа, он набрал Мишу, чтобы взял чемодан и поднес к входной двери. Вызвал «Скорую».
Вернувшись в квартиру, он по команде Макса вскрывал какие-то упаковки, стараясь действовать быстро и четко и не отвлекаться на жалость к молодой женщине. Вид неподвижного лица Клавдии так сильно подействовал на него, что Лев Абрамович старался смотреть только внутрь распахнутого чемодана.
– Ну все, я сделал все что мог, – вздохнул Макс, – остается только ждать «Скорую» и полицию.
– Я позвонил только в «Скорую».
– Ничего, я это исправлю сейчас, – Макс потянулся к телефону, – самое смешное, что я сейчас нахожусь в такой ситуации, когда мне лучше бы не светиться перед правоохранительными органами.
– А я нет, что ли?
– Вы – нет. Ну а я – врач и виноват независимо от того, как дальше будет развиваться ситуация. Если она не выживет, могут сказать, что это следствие не принятых ею таблеток, а предпринятых мною мер по ее спасению, у меня ж нет сертификата реаниматолога. Если выживет, но останутся какие-то последствия, их тоже можно списать на мою некомпетентную помощь и подать на меня в суд. Даже если она полностью поправится, все равно можно ко мне прицепиться, зачем полез спасать, не имея нужной квалификации.
– Получается, лучше всего пройти мимо.
– Получается, так, хотя тоже могут прижучить за неоказание помощи. Поймите, сейчас ситуации, когда врач не виноват, не существует в принципе.
Тут Максу, видимо, ответили, потому что он замолчал и поднял палец.
Лев Абрамович вышел из комнаты, потому что тяжело было находиться в ней и все время стараться не смотреть на девушку.
Он встал возле домофона, чтобы проверить, работает ли тот, и если нет, то позвонить Мише, чтобы как-то обеспечил «Скорой» доступ.
Еще войдя, он заметил возле зеркала несколько листов бумаги, приколотых к стене, но решил тогда, что это обычные записки, которые забывчивые люди оставляют сами себе. Теперь присмотрелся внимательнее и содрогнулся. Несколько листов писчей бумаги с текстом, напечатанным на принтере, и поверх них записка, написанная от руки, держались с помощью ножа, который Клавдия всадила в стену с неженской силой. На записке было крупно выведено: «На, читай, проклятая, пусть хоть сейчас тебя проймет!»
Почему так безрадостно и тоскливо сложилась жизнь? Когда я задумываюсь об этом, в голове всегда всплывает одно воспоминание.
Зеленовато-серая стена кухни, мутный вечер за окном и невероятно унылый рисунок маминого халата. Я сижу за столом, застеленным клеенкой, с которой от старости сошел почти весь рисунок, углы давно протерлись и прорвались, и вся она в порезах от ножа. Я пытаюсь расковырять один такой порез, меня страшно интересует двухслойное строение: сверху клеенка, а внизу – тряпочка. Не знаю, сколько лет было мне в тот день, но не больше пяти. Что я сделала, чем вызвала мамино недовольство, увы, изгладилось из памяти. Может быть, не хотела есть или просила посмотреть мультики, а может быть, еще что-то. Но могу ручаться, что никого не убила и ничего не украла, это точно. В общем, сижу я за столом, и вдруг мама поворачивается ко мне и говорит: «Я хочу тебя предупредить, что даже самая сильная любовь может износиться. Помни о том, что если ты будешь плохо себя вести, я перестану тебя любить».
В тот день кончилась моя жизнь, и вместо нее началось серое, безрадостное существование хорошей девочки, которая не жила, а вела себя хорошо.
Пришлось жить, строго соблюдая правила игры, в которой нет никаких правил.
Я была Второй Ребенок – единственное известное советским людям средство укрепления брачных уз и семейных отношений. Сразу хочу сказать, что средство не сработало и возлагаемые на меня надежды не оправдались.
Наверное, мама думала, что мое появление на свет вызовет какие-то волшебные превращения в папе или, может быть, даже в ней самой, но ничего такого не произошло, а просто появилось маленькое орущее существо, из-за которого приходилось не спать ночами и вообще менять все свои планы.
Естественно и логично, что раз средство не подействовало, значит, оно оказалось недостаточно хорошим, и вывод этот от меня не потрудились скрыть. Я постоянно слышала, как хорошо и дружно они жили, пока не появилась я и не разрушила всю идиллию своими отвратительными выходками. Что у меня несносный характер и рядом со мной всем так тяжело, что сил уже ни на что больше не остается. И так далее, и так далее. Может быть, мама рассчитывала с помощью упреков сделать средство более эффективным, чтобы чудо в виде семейной гармонии все же произошло, но увы… Когда я пошла в пятый класс, родители развелись.
Осталось бесполезное лекарство в моем лице, которое папе удалось выбросить на помойку, а маме пришлось оставить у себя.
Чувство ответственности, чувство вины и чувство долга – прекрасные качества, и без них не может быть благородного человека, но слишком рано посеянные в детской душе, они начинают стремительно расти, все заполняя собой и не оставляя места ничему другому.
Я должна была предотвратить развод родителей, и целиком моя вина в том, что не сумела этого сделать! Я знала это так же твердо, как свои имя и фамилию.
Брат тоже был виноват, но не так сильно. Он был старше меня на восемь лет и, наверное, тоже не дал родителям всего того, что от него ждали, поэтому после моего рождения его просто отбросили, как сминают и выбрасывают лист бумаги, на котором сделано слишком много ошибок и помарок. Он хороший человек, и всегда меня любил, и, наверное, я могла бы быть счастливой рядом с ним, если бы инстинктивно не чувствовала, что наше сближение не понравится маме. Он ушел из дома при первой же возможности, поступил в институт в другом городе и старался не приезжать даже на каникулы.
Чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что судьба детей зависит от того, что думают о них родители. Воспитание, конечно, дело хорошее и без него никуда, но мысли главнее. Будешь думать, что твой ребенок хороший и добрый человек, и он вырастет хорошим и добрым человеком. Будешь желать ему счастья и любви – мир даст ему счастье и любовь. Но если ты ежеминутно будешь подозревать сына во всех грехах и пороках, то он или действительно окунется во все то, в чем ты его подозреваешь, или, если нравственное начало окажется в нем слишком сильно, просто вырастет глубоко несчастным, а то и депрессивным человеком. Ну а если ты каждую минуту еще шипишь: «Вот бог тебя накажет!», «Вот ты узнаешь, как мать обижать!», то будь уверена, и накажет, и узнает. И еще в сто раз сильнее, чем ты хотела.
Мой брат вырос прекрасным человеком, он не только глубоко порядочен, но и очень умен, и обладает недюжинными организаторскими способностями, умеет найти подход к людям, да и внешностью обладает красивой и представительной. Казалось бы, все эти качества обещают ему жизненный успех, но то, что он в восемь лет перестал быть нужен своим родителям и они отшвырнули его от себя, как смятый листок, на многие годы определило его судьбу. Родителям было на него наплевать, и миру тоже стало на него плевать. Что бы ни было написано на скомканном листе, прекрасное стихотворение, или формула лекарства от рака, или хоть номер выигрышного билета в лотерею, никто не наклонится поднять мятую бумажку. Раз выбросили, то ничего важного там быть не может, это же ясно.
Много лет никто не хотел замечать ни ума его, ни таланта, но брату хотя бы удалось сохранить ядро своей личности, поэтому, когда родительское проклятие ослабло, он быстро пошел в гору, и сейчас – счастливый человек. А я…
Я словно несла на плечах гранитную плиту. Да, возможно, это делало меня сильнее, но развивались те мышцы, которые не могли понадобиться ни для чего другого, кроме этой самой плиты. Надгробного камня, под которым похоронена настоящая я, со всеми своими подавленными чувствами, не высказанными желаниями и не пережитыми радостями…
Клавдия окончила школу с золотой медалью, поступила в университет на экономический факультет и получила диплом с отличием. Занимающий на тот момент высокий чиновничий пост брат радовался, что сестра удалась такая умница, и устроил ее на работу в администрацию, не совсем к себе, но неподалеку. Он мечтал, что сестренка со своими мозгами и трудолюбием сделает карьеру при минимальной его поддержке и не пройдет и десяти лет, как станет влиятельной чиновницей.