— Никаких изменений? — спросил он.
— Нет, мой господин.
— Прошло уже три дня, — мрачно сказал он. — Пожалуйста, Азарь, поговори с моей мамой. Она по-прежнему не хочет ничего есть и большую часть ночи не спит. Я боюсь за нее. У нее просто не хватит сил, чтобы поститься.
— Я помолюсь вместе с ней, мой господин. — Больше Хадасса ничего делать не будет, потому что, если Феба почувствовала, что Бог призвал ее поститься и молиться, значит, так тому и быть. Марк устало сел. Хадасса почувствовала, как ему тяжело, и опустила руку ему на плечо, слегка сжав плечо своей ладонью. — Доверься Господу, Марк. Мы все в Его власти, и Он все делает во благо.
— Во мне нет твоей веры, Азарь.
— В тебе достаточно веры.
Он протянул к ней руку, но она отошла от него. Он смотрел, как она, хромая, направилась к двери и вышла. Чувствуя себя совершенно подавленным, он положил локти на край постели. Охватив голову руками, он запустил пальцы в волосы.
«Иисус…» — прошептал он, но больше никакие слова на ум не приходили. «Иисус…» Он так устал и упал духом, что у него уже не было сил не только молиться, но и вообще о чем-то думать. За те три дня, что Юлия пребывала в таком состоянии, его мать тоже, судя по всему, угасала. В любой момент он мог потерять их обеих, и эта мысль была ему невыносима.
«Иисус…» — снова воскликнуло его сердце.
С балкона в покои подул легкий ветерок, который, подобно нежному шепоту, коснулся бровей Юлии. Почувствовав это дуновение, Юлия вдохнула его, повернув к нему голову. Открыв глаза, она увидела Марка сидящим возле ее постели, опустив голову на руки. Глядя на него, она поняла, что он глубоко подавлен, и слабым движением протянула руку и прикоснулась к нему, желая как-то его утешить. Марк слегка вздрогнул и поднял голову.
— Юлия, — прошептал он, не сводя с нее глаз.
— Я так рада, что ты вернулся, — тихо сказала она. Марк схватил ее руку и стал нежно целовать ее пальцы. Из ее глаз полились слезы, она едва различала его лицо. В нем снова проснулась любовь к ней. О Боже, Марк любит ее!
Легкий ветерок снова коснулся ее лица. Юлия чувствовала в себе такую слабость и легкость, что ей казалось, что этот ветерок вот-вот подхватит ее и понесет, как осенний лист. Но она еще не была готова к этому. Ей было страшно при мысли о том, куда он ее может унести. У нее было такое ощущение, что на нее надвигалась какая-то тягостная тьма, а тяжесть в сердце по-прежнему ее не оставляла.
— Я хочу у тебя за все попросить прощения, Марк, — прошептала она.
— Я знаю. Я прощаю тебя, Юлия. Я все простил тебе.
— О, если бы это было так просто.
— Это действительно просто, хорошая моя. Ты послушай меня, Юлия. Я совершил столько глупостей, и сейчас мне нужно столько тебе сказать. — А времени осталось так мало. — Ты помнишь, как Хадасса часто рассказывала тебе истории? И вот сейчас я хочу рассказать тебе историю, мою историю. — И Марк начал рассказывать ей, начав с тех дней Риме, когда в течение года империей правили три императора, а половина его друзей погибла. Он рассказывал о своей жажде удовольствий, о своих многочисленных любовных похождениях, о бесконечных пирах, попойках, зрелищах — обо всем, к чему он тогда стремился, чем наслаждался. Он жил по принципу: «Ешь, пей и веселись, ибо завтра мы все умрем». Но ничто из этого не приносило ему удовлетворения, ничто не заполняло в нем болезненную пустоту.
А потом в их жизнь пришла Хадасса, которую они впервые увидели в связке с другими иудеями, выжившими в этой иерусалимской бойне.
— Мама купила ее и отдала тебе. С самого начала она чем-то отличалась от остальных. Ей столько довелось пережить, а в ней был какой-то покой, мир. Я часто видел ее ночью в саду, при лунном свете, молящейся Богу. За тебя. За меня. За всех нас, — Марк вздохнул, сжимая в своих руках руку сестры. — И далеко не ты одна насмехалась над ней…
Хадасса, хромая, шла по верхнему коридору из покоев Фебы. Приближаясь к двери Юлии, она услышала, как Марк что-то невнятно говорит. Она тихо вошла в покои, и ее сердце подпрыгнуло, когда она увидела Юлию с открытыми глазами. Она прислушалась к тому, как Марк рассказывает сестре о развалинах Иерусалима, о старике, который стоял и плакал рядом с руинами стены храма.
Когда Азарь вошла в покои, Марк повернулся к ней. Затем он стал дальше рассказывать сестре о том, как на пути в Иерихон на него напали грабители. О том, как Ездра Барьяхин и его дочь, Тафата, спасли ему жизнь.
— Я рассказал ему все то, что Хадасса говорила мне о Господе, и видел, как в нем происходили перемены, Юлия.
Хадасса услышала, с каким чувством Марк описывает свое путешествие в местечко Наин. Ее рука, сжимавшая палку, побелела.
— Я нашел тот дом, где жила Хадасса, был в нем. Я бродил по тем холмам. Потом купил вина и напился до беспамятства. Люди там, наверное, подумали, что я сошел с ума. Они оставили меня одного. Никто не осмеливался общаться с римлянином. Кроме одной пожилой женщины, которая постоянно меня донимала. — Марк усмехнулся, вспомнив о ней. — Ее звали Дебора.
Хадасса тяжело опустилась на другой край постели Юлии. Не отрывая глаз от Марка, Юлия протянула свою руку к руке Хадассы. Хадасса смотрела на Марка сквозь свое покрывало… и сквозь слезы.
А Марк говорил дальше о том, как Дебора вывела его на вершину холма и отправила к Галилейскому морю, где он потом встретился с Параклетом, а затем отправился в Капернаум и встретился там с Корнелием.
— Я никогда не испытывал такого чувства, какое испытал тогда, Юлия, — сказал Марк. — Это была свобода. Необъяснимая радость. Ощущение было такое, будто я всю свою жизнь был мертв и вдруг ожил. — Марк нежно положил руку ей на лоб. — Ты тоже можешь испытать такое чувство.
— Ты не делал того, что сделала я, — печально сказала Юлия. — Ты никогда не совершал тех грехов, какие совершила я.
Хадасса легко сжала ее руку.
— Мы все грешим, Юлия, и все грехи одинаково ужасны. Бог на все грехи смотрит одинаково. Вот почему Он послал Иисуса на землю, чтобы очистить нас. Он сделал это ради всех нас.
Юлия заморгала, чтобы смахнуть слезы, и посмотрела в потолок.
— Вам этого не понять. Вы хорошие люди. А меня простить нельзя.
— Юлия, — сказала Хадасса. О Боже, сделай так, чтобы она слышала истину всем своим сердцем! — Ты помнишь историю о самарянке у колодца? Ты помнишь историю о Марии Магдалине? Самарянка первая узнала, что Иисус есть Мессия, а Мария первая узнала, что Иисус воскрес из мертвых.
— Азарь не понимает, — сказала Юлия, обращаясь к брату. — Она не знает. О Марк, я знаю, ты никогда не хотел, чтобы я снова говорила о ней, но я ничего не могу с собой поделать. Я все время думаю об этом. Не могу…
— Тогда скажи то, что должна.
Юлия снова посмотрела в потолок, чувствуя себя самой несчастной и покинутой на свете.
— Она была моим лучшим другом, — прошептала она, и ее губы тряслись, когда она исповедовалась в грехе, который лежал на ее сердце самым тяжелым грузом. — Она любила меня, а я отправила ее умирать на арену, потому что завидовала ей. Когда я убила Хадассу, я, наверное, убила саму любовь.
Азарь отпрянула назад, как будто поразившись услышанному. Марк взглянул на нее, чувствуя ее смятение.
Юлия снова сморгнула слезы и повернулась к Марку.
— Марк, ты любил ее. Я слышала, как ты просил ее выйти за тебя замуж. На зрелищах я сказала тебе, что отправила ее на смерть, потому что она ответила тебе отказом, но дело было не только в этом. Я убила Хадассу, потому что она обладала всем тем, чего не было во мне. Она была верна. Она была добра. Она была чиста. Как бы я к ней ни относилась, как бы к ней ни относились Калаба или Прим, она не менялась.
Юлия снова прикоснулась к руке Марка и слегка сжала ее.
— Ей нелегко было отказать тебе, Марк. Я знаю, что ты не подумал об этом. Ты тогда был настолько зол, что даже не заметил меня, когда уходил. Но я все видела. Я видела, как она потом стояла на коленях и плакала. Мне не хотелось тебе об этом говорить.
Марк опустил голову.
Юлия тоже заплакала, предавшись воспоминаниям.
— Да простит меня ее Бог. Я сидела и бесновалась, когда она умирала, а когда все было кончено и она была мертва, а ты ушел, я кричала и кричала. В ушах стоял рев львов, а перед глазами была она, мертвая, лежащая на песке. Я знала, что натворила. Я знала. О Боже, я знала. А Калаба и Прим после этого только насмехались надо мной.